: оно указывает, что в существе оценка верна. Сила в том, что мы действительно переживаем второе смутное время, в своем новом, особом характерном виде, со своими особыми самозванцами всех сортов, со своими миллионами «воров» и «воришек», со своим новым, но столь же полным шатаньем всего, во всех сферах – и в сферах власти, и в сферах общества. Мы переживаем социальный тиф, со всеми его знакомыми патологу признаками. Ни одно нравственное начало не твердо – всякий авторитет пошатнут; по-видимому (так казалось в первую смутную годину), общество уже разложилось и государство должно рухнуть. Тяжело живется в такое тифозное время тому, кто сохранил и здравый смысл, и почтение к правде, любовь к своей родине и веру в нее. Этой любви, этой веры выражением, самым полным, самым свежим, самым несокрушимым, мало того – выражением победоносящим был Скобелев…
Скобелев есть весь порождение новой великой годины. К 19 февраля 1861 года ему было едва 17 лет – он дитя, вполне дитя новой России! И вот это-то представление уже способно вселить бодрость. Не одно размножение бактерий в крови общественного тела, не одно шатание и отрицательный дух с естественным концом, нравственным разложением – новая Россия способна выработать такие цельные натуры, такие энергические характеры, такие многообъемлющие умы и при том с такою патриотической душой, созвучной всему стомиллионному населению: это есть утешение, если только можно чем-нибудь утешиться в невознаградимой ужасной потере. Скобелевы еще будут – они воскреснут»[336].
Народного героя оплакивали не только в России, по нему скорбели и в других странах. Так, в корреспонденции из Болгарии говорилось:
«Быть может, нигде весть о смерти Скобелева не произвела такого потрясающего впечатления, как здесь, в Пловдиве, и вообще во всей Болгарии. Это легко понять, потому что болгарский народ был свидетелем не только геройских подвигов Скобелева в последнюю войну, но и лично убедился в его горячем сочувствии славянскому делу; кроме того, находясь в близких отношениях с ним, он имел случай узнать отважный, в истинном значении этого слова, славянский характер покойного полководца, выказанный им не только перед своими воинами, но и перед целым народом. В будущем все славянские народы еще очень многого ожидали от деятельности оплакиваемого славянского героя – в особенности народы югославянские»[337].
Скобелев, по почти единодушному мнению газет, поместивших некролог, верил в величие, в лучшее будущее своего Отечества, и для русских патриотов это невосполнимая потеря в критический период истории.
«Бедная, бедная Россия? Уже много лет страдает она от недостатка людей талантливых и энергичных. Как только взойдет звезда первой величины, так вскоре и затмится, не достигнув своего апогея. Скобелев до такой степени казался предназначенным играть роль не только в истории России, но и в судьбе Европы, что во мне поколебалась вера в человеческие миссии», – писал один из друзей Михаила Дмитриевича граф В. Ф. Келлер[338].
Да, похоже, деструктивные силы и в конце XX века продолжают пропалывать патриотические поля России. Вспомним хотя бы неожиданную смерть маршала Устинова накануне прихода к власти Горбачева, или гибель генерала Рохлина, активно выступавшего против власть имущих. К сожалению, в России, как и прежде, действуют в основном два лагеря. Причем оба смотрят, с одной стороны, на Запад, а с другой – на развитие внутренних возможностей России. Но все же разница между ними весьма существенная: полное подчинение западным интересам или разумное отстаивание российских приоритетов. Хотелось бы надеяться, что «созидатели» постепенно возьмут верх. Что ни говори, но даже псевдогосударственники гораздо лучше псевдодемократов.
Да не повторится в том же масштабе трагедия России начала века! Залогом тому – огромный интеллектуальный потенциал нашей страны, бесценный исторический опыт и невозможность поставить непреодолимые преграды на пути распространения информации об истинном положении дел. Верится, что правдивое описание судьбы генерала Михаила Дмитриевича Скобелева тоже послужит на благо Отечества.
Глава седьмаяО службе военной
Суждения о войне. – Начальники и подчиненные. – Мысли о дисциплине. – Отношение к солдатам. – Как воодушевить бойцов. – 0 чинах и наградах. – Важное условие успеха. – Тыл кует победу.
Приступая в этой главе к изложению взглядов М. Д. Скобелева на военное дело, хотелось бы сказать, что далеко не со всеми его суждениями можно сегодня согласиться. Однако думается, что читателю будет интересно познакомиться и с отнюдь не бесспорными мыслями «белого генерала», тем более что они полнее раскрывают его личность.
