Жевавший булочку Реваи рассмеялся: «Старик, конечно, не может удержаться от своих обычных шуток». И, положив на колени записную книжку, потихоньку записал под столом последний анекдот о Компрессоре. — Что же вы ему ответили?
— «Вот уж не думал, герр Компрессор, что вы такой рьяный националист. Неужто вы полагаете, если горбун бросил в полицейского камень на венской улице, то это непременно венгерский коммунист? У бедного, усердного студента, загруженного занятиями, не остается времени для общественных выступлений. Разве среди недовольных венцев нет ни одного горбуна? Держу пари, что в австрийской коммунистической партии наберется около десятка».
— А что на это сказал Компрессор?
— «Видите ли, герр Ландлер, я вызвал именно вас, ибо, насколько мне известно, вы выпутаетесь из любого положения. Исключительно неприятное дело. Если я не возбужу следствия, меня ждут неприятности. Но я не желаю вам зла. Если десять горбунов признают себя членами австрийской коммунистической партии, с Якаба снимется подозрение и от меня будет отведен удар. Австрийские коммунисты-горбуны ничем не рискуют. Раз нарушитель порядка не был задержан на месте происшествия и есть несколько человек, к которым подходят его приметы, с нас взятки гладки». Теперь я несу Компрессору заявления.
Продолжая хохотать, Реваи записывал анекдот.
— Вот как! Для вас это забавная шутка! — набросился на него Ландлер. — Тогда я поручаю вам отыскать товарища Якаба, основательно отчитать его и, когда он примется возмущаться осуждением его героического поступка, передать ему, что в будущем году я отправлю его в Москву. Неосторожным, легкомысленным людям не место в Вене! — К удивлению Реваи, он вынул из конверта какие-то бумажки. — Представляете, сколько пришлось попотеть австрийским товарищам, чтобы в течение суток раздобыть эти заявления. Из воров и нищих выбрали десяток горбунов и заплатили им как следует. Лишь бы не выдать Компрессору подлинных имен коммунистов.
Поняв наконец, что с ним не шутят, Реваи перестал смеяться и, озабоченно теребя свои густые волосы, начал просматривать заявления.
— Не сердитесь, Старик, но это неразумный шаг. Если такой материал попадет в руки Прессера, буржуазная печать поднимет шум, что в австрийской коммунистической партии полно преступных элементов, и в качестве доказательства использует заявления горбунов.
— Сейчас моя задача — показать их Компрессору, — вздохнул Ландлер, — но не оставлять у него.
Озабоченный, он направился к двери, но тут же вернулся.
— Посмотрите, дружок, как я пойду, последите за моей походкой. Я попытаюсь подражать одному человеку. Попробуйте отгадать кому. — Вдруг он понял, что Реваи и это может принять за шутку; шепотом он объяснил ему, в чем дело. — А если и на нашем съезде был тот человек? — упавшим голосом прибавил он. — Тогда он знает всех членов ЦК на родине! Ужасно!
Реваи отпрянул назад, взволнованно вскочил с места.
— Нет, Старик! Не трудитесь напрасно, с вашей фигурой у вас ничего не получится. Погодите! Давайте переберем всех активистов из Венгрии. Или знаете что? Надо спросить Херишта, он лучше их знает.
Херишт — это был псевдоним Пандора Секера, одного из руководителей Коммунистического союза молодежи в Венгрии. Херишт-Секер тесно сотрудничал со многими коммунистами и участвовал в подготовке съезда. Недавно решили послать его учиться в русскую коммунистическую академию, и он перед отъездом в Москву на несколько недель поехал на родину, чтобы устроить свои дела и попрощаться с родными.
— Херишт уже вернулся в Вену?
— Вчера ночью приехал, чтобы получить визу в советском консульстве. Не его ли ищут сыщики? — Реваи сунул гранки в портфель. — Пойду в консульство, найду его и предупрежу.
— И пошлите ко мне. В полдень я читаю лекции на семинаре. — Он направился к двери следом за Реваи, который убежал, не простившись.
«Не попал бы Херишт в руки хортистов, — размышлял Ландлер. — Они, наверно, состряпали на него какое-нибудь дело, а теперь помогают австрийской полиции схватить его. Может, Херишт еще успеет спастись», — подбадривал он себя. Тогда напрасно отправил он час назад телеграмму будапештскому адвокату Макаи: «Вас ждет больной. Альт».
Но лучше перестраховаться, поднять ложную тревогу; ничего страшного, если Макаи зря потратит деньги на дорогу. В тысячу раз хуже, если телеграмма послана не напрасно.
23
Среди прочих тревог еще одна: постучав в дверь с табличкой «Господин Р. Прессер», не навлечет ли он неприятности на австрийских товарищей, пришедших на помощь венгерским коммунистам, удастся ли задуманный маневр? В приемной цербер Прессера, хмурый дюжий белобрысый полицейский, узнав его, указал на стул. Ландлер только успел отдышаться, как открылась дверь и его пригласил к себе Прессер, на этот раз в штатском костюме.
— Grtiss Gott, Herr Landler![35] Принесли необходимые бумаги?
