24
— Это мелкобуржуазные замашки, Бёже. Ты не согласна? Удивительно! — распекал он дома дочь, студентку консерватории.
Ландлер опоздал сегодня к обеду. Сначала ему пришлось повозиться с Хериштом. Объяснить ему, что он должен изменить внешность, надеть очки, сделать другую прическу, не заходить к товарищу за своими вещами и немедленно покинуть Вену. Ландлер раздобыл для него денег, отправил его в Берлин, куда потом собирался выслать советскую визу. Поглощенный заботами, в подавленном настроении он вернулся домой. И что он увидел? В дверях, соединяющих две комнаты, висело на «плечиках» зеленое зимнее пальто.
— Новое пальто для твоей дочки, посмотри — сшито замечательно! — радостно сообщила Илона, — Бёже вне себя от восторга. Всем показывает.
Вот почему пальто висит на самом видном месте, — чтобы всем бросалось в глаза! И о чем думают женщины!
— Разве к лицу революционной молодежи хвастаться, заноситься? — говорил он, сидя за обеденным столом. — Не узнаю тебя. Неужели и у нас по одежке судят о человеке? Если в венской консерватории наши нравы считают чересчур пуританскими, если там готовят не музыкантов, а манекенщиц, лучше уходи оттуда. Ты постоянно должна находиться в окружении серьезных, настоящих людей.
— Да что ты, папа? — возразила Бёже. — Разве я хвастаюсь? Я только радуюсь. Не помню себя от радости. Пойми меня, пожалуйста, наконец-то у меня есть пальто, зимнее пальто! После войны первое новое, сшитое по мне пальто. Одиннадцать лет я носила старые, поношенные, с чужого плеча. Наконец мне удалось наскрести денег на эту обновку.
Смущенно замолчав, Ландлер стал есть суп. Да, в Вене всегда он зарабатывал очень мало. Сначала он писал статьи в газете австрийских коммунистов, но под псевдонимом, потому что, будучи эмигрантом, не имел права вмешиваться в политическую жизнь Австрии. Он и его семья приехали в Вену голые и босые, и вскоре началась инфляция, при самых скромных расходах двухнедельного жалованья хватало всего на неделю. Тогда Илона стала зарабатывать рукоделием. Целыми днями она трудилась, не разгибая спины, а получала гроши. Но и они были необходимы в хозяйстве. На оплату квартиры еле выкраивали деньги, о покупке мебели не приходилось думать. Квартирная хозяйка, госпожа Шлейен, и не подозревала, как прекрасно умеет готовить Илона, и тщетно наставляла ее, что в еду надо класть побольше жиров.
Одежда доставляла Илоне много хлопот. Ей пришлось переделать для Бёже к выпускному балу в гимназии свое выходное платье. Ландлер много лет подряд носил один и тот же, теперь уже потрепанный, костюм, и когда его впервые пригласили в советское консульство на прием по случаю годовщины Октябрьской революции, вся венгерская эмиграция в Вене сгорала от любопытства, в чем он туда пойдет.
Очень высокий и полный, он не мог одолжить у кого-нибудь костюм. На следующий день после приема его засыпали вопросами, ходил ли он в советское консульство и как был одет. Загадочно улыбаясь, он раскрыл наконец свою тайну: он был в форме верховного главнокомандующего, и иностранные военные атташе никак не могли понять, что это за форма с одной красной и тремя желтыми нашивками на правом рукаве и красными лампасами на брюках, и за его спиной перешептывались по-французски; «Не генерал ли из какой-нибудь экзотической страны этот толстяк?» Любопытные успокоились. Но рассказ Ландлера не соответствовал истине. Он не ходил на прием, так как надеть ему было нечего. И выдумал он эту историю только потому, что не хотел вызывать к себе жалость. Форму верховного главнокомандующего, перешив ее, уже давно сносила Илона.
С тех пор как он стал сотрудничать в журнале Коминтерна «Интернационале Прессекорреспонденц», положение немного изменилось: больше не приходилось скрывать место работы. Но Илона вынуждена была по-прежнему вести домашнее хозяйство и зарабатывать рукоделием. Бёже уже в течение двух лет получала ежемесячно десять долларов от дяди Эрнё, юрисконсульта стокгольмского полпредства в Советском Союзе. Эрнё, который недавно женился на молодой эмигрантке, венгерской коммунистке, с трудом выкраивая эти деньги, помогал семье брата.
Чтобы избавить Бёже от отцовского ворчания, Илона поспешила подать скромное второе блюдо и, заговорив о домашних заботах, поделилась своей радостью. Сегодня знакомый мясник отрубил для нее такой большой кусок говяжьего огузка, что папочке на ужин еще останется немножко бульона с мясом. Добряк случайно положил на весы больше, чем следовало, и потом не захотел исправить свою ошибку. «Ничего, вы всегда берете такие птичьи порции, фрау, что на этот раз скушайте на здоровье лишний кусочек».
— Значит, сегодня у нас много бульона? — встрепенулся Ландлер. — Прекрасно! И мясо есть! Словно перст судьбы! Наш товарищ, славный молодой рабочий Янчи Кристл, уже несколько недель лежит в больнице, а я все не могу выбрать время навестить его. Илона, Бёже, сегодня самый подходящий случай, сходите к нему и отнесите немного бульона с мясом. Я дома великолепно питаюсь, а он там — на тощем больничном рационе…
И так как жена охотно согласилась, а дочка вызвалась ее сопровождать, Ландлер слегка повеселел.