Скобелев любил войну, как специалист любит свое дело. Но в то же время сознавал весь ее вред, понимал ужасы, вызванные войною. Он говорил, что начинать войну надо только из страшных условий – экономических или исторических. Далее Скобелев продолжает: «Война извинительна, когда я защищаю себя и своих, когда мне нечем дышать, когда я хочу выбиться из душного мрака на свет Божий… Подло и постыдно начинать войну так себе, с ветру, без крайней необходимости… Никакое легкомыслие в этом случае непростительно. Черными пятнами на королях и императорах лежат войны, предпринятые из честолюбия, из хищничества, из династических интересов. Но еще ужаснее, когда народ, доведя до конца это страшное дело, остается неудовлетворенным, когда у его правителей не хватает духу воспользоваться всеми результатами, всеми выгодами войны. Нечего в этом случае задаваться великодушием к побежденному. Это великодушие за чужой счет, за это великодушие не те, которые заключают мирные договоры, а народ расплачивается сотнями тысяч жертв, экономическими и иными кризисами. Раз начав войну, нечего уже толковать о гуманности… Война и гуманность не имеют ничего общего между собою. На войну идут тогда, когда нет иных способов. Тут должны стоять лицом к лицу – и доброта уже бывает неуместна. Или я задушу тебя, или ты меня. Лично иной бы, пожалуй, и поддался великодушному порыву и подставил свое горло души. Но за армией стоит народ, и вождь не имеет право миловать врага, если он еще опасен… Штатские теории тут неуместны. Я пропущу момент уничтожить врага – в следующий он меня уничтожит, следовательно, колебаниям и сомнениям тут нет места. Нерешительные люди не должны надевать на себя военного мундира. В сущности, нет ничего вреднее и даже более – никто не может быть так жесток, как вредны и жестоки по результатам своих действий сантиментальные люди. Человек, любящий своих ближних, человек, ненавидящий войну – должен добить врага, чтобы вслед за одной войной тотчас не начиналась другая»[339].
Непосредственных причин войны бывает две, считал Скобелев. Или сравнительно высокая цивилизация народа, начинающего войну со слабым соседом и противником, причем образованный народ, уничтожая слабейшего врага, рассчитывает обогатиться за его счет, захватив его земли, и тем улучшить свое благосостояние. Так, например, были завоеваны Индия, Америка. Или, наоборот, беднейший народ нападает на высокую цивилизацию и пользуется ее плодами для улучшения своего положения. Таковы завоевания гуннов, вандалов, тевтонов, татар и т. д. Это – также принцип борьбы за существование…[340]
Когда Скобелеву после Берлинского конгресса доказывали полную невозможность дальнейшей борьбы из-за финансовых затруднений, он говорил: «Я ничего не понимаю в финансах, но чувствую, что финансисты-немцы тут что-то врут.
В 1793 году финансы Франции были еще и не в таком положении. Металлический один франк ходил за 100 франков кредитных. Однако Наполеон, не имея для солдат сапог, одежды, пищи, пошел на неприятеля и достал не только сапоги, одежду и пищу для солдат, но и обогатил французскую казну, а курс свой поднял опять. При Петре Великом мы были настолько бедны, что после сражения под Нарвой, когда у нас не было орудий, нам пришлось колокола переливать на пушки. И ничего! После Полтавского боя все изменилось, и с тех пор Россия стала великой державой.
А покорение России татарами? Что же, вы думаете, что покорили Россию потому, что курс их был очень хорош, что ли? Просто есть было нечего, ну и пошли завоевали Россию…»[341].
Интересен разговор М. Д. Скобелева с доктором О. Ф. Гейфельдером в период Ахалтекинской экспедиции.
«Однажды, – вспоминает доктор Гейфельдер, – я сказал Михаилу Дмитриевичу:
– Если бы это было в моей власти, то все те лица, от коих зависит решение о войне и мире, прикомандировывались бы недель на шесть к любому военному госпиталю, чтобы быть свидетелями всего, что там делается и переживается; они должны бы присутствовать при перевязке раненых, испытывать на себе ночные дежурства, видеть и пережить скорбь всего врачебного персонала, когда раненый, которого долгое время лечили и оспаривали у смерти, умирает, несмотря на все старания, и остается только отдать ему последний долг, а затем известить родителей, что сын их уже не вернется на родину, что он лежит в чужой земле, а у нас, где так много женатых солдат, врачу нередко приходится дать знать жене и малым детям, что отец их ранен, тяжело ранен и перед смертью шлет им поклон.
Если бы люди, от которых зависело решение вопроса о войне и мире, прошли бы подобную школу, то они не так легко решались бы прибегать к вооруженному решению конфликта.
– Кого, – спрашивал Скобелев, – подразумеваете вы, собственно говоря, под именем людей, от которых зависит решение вопроса о войне и мире?
– Прежде всего, разумеется, правителей всех стран, затем министров, дипломатов, командующих войсками, так называемую военную партию, и для примера хоть вас, Михаил Дмитриевич!