— А если ты сможешь, куда поедешь? — продолжал он расспрашивать брата.
— На этот раз в Скандинавию. Я уже все подготовил для путешествия, — вырвалось у Эрнё.
Значит, остановка не за деньгами.
— Скажи, хорошо идут дела в конторе? — спросил вдруг Енё.
— Почему ты спрашиваешь? — с удивлением посмотрел на него Эрнё. — Разве плохо идут дела? Мои клиенты приносят, конечно, больше дохода, чем твои, а у меня пока нет семьи, и маме мы даем деньги поровну. Но я уже не раз говорил тебе, что буду один помогать маме.
— Об этом не может быть и речи! — хлопнул ладонью по столу Енё. — Пусть тебя, брат, не удивляют мои вопросы. Я довольно редко бываю здесь и больше интересуюсь юридическими проблемами. О наших доходах я осведомляюсь лишь задним числом, в конце года. Мне хотелось бы знать, Эрнё, как ты думаешь, хватит мне денег на квартиру получше? Могу я разрешить себе это?
— Конечно! Я не понимаю, почему до сих пор вы ютитесь в одной комнате.
Глубоко вздохнув, Енё с недоумением посмотрел на брата и немного смутился, — сам он плохо разбирался в денежных вопросах.
— Нередко в нашей кассе бывало пусто, — растерянно проговорил он. — Или это уже в прошлом? Правда, из-за недостатка времени я частенько забываю поинтересоваться, какое мне причитается жалованье. Никак не лезут в голову денежные дела! Но теперь, пожалуйста, составь внеочередной баланс, я хочу получить все, что мне причитается. Дочка едва научилась говорить, а уже твердит: «Денезек неть». Просит, наверно, у матери одно, другое, а Илона отвечает: «Денег нет»… А теперь я хочу, чтобы они пожили в красивой, просторной квартире. Пусть и на их долю выпадет наконец немного радости. Илона — прекрасная женщина. Бесконечно скромная. Видишь, какие встречаются женщины. Почему ты не женишься?
Эрнё пожал плечами. Енё засмеялся: только путешествия у брата на уме, в пути, наверно, случаются всякие приключения. Наслаждается свободой. У него все еще впереди.
— Пока я не подвел итог, возьми аванс, — предложил Эрнё. — Тысяча крон устроит тебя?
— Прекрасно! Отправь их моей жене. Половину. А половину теще. — Он взял лежавший на столе конверт и, написав на нем: «Вдове Хорват, проспект Йожеф», протянул его брату.
Потом, как обычно, начал просматривать дела, подготовленные Эрнё и подлежащие судебному разбирательству в ближайшие дни.
— Можно? — подсев к нему, спросил Эрнё и полез в портфель брата за протоколами возбужденного против него дела.
Спдя рядом, некоторое время они молча листали бумаги.
— Начнем с тебя, — сказал Эрнё, увидев, что брат оторвался на минуту от чтения документов. — Рассмотрим твою юридическую аргументацию.
Енё кивнул в знак согласия. Отложил в сторону прочие дела и, заглядывая в записи, начал:
— Во-первых, министерский приказ, который я раскритиковал в печати, с юридической точки зрения обыкновенная липа. В нем ссылка на двадцать девятый параграф чрезвычайного закона под номером 58654. Но это не закон, а лишь проект закона, который никогда не вступал в силу.
— Великолепно! — стукнув себя по колену, воскликнул Эрнё. — Они стряпают законы и не знают, на что ссылаются. Такое нечасто приходится слышать!
— Вот увидишь, через две недели ты сможешь преспокойно отправиться в фиорды, — посмеивался Енё. — Продолжим. Во-вторых… — Тут он вдруг задумался, потом заговорил о другом: — Илона сейчас волнуется дома. Скажи секретарше, чтобы пока не отправляла ей денег. Получив их, бедняжка решит, что меня сегодня засадят в тюрьму. Деньги для тещи тоже задержи. Вдруг Илона с дочкой навестит ее и напугается до смерти, увидев «мои последние распоряжения». Сделаем это после суда.
Выполнив его просьбу, Эрнё вскоре вернулся.
— Ты сказал «во-вторых»…
— Да, во-вторых, был издан чрезвычайный закон под номером 202134/1907, - продолжал Енё. — Тридцать девятый его параграф содержит то же, что и двадцать девятый параграф законопроекта. Здесь говорится о том, что железнодорожные служащие могут создавать свои организации только с разрешения министра торговли. Вот, пожалуйста, посмотри, тут ясно сказано. Но социал-демократическая партия не объединение железнодорожных служащих, а политическая партия… — И он продолжал перечислять свои аргументы.
— Итак, в своей статье я с полным правом призываю железнодорожников, — в заключение сказал он, — не считаться с новым законом, а если на его основании их все же увольняют, ссылаться на семьдесят четвертый параграф подготовленного мною железнодорожного устава, имеющего силу закона; этот параграф гласит: «Если снятие с работы происходит вопреки правилам, уволенный служащий может обжаловать это в суде».
— Молодец, брат! — воскликнул Эрнё, но взгляд его тут же помрачнел:- Знаешь, если бы все зависело только от юридической аргументации, я считал бы, что ты уже выиграл процесс.
