Бокани слушал его, откинув назад голову. Бросив на Ландлера выразительный взгляд, он пробормотал себе под нос:
— Ты, должно быть, стукнул кулаком по столу в редакции.
— В «Непсаве», как тебе известно, люди не робкого десятка, их не испугаешь тем, что стукнешь кулаком по столу.
Взволнованный Бокани так стремительно подался вперед, что под ним затрещал стул.
— Объясни тогда, почему опубликовали статью. Почему же?
— Потому что им надо было исправить одну роковую ошибку. Или по крайней мере не усугублять свою вину. Ведь прошлой осенью, когда правительство распустило Венгерский союз железнодорожных рабочих, профсоюзный совет разоружил движение железнодорожников.
Он подробно рассказал о том, о чем Бокани слышал лишь краем уха. Поскольку министерство торговли в качестве инспекционного органа не только заглядывает в кассовую книгу и следит за общественной и профсоюзной работой союза, но и пытается ознакомиться с его политической деятельностью, руководители профсоюза предусмотрительно, заранее приступали к созданию Свободной организации железнодорожников, в чьи дела министерство не сможет вмешаться. Они рассуждали так: Союз железнодорожных рабочих правительство распустит, но останется Свободная организация. Однако роспуск профсоюза не повлек за собой демонстрации протеста других профсоюзов и самих железнодорожников, и тогда правительство еще больше осмелело: последовал незаконный декабрьский приказ министра, из-за которого Свободная организация не может продолжать свою деятельность, так как члены ее рискуют лишиться работы. Поэтому необходимо было написать статью в резком, откровенном тоне, крикнуть «Стоп!», прежде чем правительство успеет прибрать к своим рукам газету «Мадяр вашуташ», последнюю опору железнодорожников.
— Теперь за этой газетой кроется целая организация. Мы в более широких масштабах возвращаемся к прежней нелегальной форме борьбы, подписка на газету означает отныне принадлежность к партии, профсоюзу.
Бокани откинулся на спинку стула, едва слышно вздохнул и с горечью подумал: «Вот как обстоит дело». А вчера партийный лидер, редактор газеты «Непсава», говорил, что, по его мнению, движение железнодорожников как арена действий не удовлетворяет честолюбивого Ландлера. Кто-то возразил ему: рабочие любят Ландлера, ласково называют его Стариком. «Я только предупреждаю вас, — заметил Тарами, — дела железнодорожников можно ему доверить, но к общенациональной партийной работе я бы его не подпустил».
— Словом, судьба партийной организации железнодорожников, их движения зависит от сегодняшнего суда, — продолжал Ландлер. — А на железных дорогах работают сотни тысяч людей, и МАВ — единственное государственное предприятие. Самое мощное в Венгрии. Поэтому я говорю: «Железнодорожники — тяжелая артиллерия современного венгерского рабочего движения».
«А-а, вот где сказалось его пристрастие, — подумал Бокани. — Всякий цыган свою лошадь хвалит. Всякий рабочий полагает, что его отрасль самая главная в рабочем движении. Ну, это простительный грех. Впрочем, если Ландлер фанатически предан делу железнодорожников, разве можно говорить, что оно не удовлетворяет его честолюбия?» Вскочив с места, Бокани принялся ходить по комнате. Жестикулируя, горячо возразил:
— К черту тяжелую артиллерию! Железные дороги, возможно, имеют большое значение, ну а тамошние люди? Но скажи, чем хуже железнодорожников мои строители? Ну ладно, не отвечай. Продолжай свое. На что еще способны твои железнодорожники?
— Правительственная политика в железнодорожном деле непосредственно затрагивает жизненные интересы народных масс. Если транспортный тариф не очень высок, сотни тысяч пролетариев спасены от квартирных спекулянтов: они могут, живя в сельской местности, ездить в город на работу. Если увеличат транспортный тариф, в городах развернется спекуляция квартирами. — Бокани, кивая, поддакивал. — И общественное снабжение зависит от МАВ. В Вену, например, из разных пунктов отправляют столько же молоковозов, сколько в Будапешт, а там молоко дешевле, чем здесь. Для некоторых рейсов и товаров МАВ дает транспортные льготы. Перевозка скота в Вену на двадцать пять — тридцать процентов дешевле, чем в Будапешт, и потому говядина в Вене дешевле, чем у нас. Огромные льготы на перевозку за границу домашней птицы, мелкого скота, масла, сала, яиц. Поэтому венгерские яйца в Берлине дешевле, чем в Будапеште.
— Черт возьми!
— Я мог бы привести и другие примеры. Есть еще частные железные дороги, трамвайные предприятия, в правлении которых сидят сорок шесть депутатов парламента. Депутаты помогают государственным мужам приобрести состояние, дают возможность нажиться своим друзьям и сторонникам. Мошенническим путем. Благодаря большим заказам отдельные промышленные предприятия получают многомиллионные прибыли. Мошенническим путем. Я мог бы до вечера перечислять последствия крупных мошенничеств. Нам необходимо бороться. И если движение железнодорожников обладает силой, ты должен признать, что оно и вправду может играть роль дальнобойного артиллерийского орудия.
