Ландлер спрятал часы в карман. Пробившись через кружок спорящих, он отобрал стул у молодого человека, который разглагольствовал посреди комнаты, и, отодвинув от стола вместе со стулом военного, погруженного в чтение какого-то документа, наконец уселся и достал из портфеля несколько листков бумаги. Быстро написал в энергичном тоне три коротких письма.
— Ребята, кто отнесет? — посмотрел он по сторонам. Один из молодых сотрудников «Непсавы» тотчас вызвался их доставить.
В этих письмах, обращаясь к трем руководителям рабочих-железнодорожников, Ландлер предлагал немедленно включиться в борьбу, остановить движение поездов, чтобы помешать правительству перебросить солдат из провинции во взбунтовавшуюся столицу. Прочитав письма, молодой журналист кивнул Ландлеру и побежал искать извозчика.
— Где Санто? — спросил Ландлер, обведя взглядом комнату.
— Прикажите, господин руководитель, и мы тотчас его разыщем, — шутливо ответил кто-то.
В зеленой комнате и в других, занятых Национальным советом, всегда была такая сутолока, что найти кого-нибудь оказывалось делом нелегким. По просьбе Ландлера трое разыскивали Белу Санто, но безуспешно.
Этот день, продолжал размышлять Ландлер, начался еще тогда, когда монархия уже расползалась по всем швам и правительство не решалось отдать его под суд, — в середине сентября его уже освободили. Совсем недавно, через неделю после выхода Ландлера на свободу, из-за брожения угнетенных народностей император-король вынужден был объявить о преобразовании развалившейся в ходе войны Австро-Венгерской монархии в федеративное государство и разрешить всем народам создать свои национальные советы. Но эта реформа сильно запоздала, и национальные советы, приобретя революционный характер, наносят теперь удар агонизирующей монархии.
В Венгрии еще некоторое время оттягивали осуществление этой принятой наверху реформы. Прошло девять бурных дней, пока вождь левой оппозиции граф Михай Каройи создал Венгерский Национальный совет, призывающий бороться за независимость страны, немедленное прекращение войны и обеспечение гражданских прав и свобод. Но, признавая другие национальные советы, монархия не желает признавать венгерский. Партия Каройи, буржуазные радикалы и социал-демократы основали этот орган, смело и справедливо провозгласивший себя единственным представителем венгерского народа. Принимал в этом участие и Тарами, по мнению которого во время войны нельзя подстрекать народ к бунту. Он, Ландлер, в Национальном совете — один из главных вожаков, представитель интересов могущественного рабочего класса.
Вся страна бурлит… Образование Национального совета было встречено как прекрасный луч надежды. Его приветствовали выдающиеся деятели науки и искусства, профсоюзы и общественные организации, а затем и государственные учреждения. Присоединение к нему стало чуть ли не модой, трамплином к успеху. Многие надут, что председатель Национального совета стукнет кулаком по столу, и станет ясно, что у теперешнего правительства руки коротки. Так думают те, кто внизу. А сидящие наверху, руководители Национального совета, твердо надеются, что эрцгерцог Иосиф, личный представитель императора-короля, идя навстречу пожеланиям народа, добровольно передаст бразды правления Михаю Каройи. Когда так рассуждают Каройи и буржуазные радикалы, это еще понятно, они никогда не стремились к революции, но беда в том, что и официальные представители интересов рабочих в Национальном совете хотят того же. Хотят, ждут даже теперь, когда после бесконечных проволочек и обещаний вместо Михая Каройи эрцгерцог неожиданно назначил председателем совета министров своего ставленника — графа Яноша Хадика. Народ кипит от негодования и теперь уже сам желает решать судьбу страны.
— Люди никак не расходятся, — вернулся с балкона раздраженный, озабоченный Тарами. — Каройи, наверно, скорей удастся их уговорить. — Прочтя недовольство на лице Ландлера, он сдержанно продолжал: — Я действительно сторонник прямолинейных решений, товарищ Ландлер. Но здравых. А если взбудораженная толпа перейдет к действиям, польется кровь. — И он скрылся в другой комнате.
«Тебе остается одно — оправдываться», — подумал Ландлер, закуривая кто знает какую по счету сигарету.
Тарами на этот раз не выглядел, как обычно, веселым и непринужденным, лицо его было искажено до неузнаваемости. Он сейчас невольно напомнил ему другого человека. Напуганная последними событиями делегация будапештской полиции, которая на днях у Цепного моста без зазрения совести стреляла в демонстрантов, теперь пришла сюда, в гостиницу «Астория», чтобы заявить о своем присоединении к Национальному совету. Глава этой делегации, тот самый начальник полиции, который в июне арестовал Ландлера, с искаженным от страха лицом сказал ему: «Я и раньше разделял вашу точку зрения». От растерянности он неуместно и слишком громко засмеялся.
«В нашу победу полиция верит несомненно больше, чем товарищ Тарами. Ну, из этого мы уже сделали должные выводы», — промелькнуло в голове у Ландлера.
— Товарищ Санто! — окликнул он коренастого брюнета в форме подпоручика, который, отстранив спорщиков, вошел в комнату. — Ты-то мне и нужен. — Ландлер зашептал на ухо Санто, севшему рядом с ним: — Я распорядился остановить поезда. Теперь надо захватить телефонные станции, чтобы Лукачич не смог командовать по телефону воинскими частями, расквартированными в Будапеште.
