— Мне помогал мой друг Золтан Лендьел, он принимал участие в подготовке материалов к публикации.
— Золтан Лендьел, я вижу, поставил свое имя на книге. Честь и слава ему за это: своим правом депутатской неприкосновенности он защитил ее от церберов закона о печати. В его пользу говорит и предложение передать выручку от продажи книги в помощь уволенным железнодорожникам. Однако ведь не ты, а он был депутатом: нуждался в голосах избирателей и потому отказался получить плоды своих трудов. Ты же написал предисловие, где утверждаешь, что в этом судебном процессе допущен просчет: несмотря на все усилия, его не удалось превратить в уголовный процесс над всем МАВ. Откуда в тебе такое глубокое сочувствие к беззащитным маленьким людям? Человек из буржуазной семьи, особенно с юридическим дипломом в кармане, обычно становится не апостолом, а дерзким и беспощадным гладиатором.
— Душа права — справедливость. Юрист должен быть поистине апостолом справедливости. И если подчас он все же не отвечает своему назначению, в этом виновато не право. Моя семья напрасно твердит мне: «Возьмись за ум». У нее свое представление о жизни, у меня — свое. Покручивая кончики усов, Бокани откинулся на спинку дивана и, чуть отклонив назад голову, с симпатией посмотрел ему в глаза, потом с ласковой улыбкой сказал:
— Вот теперь я тебя понимаю. Да, понимаю.
А Ландлер, считая его одобрение преувеличенным, смущенно отвел взгляд.
— Простите, — вдруг пробормотал он, вскочив с места. Енё был просто ошеломлен: едва с губ его сорвалось: «Возьмись за ум!», как он увидел своего брата. Эрнё точно живой упрек стоял в дверях. Но он пришел не для того, чтобы упрекать Енё, лицо его сияло.
— Ну, наконец-то я тебя разыскал! Еще счастье, что мне пришло в голову заглянуть сюда.
— Что случилось? Сядь, пожалуйста.
Эрнё, не снимая пальто, сел за столик, — он торопился в гости. Вернувшись на свое место, Бокани углубился в чтение рукописи. Эрнё принес записку от Золтана Лендьела, который заходил недавно в контору на улице Дьяр и настоятельно просил Енё прийти сегодня на вечер демократического кружка. «Енё должен быть непременно, — настаивал Лендьел. — Там соберутся все, кто способствовал успешному завершению судебного процесса. Отпраздновав эту победу, мы проводим старый год». Сам Важони и граф Тивадар Баттяни пожалуют туда.
— Это же будет не увеселительная вечеринка, а официальный ужин, — говорил Эрнё. — И самое главное, речь пойдет о дальнейших перспективах движения железнодорожников. Ты «заводила» в этом деле, как Золтан тебя назвал, и должен быть обязательно. Впрочем, в кружке сегодня готовятся к большому празднику, но ваша встреча состоится в отдельном зале за закрытыми дверями.
Значит, по соседству будут развлекаться, веселиться. Звуки музыки, шум танцев — это еще куда ни шло, но вопли встречающих Новый год… Енё отрицательно покачал головой.
— Ну, хорошо, — кивнул Эрнё, поднимаясь с места. — Как хочешь. Я только посыльный. Впрочем, если ты пойдешь туда, нам навяжут еще больше даровых судебных дел. Но иначе что тебе делать? Идти домой?
— В десять часов? — испуганно проговорил Енё, лицо его передернулось, он повел плечами. — Уж лучше пойти в кружок.
— Иди, братишка, — лукаво улыбнулся Эрнё. — Там живительная для тебя атмосфера. Политика. Юриспруденция. Борьба за справедливость. Деятельность, напряженная деятельность.
После ухода брата Енё собрался было поехать домой переодеться.
— Одну минутку, — задержал его Бокани. — Я только добавлю к нашему разговору: читай, дружок, Маркса. Я хочу не перетянуть на свою сторону, а лишь подтолкнуть.
— Пока что я изучаю Клаузевица.
— Зачем он тебе? Это же военный писатель.
— Судебный процесс — своеобразное сражение. Адвокату мало знать юриспруденцию и риторику, он должен овладеть основами тактики и стратегии.
— Тебе необходимо изучить Маркса, Энгельса, Бебеля. Понимаю, такому человеку, как ты, нелегко стать социалистом. Много препятствий: религия, ложное национальное самосознание, буржуазные идеалы, иллюзия порядка, влияние друзей и родственников, боязнь прослыть чудаком в глазах обывателей и прочее. И все-таки ты создан для этого. Я знаю и более странный, просто удивительный случай. Когда я сидел в тюрьме, мой надзиратель передавал потихоньку на волю мои письма, но сначала старательно прочитывал их. Убедившись в правоте социализма, он в конце концов бросил тюремную службу и стал опять шорником. А если после чтения моих писем к этому пришел самых! темный блюститель законов, благодатных законов, по его представлению, то к чему придешь ты, мой друг, познакомившись с трудами великих теоретиков социализма? Ну, больше я тебя не задерживаю, до скорой встречи. Счастливого нового года, пусть будет он поистине новым!
Они крепко пожали друг другу руки. Бокани отличался немалым ростом, но Ландлер был еще выше.