— Надо обдумать твои слова, — сказал Бокани, теребя усы. — Да что там? Ты, дружище, целиком прав! И я очень рад. Пусть твоя борьба за это важное, прекрасное дело будет успешной. — Бокани взял шляпу, стыдясь в душе, что вчерашняя беседа породила в нем некоторое недоверие к Ландлеру, в котором он когда-то сам открыл будущего социалиста. «В Тарами несомненно говорит зависть. Очень жаль, что мы всего лишь несовершенные люди, а не полубоги, в то время как все мы, все без исключения, сбросив с себя ярмо порабощающего души капитала, должны стать полубогами».
В дверях Бокани спросил, кто будет председательствовать на заседании суда, и, когда Ландлер ответил, что Лео Житваи, с отчаянием воскликнул:
— Ты, дружище, пропал! Одиннадцать лет назад Житваи приговорил меня к году тюремного заключения. Это настоящий зверь!
Бокани ушел, он торопился. А Ландлер так и не понял, почему тот, на правах близкого друга или партийного лидера, завел с ним этот разговор. «Наверно, он просто тревожится за мою судьбу», — успокоил он себя.
Вскоре и Ландлер собрался уходить.
— Товарищ Фараго, — сказал он, — мы можем сегодня вместе пообедать в ресторанчике, знаете, в том, куда вы приносили мне гранки. В два часа я буду там с моим братом… Смотрите, товарищи, не сварите документы в кастрюлях, — напоследок пошутил он.
7
Ландлер поехал на трамвае в «штаб забастовщиков». От остановки до конторы порядочный отрезок пути прошел пешком.
В комнате, где сидела секретарша, он задержался, услышав за стеной возбужденные голоса. Дверь распахнулась, и какая-то женщина, стоя к нему спиной, продолжала кричать:
— …за подстрекательство в печати против правительства! И он мой адвокат! А если я из-за этого проиграю судебный процесс?
Несколько месяцев назад она пришла в контору, по праву претендуя на наследство; после упорной работы ее сложное дело удалось распутать. А теперь она бесилась, негодовала на своего адвоката, который сам попал на скамью подсудимых. Енё почувствовал себя оскорбленным.
Сидевший в другой комнате Эрнё позвал секретаршу. Прижимая носовой платок к глазам и всхлипывая, она пошла на зов, но в дверях демонстративно посторонилась, чтобы не задеть краем платья неблагодарную клиентку.
— Верните даме все ее документы, — распорядился Эрнё. — Если мы ее не устраиваем, пусть обратится к другому адвокату.
Енё вздохнул с облегчением.
Клиентка направилась к Эрнё, но секретарша, выходя от него, преградила ей путь. Тут Ландлер не выдержал.
— В защиту закона я написал резкую статью против правительства. И чем большим преступлением считают ее сильные мира сего, тем лучше служит она интересам жаждущих правосудия.
— Господи Иисусе! — воскликнула в испуге клиентка, увидев наконец Енё, но тут же осмелела. — Как вам известно, адвокат должен внушать судьям уважение, а не настраивать их против себя. Вот в чем заинтересованы клиенты!
— Наш хлеб — закон, а не очковтирательство, — возразил он.
— Возьмите, пожалуйста, — обратилась секретарша к клиентке, передавая ей документы, и прибавила шепотом: — Разве мы не сделали для вас все возможное, уважаемая сударыня? И такого человека вы обижаете!
В комнату вошел Эрнё.
— Дайте также сударыне список адвокатов, чтобы она могла выбрать кого-нибудь из наших коллег, — насмешливо проговорил он.
— Вы что, на, дверь мне указываете? — закричала взбешенная женщина. — Возмутительно! И все из-за того, что я осмелилась высказаться? Ну и ну! Я заплатила вам гонорар и могу говорить, что мне заблагорассудится, вы не имеете права…
Братья ушли в другую комнату, и там, закрыв дверь, Эрнё тихо заметил с насмешкой:
— Когда крыса бежит с тонущего корабля, то распространяет, наверно, слух, что ее подвел корабль.
У Енё пронеслось в голове: теперь из-за него Эрнё потеряет несколько сот крон, а он уже почти подготовил процесс о наследстве.
— Задержи ее, — сказал он. — Она не хуже прочих. Богачи считают, что все к их услугам. Это у людей вроде горба — врожденный недостаток.
— Прекрасно, что я могу наконец выставить за дверь одного из таких клиентов, — засмеялся Эрнё. — Ты не находишь?
— Смотри, не станешь ли и ты в конце концов социалистом?
— Ну, слушай, сидя в этой конторе?
Енё долго вглядывался в привлекательное лицо возмужавшего, высокого, стройного, рыжеволосого брата. Потом осмотрел его с ног до головы, задержав немного взгляд на модном галстуке и отделанных замшей ботинках. Последнее время Эрнё стал франтом. И, верно, не случайно.
— Когда ты поедешь отдыхать? — спросил Енё, садясь на свое место.
Эрнё расположился напротив него, за своим столом.
— Не знаю, поеду ли, — коротко ответил он.
Енё догадывался, о чем думает брат. Если его осудят, Эрнё не сможет никуда поехать, ведь кто-то из них должен быть в конторе. А может быть, у него просто нет денег? Каждый год Эрнё совершает дорогие путешествия, он объездил уже пол-Европы; его влекут чужие страны и языки, — это его страсть. Начитавшись Толстого и Достоевского, он ездил даже в Санкт-Петербург. «Россия, какой неведомый, таинственный мир! — размышлял Енё. — Социал-демократы там в подполье, но мужественно борются…» Он сам никогда не попадет туда. Хотя его тоже тянет в чужие края, однако изучение карты нищей Венгрии для него главное, всепоглощающее занятие.