Вступая в командование войсками, действующими в Закаспийской области, генерал Скобелев писал: «…считаю священным долгом напомнить доблестным войскам, ныне мне вверенным, что основанием боевой готовности войска служит строгая служебная исполнительность, дисциплина. Дисциплина, в полном значении этого слова, быть там не может, где начальники позволяют себе относиться к полученным им приказаниям небрежно. Это должно отзываться на отношениях нижних чинов к долгу службы. Строгий порядок в лагере, на бивуаках, строгое исполнение всех, даже мелочных, требований службы служит лучшим ручательством боевой годности части.
Я уверен, что как начальники, так и нижние чины храбрых войск, действующих в Закаспийском крае, вполне поймут по духу мои законные требования и избавят меня от тяжелой необходимости напоминать это»[359].
Законность отношений есть первое основание дисциплины: «…всеми действиями военнослужащих должен руководить закон; им, а не личным произволом должен руководствоваться всякий начальник как в своих действиях вообще, так и в наложении дисциплинарных взысканий в особенности, чтобы и нижние чины знали, чем они должны руководствоваться в своей служебной деятельности, и сами бы приобрели уважение к закону…»[360].
Скобелев допускал, даже настаивал, чтобы исполнитель «рассуждал в пределах данной и необходимой ему свободы. В следующих словах приказа, отданного по поводу одного маневра, выразилось это требование: «Начальник авангардной позиции, с прибытием моим в вверенный ему участок, перестал почему-то заниматься своим делом, забыв, что главная его задача распоряжаться по обороне позиции самостоятельно, а не прислушиваться к мнению присутствующего начальства. Вследствие сего упущены были им из виду весьма важные приказания и т. д.»[361].
М. Д. Скобелев считал, что «всего ужаснее, когда люди во всякой мелочи ждут распоряжений и указаний. Обязанность офицера соображать, понимать и в решительный момент брать на себя инициативу и действовать. Слепое повиновение убивает таланты. В бою бывают моменты, когда находчивость спасает положение и вырывает победу у уже торжествующего врага. Разумеется, это не означает, чтобы директива боя не исполнялась, но в каждом сражении есть такое сцепление мелочей, в которых некогда ждать позволения, посылать и получать разъяснения. Надо не только уметь, но и сметь самому в том маленьком масштабе, который отведен даже субалтерну»[362].
Однажды при обсуждении какого-то вопроса кто-то из подчиненных сказал Михаилу Дмитриевичу:
– Я по дисциплине не смею возражать вам.
– Какая дисциплина. Теперь не служба… Обыкновенно недостаток знаний и скудоумие прикрываются в таких случаях дисциплиной…
Он терпеть не мог людей, которые во всем безусловно с ним соглашались.
– Ничего-то своего нет. Что ему скажешь, то для него свято. Это зеркала какие-то.
– Как зеркала?
– А так… Кто в него смотрится, тот в нем и отражается.
Еще больше оскорблялся он, если это согласие являлось результатом холопства.
– Могу ли я с вами не соглашаться, – заметил раз как-то майор, – Вы генерал-лейтенант!
– Ну так что же.
– Вы можете меня под арест.
– Вот потому-то на вас и ездят, что у вас не хватает смелости даже на это.
– У нас всякого оседлать можно, – говорил Скобелев. – Да еще как оседлать. Сесть на него и ноги свесить. Потому что своего за душой ничего, мотается во все стороны… Добродушие или дряблость – не разберешь. По-моему, дряблость. Из какой-то мокрой и склизкой тряпки эти люди сделаны. Все пассивно, косно. По инерции как-то – толкнешь – идут, остановишь – стоят[363].
Русскому солдату ничто так не противно, как вечная формалистика, натянутость. Скобелев это отлично понимал и, где только возможно, старался избавить солдат от излишней формалистики.
Осмысленность требования, справедливость и забота о солдате – основания, на которых зиждется доверие их к командиру. Михаил Дмитриевич писал: «Прошу всех гг. офицеров вверенных мне храбрых войск проникнуться убеждением, что неустанная заботливость о солдате, любовь к нему, делом доказанная, лучший залог к победе»[364].
При утверждении Скобелева командиром 4-го армейского корпуса им был отдан такой приказ:
«Его Императорскому Величеству угодно было утвердить меня в звании командира 4-го армейского корпуса.
Более года тому назад судьба соединила меня с вами.
Я научился вас уважать и в кровавые дни плевненских испытаний, и посреди победных кликов от Балкан до Царьграда, и в продолжительное, многострадальное стояние ваше в виду св. Софии.
Везде проявили вы примеры той непоколебимой стойкости и того строгого исполнения долга, которые всегда составляли дорогое достояние нашей армии, созидая и в Европе, и в Азии русскую славу на страх и на зависть врагам…»[365].
