При планировании военных операций Ландлер всегда больше спрашивает других. Опираясь на свой жизненный опыт, трезвый ум, задает вопросы, а отвечать на них — дело профессиональных военных. Их планы, указания он переводит для себя на «гражданский» язык, проверяет, при необходимости вносит поправки, вооруженный проницательностью адвоката, глубоким знанием психологии рабочих, целеустремленной верой и волей. Передвижением войск в сражении пусть распоряжается начальник генштаба, Ландлер поднимает дух армии. Идущие на штурм солдаты видят его в самую трудную минуту, и он ободряет, воодушевляет их.
Если где-нибудь на линии фронта люди дрогнут, он тотчас приезжает туда, останавливает отступающих, ведет их в бой. Ландлер вооружается не винтовкой, не пистолетом, а туристской палкой, которая помогает ему пересекать неровное бугристое поле или вязкую пашню.
Тайна его военных успехов в том, что он вместе с солдатами шагает, проливает пот, лежит в грязи и под пулями, ест, курит, смеется с ними, радуется победе. И вместе с ними испытывает страх. Ведь испытывать страх тоже свойственно людям, тем более под огнем на поле боя. И красноармейцы не помышляют об отступлении, потому что он держится стойко: «Ничего, товарищи. Зададим и мы врагам жару. Им с нами не справиться!» И сколько находится смельчаков, какие удивительные мысли рождаются у бойцов! Не тот смел, кто не знает страха, а тот, кто не поддается ему. И осознав это, многие красноармейцы становятся героями.
На фронте возросла его любовь к рабочим в шинелях. И заново он открыл для себя и полюбил крестьян, вдали от которых жил с самой юности. «Перед сельскохозяйственным пролетарием снимите все шляпу! — сказал он на Всевенгерском съезде советов. — Да, боевой дух армии был поднят влившимся в ее ряды будапештским промышленным пролетариатом, но несколько крестьянских полков делают больше, чем немецкая и французская гвардия в мировую войну».
А однажды в Доме Советов в кабинете Белы Санто в присутствии Куна, Бёма и Штромфелда он заявил, что французская буржуазная революция победила благодаря тому, что сумела привлечь на свою сторону крестьянство. И диктатура пролетариата в России укрепилась, наделив крестьян землей. Так как Венгерская Советская Республика пошла по иному пути и, обобществив помещичьи землевладения, создала сельскохозяйственные кооперативы, надо теперь раздать солдатам-крестьянам по нескольку хольдов. Дробление земель на мелкие участки затрудняет, конечно, снабжение города продовольствием. Но сейчас из-за сопротивления крестьян положение не легче. Ландлер понимает, что нужно проверять теорию на практике, что между тем и другим не должно быть противоречия. И он заметил вступившему с ним в спор Беле Куну: «Меня не интересует, правильно или нет с принципиальной точки зрения делить землю. Сейчас меня интересует сохранение пролетарской диктатуры!» Надо срочно решить вопрос о земле. В начале июля его уже обсуждали на заседании Революционного правительственного совета, но робко, нерешительно. Больше нельзя проявлять робость, нерешительность…
Тут дрезина подошла к Абони.
На станции — ни души. Но дым, огненные вспышки, грохот взрывов даже на таком расстоянии были видны и слышны лучше, чем утром. Военные действия начались. Посмотрев в бинокль, Ландлер различил ряды точек — движущиеся к Солноку стрелковые цепи. Шло наступление.
Отъехав от Абони, он обнаружил, что пятьдесят третий полк обошел холм с кустами акации, откуда утром он с Шейдлером наблюдал за противником. Румыны обстреливали красноармейцев, продвигавшихся по открытой местности. Над зелеными полями то и дело поднимались облака от шрапнели, и после взрыва снарядов к раненым ползли санитары. Дрезина вскоре проехала мимо стоявшей у перекрестка кареты Красного Креста, куда как раз укладывали забинтованного бойца.
Неужели это последняя битва Советской республики, как считают сторонники отставки правительства? Неужели это «разбитая наголову» Красная армия? Когда еще в ней были такие дисциплинированные, хорошо снаряженные, смелые полки с надежными командирами?
Батареи красных, искусно замаскированные, били в полную силу. Ландлер насчитал пять батарей, значит, палило двадцать орудий. Вблизи, точно факел, пылал стог соломы. Вдалеке, на попавшем под обстрел грузовике противника, подвозившем боеприпасы, как бенгальские огни, вспыхивали и взрывались снаряды.
На красную артиллерию сыпались гранаты. Когда уже возле самой дрезины стали взлетать комья земли, водитель затормозил.
— Простите, пожалуйста, товарищ главнокомандующий, но я не могу рисковать вашей жизнью.
— Послушайте, я не эрцгерцог. Гоните дальше! — сердито кричал Ландлер водителю, который раньше возил Бёма, а во время мировой войны на итальянском фронте — эрцгерцога Иосифа.
Тот упрямо затряс головой.
— На этом прямом, как стрела, пути дрезина — прекрасная мишень, ее легко обстрелять. Я поеду дальше, только без вас, товарищ Ландлер.
Фазекаш растерянно переводил взгляд с водителя на главнокомандующего. Терек умоляюще посмотрел на Ландлера, но видя, что тот не отступает, с глубоким вздохом положил свою тяжелую руку на плечо водителя.