Ландлер передал ему конверт, и начальник политической полиции, блестя оправой очков, принялся просматривать его содержимое.
— Все в порядке, герр Прессер?
— Я верю, конечно, что они горбуны, — на лице Прессера заиграла улыбка. — Но не поручился бы за то, что они коммунисты.
— Минутку. — Он взял из рук Прессера конверт и заглянул в некоторые заявления. — Тут нет банкиров, крезов и даже просто состоятельных людей. Следовательно, у всех у них были поводы для недовольства жизнью, и любой готов был бросить камень в полицейского. Разве нам не следовало доказать, что нет серьезных оснований именно нашего товарища подозревать в нарушении общественного порядка?
Отобрав у Ландлера конверт, Прессер положил его на письменный стол между атласом и чернильницей и поставил на него пресс-папье в форме гранаты.
— Герр Ландлер, я не собираюсь затевать с вами юридический спор. Насколько мне известно, вы прекрасный юрист. По-моему, в качестве адвоката вы могли бы преуспевать где угодно. — Он бросил взгляд на поношенный пиджак Ландлера, не сходившийся на животе. — Одному богу известно, почему вы избрали такой образ жизни и вам приходится терпеть нужду. Простите меня за вмешательство в ваши личные дела. Я только хотел объяснить вам, почему я не рассматриваю детально юридическую сторону данного вопроса. Но у него есть и моральная сторона. Совесть не позволяет мне оставить безнаказанным студента, который, как я убежден, виновен. Поймите, одно дело, могу ли я доказать его вину, и другое, что данные заявления избавят меня от необходимости применять против вас коллективные меры и отправлять в тюрьму этого юношу. Вы, наверно, так все устроили, что я не смогу причинить неприятности ни одному из ваших австрийских единомышленников. Поэтому мне остается одно: я не продлю студенту разрешение на жительство в Австрии.
— Вы удружите хортистам, если лишите возможности нашего изгнанника учиться в Вене. Я вынужден буду называть вас Компрессором, а сегодня, право, мне бы не хотелось.
— Я не ждал от вас ничего другого, герр Ландлер, — кисло улыбнулся начальник политической полиции. — Но как бы вы ни называли меня, Хорти — герой не моего романа, я демократ.
— И я был демократом, но потом понял, что современные демократы бесхребетны, они на поводу у реакции.
— Я не хочу быть на поводу у реакции. Давайте договоримся, герр Ландлер. Герр Якаб не позже, чем через неделю, покинет Австрию. Пусть едет куда угодно, и между нами снова установится мир.
— Неужели это последовательный демократизм? Юноша через несколько месяцев должен закончить университет. А теперь он останется без диплома и пристанища.
Прессер прошелся по комнате, потом спросил:
— А вы, герр Ландлер, ручаетесь, что после окончания университета он уедет отсюда?
— Хорошенькое дело, герр Прессер! — негодовал Ландлер, хотя его вполне устраивало такое решение. — Но чтобы вас не мучили угрызения совести, пусть будет так. Даю слово, что он потом уедет. Но больше ни за что я не ручаюсь. — Прессер кивнул, а Ландлер, повернувшись к письменному столу и отодвинув пресс-папье, быстро схватил конверт. — Если вы все-таки наказываете юношу, зачем вам заявления? Они вам ни к чему, герр Компрессор. До свидания. — И засунув конверт в карман, он направился к двери.
Не успел он выйти из кабинета, как начальник политической полиции вернул его. «Сорвалось дело», — подумал Ландлер с досадой.
— Я хочу пожать вам руку, герр Ландлер, — услышал он шутливый голос Прессера. — Подчеркиваю это, ибо как начальник политической полиции проявляю некоторую слабость, высоко ценя вас.
Пожав протянутый ему указательный палец, Ландлер со вздохом облегчения закрыл за собой дверь.
Итак, с этим делом покончено. Прессер — человек не злой и неглупый. Ему хватило ума понять, что произошел бы международный скандал, если бы он стал, как заядлый реакционер, преследовать политических эмигрантов.
Но и молодым товарищам-коммунистам не мешало бы проявлять больше осторожности. Неосмотрительная, бессмысленная смелость способна лишь повредить им.
Когда на основе соглашения между советским и венгерским правительствами в начале 1921 года стали возвращаться из России на родину бывшие венгерские военнопленные, даже некоторые хорошо подкованные коммунисты впали в заблуждение, грозившее серьезными последствиями. Больше ста тысяч свидетелей русской революции, среди них немало ветеранов гражданской войны, коммунистов и сочувствующих делу рабочего класса, вступали на родную землю. И Бела Кун считал, что, примешавшись к ним, все коммунисты-эмигранты могут вернуться на родину и покончить навсегда с контрреволюцией. Газета, издаваемая венграми в Москве, «Вёрёш уйшаг» не раз писала об этом плане. Порицала венцев за то, что они еще не создали на родине партийного центра и поэтому коммунистам там приходится действовать в рамках социал-демократической партии, что они не ведут агитации в профсоюзах против уплаты взносов в социал-демократическую партию и так далее. Всю эту