Скобелев любил солдата и всемерно заботился о нем. Его дивизия всегда была одета, обута и сыта при самой невозможной обстановке. В этом случае он не останавливался ни перед чем, вспоминал В. И. Немирович-Данченко: «После упорного боя, он, немного отдохнув, уже был на ногах. Зачем? Чтобы обойти солдатские котлы и узнать, что в них варится. Никто с такою ненавистью не преследовал хищников, заставлявших голодать и холодать солдата, как он. Скобелев в этом отношении не верил ничему. Ему нужно было самому собственными глазами убедиться, что в котомке у солдата есть полтора фунта мяса, что хлеба у него вволю, что он пил водку, положенную ему. Во время Плевненского сиденья солдаты постоянно у него даже чай пили. То и дело при встрече с солдатом он останавливал его.
– Пил чай сегодня?
– Точно так, вашество.
– И утром, и вечером?
– Так точно.
– А водку тебе давали?.. Мяса получил сколько надо?
И горе было ротному командиру, если на такие вопросы следовали отрицательные ответы. В таких случаях Михаил Дмитриевич не знал милости, не находил оправданий.
Не успевал отряд остановиться где-нибудь на два дня, на три, как уже рылись землянки для бань, а на утро солдаты мылись в них. Он ухитрился у себя в траншеях устроить баню, – как ухитрился там же поставить хор музыки… Зимою части отряда на свои средства он купил полушубки.
Все время после занятия Зеленых гор, вплоть до падения Плевны, Скобелев дружился и, как говорят, на короткую ногу сходился со своими солдатами. В этом не было заискивания популярности, нет. Органическая потребность тянула его к солдату, он хотел изучить его до самых изгибов его преданного сердца. Он не ограничивался бивуаками и траншеями. Сколько раз видели Скобелева, следующего пешком с партиями резервных солдат, идущих на пополнение таявших под Плевной полков. Бывало, едет он верхом… Слякоть внизу – снег сверху… Холодно… Небо в тучах… Впереди на белом мареве показываются серые фигуры солдат, совсем оловянных от голодовки, дурной погоды и усталости.
– Здравствуйте, кормильцы! Ну-ка, казак, возьми коня.
Скобелев сходит с седла и присоединяется к «хребтам». Начинается беседа. Солдаты сначала мнутся и стесняются, потом генералу удается их расшевелить и, беседуя совершенно сердечно, они добираются до позиций. В конце концов, каждый такой солдат, попадая в свой батальон, несет вместе с тем и весть о доступности «белого генерала», о любви его к этой серой, невидной, но упорной, сильной массе. Войска, таким образом, еще не зная Скобелева, уже начинают платить за любовь любовью.
Или, бывало, едет он – навстречу партия «молодых солдат».
– Здравствуйте, ребята!
– Здравия желаем, вашество…
– Эко молодцы какие! Совсем орлы… Только что из России?
– Точно так, вашество.
– Жаль, что не ко мне вы! Тебя как зовут? – останавливается он перед каким-нибудь курносым парнем. Тот отвечает.
– В первом же деле верно Георгия получишь? А? Получишь Георгия?
– Получу, вашество!..
– Ну вот… Видимо, дело, молодец… Хочешь ко мне?
– Хочу!..
– Запишите его фамилию… Я его к себе в отряд.
– И длится беседа… С каждым переговорит он, каждому скажет что-нибудь искреннее, приятное.
– Со Скобелевым и умирать весело! – говорили солдаты… – Он всякую нужду твою видит и знает…[366]
Скобелев всегда готов был принять к сведению разумное мнение простого солдата. Так, при осаде Геок-Тепе, текинцы во время своих ночных нападений взбирались на бруствера русских траншей и, находясь, таким образом, над головами стрелков, стоявших во рвах, рубили их сверху. Однажды вечером, обходя аванпосты, Скобелев услышал, как один солдат говорит своему товарищу: «Генерал напрасно ставит нас ночью во рвы, так как текинцы взбираются ночью на брустверы и рубят нас в то время, когда мы не можем защищаться; если бы он ставил нас шагов на 10 назад, так текинцам пришлось бы спускаться в траншеи, где мы бы могли безопасно рубиться».
Был отдан приказ, и на следующее утро сотни неприятельских солдат лежали во рвах. Боец, подавший эту блестящую мысль, был награжден Георгиевским крестом[367].
Ординарец М. Д. Скобелева Петр Дукмасов вспоминал: «Солдаты очень любили и боготворили своего корпусного командира, т. е. Скобелева, за его ласку и веселый нрав. И действительно, Скобелев почти никогда не пропускал без расспросов встречавшегося на пути солдата своего отряда. Встретив какого-нибудь солдатика и поздоровавшись с ним, Скобелев часто вступал с ним в беседу, расспрашивал его о том, что у них делается, как их кормят; спросит его про семью, давно ли получал письма с родины и прочее. И странно: в то время, когда обыкновенно в таких случаях у солдатика, что называется, душа уходит в пятки и от него ничего не услышишь, кроме автоматических «никак нет» и «точно так», со Скобелевым напротив, солдат чувствовал себя совершенно свободно, легко; точно это не генерал, не командир корпуса, а обыкновенной ротный, и притом любимый сердцем, и скорее товарищ, чем начальник»