Они попрощались, крепко пожав друг другу руки. Ландлер помахал бойцам и вместе с Фазекашем и Тереком пополз к окопу.
Первый батальон выбрался из овражка. Раздался лязг оружия, — красноармейцы примкнули штыки. И тотчас устремились вперед. С вражеских позиций их встретил винтовочный залп, залаял пулемет. Батальон снова залег, застрекотали красные пулеметы, много пулеметов. Когда они замолчали, батальон поднялся в сверкании штыков, словно ожило залитое солнцем поле, и раздалась команда «В атаку!». Мелькали бегущие ноги, под ярким синим небом неумолчно разносился раскатистый крик «Вперед!». В отдалении, где засели румыны, взорвалось несколько ручных гранат. Потом на одной из улиц что-то запылало, засверкало в солнечном свете, подбодряя и воодушевляя красноармейцев, — это колыхалось на легком ветру красное знамя.
Ландлер видел еще, как бойцы первого батальона, перестроившись в колонну, продвигались между домами. Впереди блестел клинок, очевидно, в руке Эрнё Швидлера.
Другой батальон с примкнутыми штыками пронесся мимо Дандлера. Приблизившись к вражеским окопам, он перебрался через железнодорожную насыпь и, направившись к берегу Задьвы, скрылся из вида. Подоспевший третий батальон повернул направо и вскоре, с торжествующими криками ворвавшись в город, рассыпался по улицам.
Ландлер, Фазекаш и Терек наблюдали за происходящим из окопа на вспаханном артиллерийскими снарядами притихшем поле.
Шум сражения, выстрелы, крики долетали уже издалека. Шли уличные бои.
«Замечательные парни! — с благодарностью думал Ландлер. — Все в порядке! Наступление идет прекрасно!»
Тут показалась катившаяся по рельсам задним ходом серая дрезина. Она затормозила недалеко от окопа. Ландлер, Фазекаш и Терек отправились на ней по направлению к Будапешту.
В Цегледе они ненадолго остановились возле эшелона первого корпуса, чтобы сообщить хорошие новости и узнать, выступил ли Ваго, сможет ли завтра Погань подбросить подкрепление из своих резервов. Получив довольно неопределенные ответы, Ландлер подумал: «Все равно послезавтра здесь будут двадцать две тысячи вооруженных будапештских рабочих».
— Держите связь с героическим пятьдесят третьим полком, — настоятельно просил он Бендьела.
Теперь уже Ландлер мог ехать прямо в столицу. Он посмотрел на свои карманные часы, — без двадцати пять.
— С эрцгерцогской скоростью! — приказал он водителю.
20
Он верил, что столица сейчас отстаивает свою честь. Впрочем, за последние недели его любовь к городу остыла. Он крепко привязался на фронте к рабочим и крестьянам в шинелях, некоторым офицерам и теперь с досадой и раздражением думал, что ему придется провести несколько дней в Будапеште.
На каждом шагу его поражали перемены, происшедшие в столице после ухода на фронт десятков тысяч рабочих, лучших, наиболее сознательных представителей своего класса. Как осмелели здесь бюрократы из профсоюзов, как возросло их влияние на дожидающихся прихода Антанты, злобно острящих критиканов, боящихся любой ответственности, хищных буржуазных обывателей. Как тянутся за ними корыстные людишки из того мелкобуржуазного слоя, откуда всегда выходили хозяйские выкормыши — мастера и сыщики; к ним примыкают всякие негодяи, готовые в любой момент стать жуликами, халтурщиками и штрейкбрехерами; к ним липнут разные подонки, начиная с люмпен-пролетариев и кончая обнищавшим, опустившимся дворянином, — одним словом все, кто выступает с открытыми контрреволюционными лозунгами. А чиновничья саранча, чуждая миру социализма, у которой никогда не было подлинного классового сознания, считает теперь привилегией свое пролетарское происхождение и ведет политику, направленную против собственного класса; усвоив манеры прежних сановников, она разводит бюрократию, сеет коррупцию и подпевает в конторах и государственных учреждениях представителям «ликвидированных классов».
На Всевенгерском съезде советов Ландлер назвал ничтожным, подлым этот второй Будапешт. И открыто бросил ему в лицо: «Когда речь идет о пролетарской диктатуре и власти рабочих, нам нельзя забывать, что мы должны презирать и преследовать ту прослойку пролетариата, которая стремится занять место прежней аристократии, позоря пролетарскую диктатуру». Чтобы не скатиться на дно пропасти, надо избавиться от таких попутчиков.
Но как от них избавиться? От оппортунистов из бывшей социал-демократической партии, разложившихся после прихода к власти. Необходим раскол. Разделение партии. И к этому выводу вынужден был прийти он, Ландлер, боровшийся за единство партии не только в марте, но и позже.