— Старик, мы же намечали это на четвертое ноября?.. — так же тихо спросил Санто.
— Тогда будет поздно, — стиснув зубы, ответил Ландлер. — Сегодня решается все, теперь уже ясно! Нам надо как-то перестроиться.
— Я пошлю отряды на телефонные станции, — взгляд Санто был полон решимости. — Кроме того, меня тут предупреждают, — он помахал листом бумаги, — что преданные нам два полка погрузили в вагоны и собираются отправить на фронт, на оборонительную линию Дравы. Лукачич удаляет из столицы сочувствующие нам воинские части, безусловно для того, чтобы легче было напасть на нас. Солдаты обращаются к нам за помощью.
— Поскольку движение на железных дорогах прекратится, их все равно не смогут отправить на фронт.
— Не помешало бы иметь его под рукой, — рассуждал Санто, — нам дорог каждый человек.
В зеленую комнату вошел Михай Каройи, высокий, с вдумчивым взглядом, элегантно одетый; его все здесь глубоко уважали, даже те левые социал-демократы, которые из-за нерешительности председателя Национального совета вели с ним тайную войну. Санто протянул ему бумагу. Тот, держась левой рукой за лацкан пальто а-ля Франц Иосиф, пробежал глазами донесение и посмотрел на вошедшего следом за ним Тарами.
— На фронт? Надо помешать. На каком вокзале полки? — спросил он.
— На Восточном, — ответил Санто. — Я пошлю туда сотню смельчаков.
— Наших солдат оттуда, с улицы, — сказал Каройи. — Всех!
— Ну что ж, — проговорил Тарами. — Если схватка и будет спровоцирована, то хотя бы не здесь.
— Тогда я не пойду сейчас на балкон. Сначала идите вы, господин подпоручик, — распорядился Каройи, — и как член Совета солдат[14] отдайте соответствующий приказ собравшимся внизу военным. А потом, когда они уйдут, я поговорю с гражданским населением. Пусть люди отправляются спать. На сегодня хватит. Завтра вечером пусть соберутся, мы отчитаемся в событиях за день. Улица так горячо выражает нам симпатию, что, по-моему, провал Хадика неизбежен. Утром эрцгерцог непременно сдастся.
— А если свергнутые власти не примирятся со своей судьбой и прибегнут к насилию? — спросил Ландлер.
— Не думаю, — покачал головой Каройи. — Эрцгерцог понимает, конечно, что, прибегнув к насилию, он поставит на карту всю королевскую династию, трон.
Ландлер исподтишка переглянулся с Санто. Неужели председатель Национального совета до сих пор остается столь доверчивым, неисправимым оптимистом? Он основательно спутал их тайные планы, отослав солдат.
Прежде чем выйти на балкон, Санто выудил из сутолоки двух молодых военных и большеглазого, высоколобого штатского, Отто Корвина, и попросил их поскорей спуститься вниз и принять командование над революционными солдатами, а потом еще что-то прибавил шепотом.
Через несколько минут после того, как Санто вышел на балкон, снизу донеслись слова команды. Все бросились к окнам. На улице Лайоша Кошута, сохраняя образцовый порядок, строились в длинные колонны солдаты различных родов войск, офицеры запаса, матросы; потом, чеканя шаг, они быстро зашагали к Восточному вокзалу.
Вернувшись в зеленую комнату, Санто сказал Ландлеру: — Я смог дать им только два пулемета, да и те не в полной исправности. — И тихо добавил: — Я приказал, чтобы все до единого вернулись сюда.
Немного погодя в дверях балкона показался ни о чем не подозревавший Каройи.
— Люди все поняли и уже расходятся.
— Теперь и мы можем удалиться, — невозмутимо проговорил Тарами. — Национальный совет не работает ночью, не правда ли? — Никто ему не ответил; тогда, невольно выдавая себя, он перешел на крик: — Мне надо пойти домой, хотя бы перекусить немного!
— Ресторан внизу открыт, — заметил долговязый Лайош Хатвани, редактор газеты либералов «Пешти напло».
Набросив на плечи пальто, Тарами вышел в коридор, где на карауле стоял, держа винтовку с примкнутым штыком, студент-медик в нарядном штатском костюме. Убедившись, что Тарами удалился, Ландлер поспешил в розовую комнату (так они называли комнату, оклеенную розовыми обоями).
— Алло, это говорит Ландлер, руководитель канцелярии Национального совета, — подняв телефонную трубку, сказал он телефонистке. — Я передаю срочный приказ…
Жигмонд Кунфи, один из видных руководителей социал-демократической партии, сидевший в кресле напротив Ландлера, покраснев от неожиданности, с любопытством взглянул на него. Тогда Ландлер, закрыв ладонью микрофон, с улыбкой поклонился ему:
— Товарищ Кунфи, заткните теперь правое, реформистское ухо и слушайте только левым, революционным. — И он снова заговорил в трубку: — Телефонная связь прекращена. Никто в Будапеште, кроме Национального совета, не может пользоваться телефоном. Ни частных лиц, ни учреждений не соединяйте без нашего разрешения.