— Ты хочешь сказать, что если бы дело решали профессиональные судьи, а не присяжные заседатели… Да. Присяжные — профаны, не знают юриспруденции, на них эмоциональные факторы действуют больше, чем параграфы законов.
— Но эмоциональных средств воздействия у прокурора хоть отбавляй, — заметил Эрнё. — Как обычно на процессах социалистов, он будет разглагольствовать о патриотизме и поддержании порядка.
— Я найду, что ответить, — пожал плечами Енё. — Мне хватит опыта и аргументов.
В таком же духе прошел разговор и с Фараго, когда на извозчике, любезно нанятом Эрнё, братья приехали в ресторанчик поблизости от зала суда.
Спертый воздух там был пропитан табачным дымом и супным запахом. Братья не нашли бы свободного столика, если бы Дежё Фараго не позаботился об этом полчаса назад.
— Все же не понимаю, — размышлял вслух Эрнё. — Правота не на их стороне. Юридически они просто-напросто не смогут ни к чему придраться. Попытаются, видно, воззвать к совести присяжных, но всем ведь известно, Енё никогда не говорит сухим, юридическим языком, он прекрасно научился завоевывать интерес, благосклонность слушателей, чему как непременному условию ораторской речи обучают на занятиях риторикой. Но тогда на что рассчитывает правительство?
Эти соображения Эрнё обеспокоили Фараго. Хотя полностью полагался на юридические знания, силу логики, большие ораторские способности Старика, он знал также, что буржуазный суд пустит в ход свой обычный козырь, применяемый в борьбе с социалистами: с помощью казуистики попытается уклониться от истины, — он понимал также и то, что в этом деле всякий бюрократизм бессилен. Не имея никаких шансов на успех, зачем же власти привлекли Старика к суду?
Фараго почувствовал, что Енё угрожает смутная, непостижимая опасность. Тут крылся какой-то тайный умысел. Главный редактор понимал, что власти прибегнут к насильственным методам. Но каким образом? Суд есть суд, как смогут они воздействовать на присяжных?
Эрнё тоже в беспокойстве посматривал по сторонам. В этом ресторанчике даже летом не бывает такой духоты.
— Что, слишком много сегодня необычных посетителей? — настороженно спросил его Фараго, знавший, что сюда чаще всего приходят адвокаты и судейские чиновники.
— Я бы не сказал, — покачал головой Эрнё. — Почти все лица мне знакомы.
К ним подошел, пробравшись между стульями, добродушный пожилой человек, один из председателей судебной коллегии.
— Я узнал, господин Ландлер, какое дело назначено сегодня для слушания. Как же так, адвокат на скамье подсудимых? За что?
— А вы не читали извещения, господин председатель? Там написано: «Обвиняется в подстрекательстве». Ну так вот, я подстрекал народ против правительства Векерле.
. — Вы слышите? «Обвиняется в подстрекательстве»! — с громким смехом объявил сидевший поблизости адвокат, который прислушивался к их разговору. — В том, что он подстрекал народ против правительства Векерле!
Все вокруг повернули к Енё головы.
— Перестаньте! — выкрикнул кто-то в углу. — Через час господину адвокату придется защищаться, он достоин, пощады.
Фараго бросил уничтожающий взгляд на толстяка, подавшего последнюю реплику. Он напоминал священника, от его слов веяло каким-то елейным ехидством, он важно восседал, окруженный большой свитой. Фараго казалось, что толстяк давно уже не спускает взгляда с Енё.
— Это прокурор Элемер Балаш, он выступит обвинителем на процессе моего брата, — прошептал Эрнё на ухо Фараго. — Змея подколодная, гнусный карьерист и большой дурак.
— Разве я не прав, господин Ландлер? — обратился Балаш к Енё.
— Вы меня спрашиваете, господин прокурор? — засмеялся Енё. — Что ж, успокою вас, моя собственная защита доставит мне не больше хлопот, чем защита других невинных людей. Впрочем, огромное облегчение для моей бедной головушки в том, что вы тоже будете присутствовать на суде.
— Почему облегчение? — в недоумении уставился на него прокурор. — Я выступлю с обвинением против вас!
— Именно поэтому.
Енё попал не в бровь, а в глаз. Все засмеялись. Прокурор не сумел скрыть смущения. В его свите зашептались.
— Кто с ним сидит? — спросил Фараго.
— По-моему, служащие прокуратуры и судейские чиновники, — ответил Эрнё. — Никогда не видал такого скопища королевских прокуроров.
«Вот кто они такие! — негодовал про себя Фараго. — Что-то здесь замышляется. Неужели все они будут участвовать в сегодняшнем процессе?»
— Почему их так много? — спросил он.
— Они ходят обычно на наиболее интересные судебные заседания.
— Ваше дело, очевидно, чрезвычайно их заинтересовало. — Фараго выразительно посмотрел на Енё.
Тут заговорил широкоплечий высокий мужчина из свиты Балаша, вызывающе глядя из-под густых бровей:
— Господин Ландлер, вас, социалиста, рабочая солидарность не может спасти от суда. Плохо дело, не так ли?
— Вам, наверно, известно, господин прокурор, что понятие «солидарность» было еще в римском праве, — парировал удар Енё, — и означает оно общее обязательство, когда один должен стоять за всех и все — за одного. Если теперь я один выступаю в защиту всех, это и есть настоящая рабочая солидарность.