Но единство — это иллюзия, на самом деле удалось добиться не единства, а лишь объединения двух партий. В июне на I партийном съезде пытались восторжествовать центристы и правые социал-демократы, которые в март шли на все, лишь бы коммунисты, из-за них в свое врем попавшие в тюрьму, помогли им добиться власти; после того как в мае упрочилось положение Советской республики, они почувствовали почву под ногами. Шумный спор о том, как называться партии, коммунистической или социалистической, явился, конечно, только поводом для разрыва. Центристы и правые собирались исключить из руководства всех коммунистов, которые не хотели подчиняться социал-демократическому «большинству». В марте, встав на коммунистическую платформу, они вошли в объединенную партию. А теперь, когда они показали свое подлинное лицо, разве можно было, соблюдая интересы пролетарской диктатуры, считать их настоящим большинством в объединенной партии? Обнаружившиеся противоречия были сглажены на съезде предложением назвать партию «социалистическая-коммунистическая». Но готовился заговор, и Ландлер вмешался. Он всячески убеждал своих прежних товарищей. И не безуспешно. В конечном счете ему помог не собственный авторитет, не вескость обильных доводов, а единственный бивший прямо в цель вопрос: готовы ли они отвечать перед взявшимися за оружие, сознательными рабочими за вытеснение коммунистов из партийного руководства. Это было после ряда побед в Северной кампании. Кто бы осмелился тогда бросить вызов авангарду пролетариата? Так удалось избежать открытого раскола.
Практически после июньского съезда ослабла сила венгерской пролетарской диктатуры; расколотая партия стала неспособна выполнять свои подлинные задачи. Коммунисты пытались втайне создать свою, новую партию, но попытка не увенчалась успехом. При мысли о расколе сердце Ландлера обливалось тогда кровью.
Теперь он уже перестал из-за этого страдать. Надо уметь учиться на суровых уроках жизни, потому что одним желанием ничего не добьешься. Повторение второго мая немыслимо, если не будет создана бескомпромиссная, однородная коммунистическая партия.
Но такую партию надо создать за несколько дней. После многих разочарований хватит ли для этого веры у лучших представителей пролетариата? Хватит ли энергии, чтобы повлиять на общественное мнение?
«Вот от чего зависит наше возрождение, — промелькнуло у него в голове. — Вот в чем сейчас главный вопрос».
До сих пор будущее представлялось ему нелегким, но ясным, и вдруг его охватила смутная, необъяснимая тревога. Нахмурившись, оцепенело смотрел он на мелькавшие вдоль рельсов серые дома Будапешта.
На вокзале его ждал автомобиль.
— На заседание Совета рабочих! — еще издали крикнул он шоферу.
Тот запустил мотор и, не глядя в лицо Ландлеру, пробормотал:
— Товарищ Кун ждет вас в Доме Советов.
— А заседание?
— В три часа началось и давно уже кончилось. Теперь Ландлер почувствовал какую-то неведомую опасность, ему стало нечем дышать. Тщетно он вглядывался в лица прохожих, — город и его обитатели как будто не изменились. У входа в Дом Советов по-прежнему стояли бойцы-ленинцы. Их было даже больше, чем прежде, почти полвзвода.
Куна в вестибюле окружало плотное кольцо взбудораженных людей. Ландлер стал пробираться к нему сквозь толпу.
— Наше контрнаступление началось успешно. Красная армия вступила в Солнок! — крикнул он Куну.
Даже слишком громко крикнул, словно защищаясь от чего-то. Весь вестибюль должен был его слышать, но никто не обратил внимания на его слова…
Кун быстро повернулся к нему; лицо у него было смуглое: он загорел под июльским солнцем, выступая с речами на фронте и за линией фронта, стараясь воодушевить павших духом солдат. Из-за бесконечных выступлений (споров на бурных вчерашних совещаниях и пылкой прощальной речи, произнесенной только что на Совете пятисот[32]) он охрип и говорил едва слышно.
— Поздно, — сказал он каким-то незнакомым, дрожащим голосом. — И в полдень было бы уже поздно. На ночном совещании мы вместе с Самуэли отвоевали право призвать рабочих к новому второму мая, да все напрасно: на утреннем чрезвычайном заседании Революционного правительственного совета правые и колеблющиеся захватили позиции, мы отреклись! — Ландлер не мог вымолвить ни слова, а Кун горячился так, словно ему возражали: — Поймите, ничего нельзя было сделать! Создано профсоюзное правительство. Они ссылались на поддержку Антанты, будто бы она договорилась с ними, заверила их в помощи. Угрожали белым террором. Утверждали, что лишь они способны его предотвратить. — Он еще больше заволновался: — Только из-за белого террора мы согласились! — Он схватил Ландлера за руку. — Теперь уже не ломайте голову над этим вопросом, товарищ Ландлер. С ним покончено. Но здесь необходимо еще переделать массу дел, а сегодня ночью мы должны уехать. Австрийское правительство предоставляет нам убежище. Сначала поедут, конечно, наши семьи. А нам надо успеть ликвидировать, сдать дела. Уйма хлопот! Идите.
У Ландлера похолодели руки, ноги. Потом ему стало нестерпимо жарко. Кун прав: сейчас не время размышлять, перебирать упущенные возможности. Надо, собравшись с силами, приняться за разрешение неотложных задач.
— Печальную новость надо немедленно сообщить сражающимся на фронте, — сказал Ландлер осипшим внезапно голосом. — Находящимся там наркомам, Бокани, Ваго, Поганю.