— Ты немного ошибаешься. Думаешь, я все тот же Ландлер, что был во время судебного процесса. А я, как Петер Шлемиль[4], потерял свою тень, — сказал Енё.
И Бокани удивился печальному выражению больших глаз Ландлера.
3
Ландлер поехал в буржуазный демократический кружок, самыми ревностными членами которого были небогатые торговцы, служащие частных фирм, а также немолодые женщины из зажиточных буржуазных семей. В хорошо натопленном вестибюле его остановила одна из активисток, госпожа Деак. — Они были хорошо знакомы, так как эта смуглая женщина с тяжелым пучком волос во время процесса тринадцати самоотверженно ему помогала: снимала копии с важных протоколов, срочно переправляла документы ог одного адвоката к другому и даже извозчика нанимала за свой счет. Сейчас она раздавала приходящим новогодние значки демократического кружка.
— Возьмите, пожалуйста, господин адвокат, — протянула она значок и Ландлеру. — Вы, конечно, приглашены на прием, который устраивает руководство. — И любезно объяснила, как в лабиринте комнат найти предназначенный для официального ужина зал, прибавив: — Надеюсь, после ужина вы появитесь в «народе». Разыщите меня непременно. У меня к вам огромная просьба: помогите одной особе, у вас такое доброе сердце.
Смущенный, взял он значок, который не собирался прикалывать к лацкану, но и не хотел, чтобы это заметила славная женщина. У него на языке уже вертелось: «Скажите, какая у вас просьба». Но тут вниманием госпожи Деак завладела хрупкая курносенькая девушка, раздававшая значки в другой стороне вестибюля.
— Тетя Йожефа, дорогая, у меня разобрали все до единого.
Группа молодых людей следовала за девушкой, с шутливой настойчивостью требуя значки.
— Еще бы, — засмеялась госпожа Деак. — Молодые господа просто атакуют тебя.
— Пожалуйста, вот еще один. — Ландлер сунул свой значок в руку одного особенно настырного юноши и направился в зал, где должен был состояться прием.
В коридоре его остановил одетый во фрак Золтан Лендьел и с озабоченным видом медленно обошел вокруг, оглядывая с головы до ног.
— Скажи-ка, за эту визитку ты расплачивался не из тех ли четырех золотых по двадцать крон, которыми надьканижская Alma mater[5] наградила тебя за «выдающуюся литературную и декламаторскую работу в кружке самообразования»? Нет, твой туалет здесь неуместен. Ты входишь в число известных общественных деятелей, а твой парадный костюм, как я вижу, вышел из моды.
Они до сих пор любили говорить в шутливо непринужденном тоне, как в студенческие времена, когда учились вместе в университете и организовывали большие факультетские диспуты и манифестации.
— Стой, плут! — в свою очередь напустился на него Ландлер. — Ты приходил ко мне в контору, и вы с моим братцем составили заговор: хотите заставить меня публично вывернуть наизнанку мои пустые карманы.
Перебрасываясь веселыми шутками, они пришли в зал, где вокруг красиво накрытых столов, поставленных глаголем, собравшись небольшими группами, беседовали руководители демократического кружка и их гости. Вновь приходившие, отыскав свои имена на визитных карточках возле приборов, присоединялись к беседовавшим поблизости, чтобы при появлении Важони быстро занять места. Ландлер нашел свою карточку около прибора Тивадара Баттяни.
— А, очень рад, mio amico[6], - приветствовал его длиннобородый граф. — Я просил, чтобы нас посадили рядом. Нам совершенно необходимо поговорить.
Не в пример прочим аристократам он пересыпал свою речь не немецкими, а итальянскими словечками.
Тивадар Баттяни, единственный сын одного из немногих венгерских морских офицеров, занимался, как ни странно, не военно-морским делом, а торговым судоходством. Он состоял на государственной службе и до того, как его выбрали депутатом парламента, был судовым капитаном фиумского морского ведомства. Ищущий новых путей в жизни граф подбирал себе друзей из оппозиционной буржуазии, а в парламенте выступал на стороне независимых. Особенно интересовали его дела государственных и железнодорожных служащих: он получил депутатский мандат, собрав в Фиуме голоса благодаря обещанию — которое потом сдержал — добиться для них тех же преимуществ, что у столичных служащих. Именно поэтому Баттяни высоко ценил осведомленность Ландлера в делах железнодорожников, к нему посылал своих избирателей, вступивших в конфликт с начальством, а Ландлер в процессе тринадцати благодаря Баттяни взялся защищать Миклоша Яновича из Фиуме.
Но момент для разговора был неподходящим. В зале не умолкал шум голосов. Собрались депутаты, которые, стремясь провалить в парламенте законопроекты правительственного большинства, стучали там кулаками по скамьям, выступали с нескончаемыми импровизированными речами, зачитывали целые страницы из кодекса законов, часами рассказывали анекдоты или цитировали длинные полосы газетных статей. Здесь были авторы нашумевших оппозиционных передовиц и юристы, которые на политических процессах использовали залы судебных заседаний как трибуну для разоблачения правительства. И сейчас в клубе чувствовалась накаленная атмосфера парламентских схваток. Во весь голос ругали, высмеивали самодовольного беспощадного Тису и громко хохотали, — ведь оппозиция была теперь настроена оптимистически. С наслаждением растягивая итальянские слова, Баттяни присоединил свой голос к словесной буре.