— Поехали дальше, это приказ. Слышишь?
— Нет никакого риска, — сказал Ландлер. — Исход сражения еще не решился; противник щадит пока железнодорожную линию: она ему самому может понадобиться. Румынские артиллеристы знают: если случайно угодят сюда, по ним дадут двадцать пять залпов, так у нас положено. Всегда надо знать, на что идешь!
— Вот видишь! — подмигнул водителю развеселившийся Терек.
Дрезина покатила дальше.
Теперь уже и без бинокля видно было, как тремя волнами продвигались вперед под артиллерийским огнем растянутые цепи красноармейцев. Рабочие, батраки в обмотках, травянисто-зеленых гимнастерках и фуражках шли не спеша, спокойно. При взрыве снарядов ложились на землю. Приберегали силы для штурма. Когда дрезина поравнялась с первой волной, показались два верховых, они мчались галопом, махая руками. Дрезина остановилась.
Шейдлер послал за Ландлером своих кавалеристов. Один, спешившись, повел главнокомандующего к центру первой наступающей цепи, к командиру полка. Фазекаш ненадолго отстал; он приказал водителю задним ходом добраться до Абони, там на стрелке развернуться и потом приехать за ними.
Увидев идущего под орудийным огнем главнокомандующего, бойцы преисполнились гордости за него, за себя, сияли от гордости.
Подойдя к Ландлеру, Шейдлер обнял его.
— Вражеская артиллерия, на наше счастье, палит по старинке, — с улыбкой сказал командир полка. — Снаряды выпускает через каждые четыре минуты, а в промежутке мы можем спокойно разгуливать. — И, перекрывая грохот пальбы, он прокричал свой рапорт: — Мы получили в подкрепление один слабый батальон, он там, в резерве, — Шейдлер указал рукой туда, куда не долетали снаряды. — С полчаса уже мы обстреливаем вражеские позиции, а минут двадцать назад начали контрнаступление. Нам пришлось опередить румын. Часа три назад они стали проявлять беспокойство, и мы не могли больше ждать. К счастью, сюда очень кстати прибыли две батареи. А вот дивизия, которая должна участвовать в наступлении, все еще не показывается.
Опираясь на палку, Ландлер шел рядом с Эрнё Швидлером во главе полка, он с удовлетворением отметил, что сердце его пока не шалит. Командир одного из батальонов время от времени отдавал приказ «Ложись!», и главнокомандующий тоже приникал к земле, а потом красноармейцы с двух сторон помогали ему подняться.
В одну из таких минут, когда полк ждал конца вражеского обстрела, к Ландлеру подполз какой-то боец.
— Товарищ главнокомандующий, разрешите мне передать вам привет от моей жены.
— Самый подходящий для этого случай, — засмеялся Ландлер. Над их головой со свистом пролетали осколки шрапнели.
— Случай подходящий, — лукаво улыбнулся солдат. — Ведь вы, товарищ главнокомандующий, перед боями повенчали нас.
Теперь Ландлер вспомнил, как в начале мая на одном полигоне к нему подошел молодой солдат и попросил разрешения на женитьбу. Сначала Ландлер подумал, что тот хочет получить внеочередную увольнительную. «Сейчас не время для отпусков», — сказал он. «Да я не прошусь в отпуск; моя невеста здесь, и вы, товарищ Ландлер, нарком внутренних дел, запишите нас, пожалуйста, как в загсе». Нашлись необходимые документы, и Ландлер, которому чем только ни приходилось заниматься, на сей раз выступил в роли заведующего загсом.
— У нас ребеночек будет, — с гордостью добавил красноармеец. — Жена писала, чтоб я обязательно сказал вал об этом, если нам доведется повстречаться.
Он помог Ландлеру подняться, и тот на прощанье обнял его.
— Сын у тебя родится с боевым, революционным огнем в крови. Поздравляю! — На ярком солнце весело сверкнули очки главнокомандующего.
Вскоре полк приблизился к дому на окраине, который Ландлер утром видел с холма в бинокль. Чердак с торчащим оттуда пулеметным стволом был снесен метким пушечным выстрелом. И от замеченной тогда румынской батареи остались только воронки в земле да раскаленные, покореженные куски железа.
— Ваши артиллеристы свое дело знают, — похвалил Шейдлера главнокомандующий.
На несколько минут внезапно воцарилась тишина. Противник прекратил огонь: наступающие пехотинцы так близко подошли к его позициям, что снаряды могли попасть в своих. По той же причине замолчала и красная артиллерия.
Первый батальон по команде залег в овражке.
— Сейчас пойдем на штурм, — взволнованно сказал Шейдлер, смущенно и озабоченно глядя на Ландлера. — Мы всего в тысяче шагов от румынской передовой. Не обижайтесь, товарищ главнокомандующий, но… — он помедлил, — мы не можем так рисковать…
— Хорошо, хорошо, — с улыбкой прервал его Ландлер. — И мне сейчас нельзя рисковать жизнью. У меня срочное дело в Будапеште. Я хочу только посмотреть, как вы вступите в город. Чтобы привезти будапештским рабочим правдивые вести.
— Вон оттуда, укрывшись в окопе, вы все увидите, — командир полка указал на земляную насыпь. — Но больше ни шагу, Старик! Вот-вот заговорят их пушки.