— Продемонстрируй, — после обеда сказал он Бёже.
— Что, папа?
— Как ты выглядишь в новом пальто.
Обрадованная девушка надела пальто, предмет ее гордости. Но постаралась, чтобы оно сидело на ней неуклюже и как можно меньше ее красило, иначе отец снова заведет песню о мелкобуржуазных замашках.
— Гм! Красиво, — он обошел дочь. — Материал добротный, прослужит долго. Ну-ка выпрямись, — слегка хлопнул он ее по спине. — Не люблю дамочек-модниц, но знаю, что молодая девушка должна одеваться прилично. Одерни полу! Почему одна длинней другой? Теперь хорошо! Носи, доченька, на здоровье.
Бёже не без сожаления повесила пальто в шкаф, ей хотелось любоваться им непрерывно.
— Около восьми буду дома, — попрощался Ландлер. Он поспешил в кафе на Фаворитенштрассе, где ждал его Дежё Фараго.
Бывший ответственный редактор газеты «Мадяр вашутагд» в 1921 году с парохода, идущего из Владивостока, сообщил своей семье в почтовой открытке Красного Креста, что возвращается на родину. Но в Фиуме его ждало известие от жены, что хортисты издали приказ об его аресте, и тогда он приехал к Ландлеру в Вену.
На долю Дежё Фараго тоже выпала бурная, беспокойная жизнь: летом 1918 года в Самаре его чуть было не расстреляли. Позже, попав в плен к Колчаку, в омской тюрьме он установил связь с тяжело раненным Кароем Лигети, чтобы помочь революционерам-подпольщикам, готовившим восстание против Колчака, освободить Лигети. Их попытка окончилась неудачей. Когда белые под натиском красных вынуждены были оставить Омск, Колчак приказал расстрелять Лигети, а Фараго увез с собой. В конце концов Фараго удалось от него бежать, и спустя некоторое время он попал в список военнопленных, предназначенных для отправки на родину.
И несколько лет назад вот так же, рядом с Ландлером, сидел его старый соратник и после долгой разлуки показывал ему с трудом сохраненную собственную фотографию, изображавшую русского бородатого красноармейца; и тогда, как и теперь, Ландлер был глубоко взволнован и растроган. Последнее время Фараго вел партийную работу в Словакии и несколько недель назад получил от адвоката Макаи весть о том, что в Венгрии отменен прргказ об его аресте, за давностью судебное дело прекращено и он может вернуться на родину.
Они говорили мало, понимая все с полуслова. Фараго стал коммунистом в России, а Ландлер — на родине. Между ними всегда сохранялась связь. То придет письмо из Москвы в Вену, то появится общая работа. Когда-нибудь ненадолго и Ландлер съездит в Будапешт.
— По ту сторону границы при первом гудке паровоза вспомните обо мне, — с грустью сказал он.
— И никаких партийных поручений нет для меня? — спросил Фараго.
— Первое время живите тихо, незаметно. Известно, что вы были в эмиграции. Побывали в Вене, общались со мной. Долго будут следить за вами. Должны пройти месяцы, годы, прежде чем вы сможете примкнуть в Венгрии к революционному движению. И не забывайте того, чему научились в плену у Колчака: на контрреволюционной почве кишмя кишат сыщики. Будьте осторожны!
— Скажите откровенно, Старик, правильно ли я поступаю, возвращаясь на родину? — спросил тот после короткого молчания.
Они обменялись рукопожатием, заглянули друг другу в глаза. Расстались. С улицы Фараго в окно кафе еще раз посмотрел на Ландлера, который проводил его взглядом. Они даже не позволили себе прощального взмаха руки, чтобы не привлекать к себе внимания.
«Ну что же, хватит предаваться мечтам и сантиментам», — сказал себе Ландлер. Надо написать статью для «Интернационале Прессекорреспонденц», его торопят. Он положил на мраморный столик бумагу, достал карандаш. У него есть два часа, тему он обдумал еще несколько дней назад, теперь работа пойдет на лад. Но сначала он спросил официанта:
— Есть венгерские газеты?
— Да, пожалуйста, господин Ландлер, вчерашние дневные пришли.
Сейчас его интересовали только полицейские новости. Не арестованы ли коммунисты? К счастью, он не нашел такого сообщения и, отложив газеты в сторону, склонился над листом бумаги.
Долго еще карандаш в его руке кружил в воздухе. Ничего не значит, если вчерашние газеты об этом не напечатали. Предатель несомненно в первую очередь выдаст членов Центрального комитета. Почему, когда есть возможность, не начать с самых главных? Обольщаться напрасными надеждами не приходится. С горькой правдой опасно играть в прятки. Надо без промедления, срочно предпринять что-то. Сделать все возможное. Теперь уже осужденных не обменивают на военнопленных, в Венгрии действуют чрезвычайные военные трибуналы. Жизнь членов ЦК в опасности. Необходимо помешать их убийству!
Карандаш лихорадочно забегал по бумаге. Ландлер маленькими глоточками тянул крепкий кофе, одну за другой курил вонючие сигареты «Тритон» и писал, писал.
В пять часов он к