— Послушайте! Как вам известно, я capitano marittimo mercantile a lungo corso. — Все знали уже, что это значит — капитан торгового флота дальнего плавания. — Я чую, куда ветер дует, уж вы поверьте. И с политическим барометром привык иметь дело. В будущем году подуют свежие ветры.
Вдруг дверь раскрылась. Вошел Вилмош Важони, председатель демократического кружка, он был в пепельно-сером костюме, с помятой, как обычно, манишкой и манжетами сомнительной чистоты.
Лидер буржуазной партии занял место во главе стола.
— Почтительно приветствую вас, господа. Прошу к праздничному столу.
Все быстро расселись. Пока не смолк шум от передвижения стульев, Важони пожимал руки самым важным гостям, другим кивал, кому улыбался, кого приветствовал издали, подняв брови. Наконец установилась полная тишина.
— О перспективах на будущее я скажу в полночь, — объявил он. — Сейчас лишь несколько слов о том, что уже произошло.
Непринужденным, слегка ироническим тоном Вилмош Важони изложил вкратце политические события последнего года, он говорил об общем недовольстве, парламентских дебатах, вскользь упомянул о движении железнодорожников, подробно остановился на процессе тринадцати, под бурные аплодисменты перечислил симптомы начавшегося разложения правительственной партии и шансы оппозиции на новых выборах.
Шум оваций известил об окончании речи, появились официанты с закусками. Все принялись за еду, и оживленные голоса перешли в смутный гул. При бесконечной смене блюд сменялись и темы разговоров. Тивадар Баттяни убеждал всех не выпускать из своих рук руководство борьбой железнодорожников, сплотившей десятки тысяч человек, организовать это движение в рамках официально разрешенного союза. Он предложил оппозиционным партиям общими усилиями добиться создания Союза железнодорожников Венгерского королевства. Ведь chi va piano, va sano[7]: лучше шаг за шагом отвоевывать необходимые реформы через профсоюз, чем допустить, чтобы отчаяние побудило темные массы к необузданным действиям.
Ландлер согласился разработать устав будущего союза, здесь же, во время ужина, они с Баттяни наметили основные принципы этого устава. Граф был убежден, что МАВ не сможет отказаться от введения предложенного ему устава, если будет создан союз.
Между тем речи не прекращались. Один оратор сменял другого. Красноречие юристов и политических деятелей не иссякало. Но по мере того как опустошались блюда и наполнялись бокалы, пустопорожние политические речи сменялись тостами с грубоватым юмором. Граф упрашивал Ландлера завтра же, не откладывая, приняться за разработку устава. Не теряя ни минуты. Этого настоятельно требует благоприятная политическая ситуация.
Бокал Ландлера все время наполняли вином. Он отказывался, но стоило ему осушить бокал, как снова, дразняще полный, он стоял перед ним. Все меньше прислушивался он к речам и тостам, уже не следил за словами Баттяни. Он думал о том, что даровая работа для только еще намечаемого союза сложней, утомительней, чем все прочие. А ведь он не богатый помещик, как граф, и не парламентский депутат, которому популярность необходима для большего престижа. Политика приносит ему не заработок, а только тяжелую неоплачиваемую работу, мешающую другой, оплачиваемой. Это заколдованный круг. Именно поэтому его судьба подобна судьбе бедняков, которые трудятся за гроши, не сводя концы с концами. Но именно ради них взяться за составление устава — его долг.
Выпили кофе. Официанты раскупоривали бутылки с шампанским, в воздухе стоял дым от сигар и трубок, лица сидевших на противоположном конце стола расплывались в этом тумане. На белой скатерти пестрели винные пятна. Громким тостам не было конца. Кто-то, воскликнув «Душно!», вышел, одна створка двери осталась после него открытой и манила последовать его примеру. Хихиканье подвыпивших, громкое пыхтение отдувающихся после обильного ужина людей наполняло зал. В спертом воздухе все трудней становилось дышать.
— У нас необыкновенно важная и неотложная миссия, — склонившись к Ландлеру, говорил Баттяни. — Будучи моряком, я объездил немало стран. За границей успешно действуют социал-демократические партии, так как они сочетают свою политику с борьбой за экономические интересы масс. А мы, naturalmente[8], не можем допустить, чтобы нарушители общественного порядка взяли в свои руки бразды правления. Мы хотим непременно сохранить старый общественный строй в усовершенствованном виде. Чтобы социалисты не выбили почвы у нас из-под ног, нам надо заняться улучшением экономического положения народных масс.
«Неужели, ваше сиятельство, вами движет только чувство соперничества? — мысленно возразил ему Ландлер. — А не сознание того, что сейчас за тысячами столов так грустно, убого встречают Новый год. Наша истинная миссия совсем иная». Неужели аристократ Баттяни окончательно превратился в ловко маневрирующего капитана торгового флота?
Ему захотелось тут же уйти от этого красивого, но уже разоренного стола, из этого блестящего, но уже полинявшего общества. Ландлер извинился перед своим высокородным соседом: он пойдет немного проветриться.
Как только он с гудящей головой вышел из зала и чуть-чуть отдышался, ему вспомнилась просьба госпожи Деак. Он отыскал ее в полутемной тихой комнатке по соседству с ярко освещенным шумным танцевальным залом. Там стояло всего два столика, за одним молча сидела влюбленная пара, не сводившая друг с друга глаз, за другим расположились госпожа Деак и пожилой широкоплечий мужчина, как нетрудно было догадаться, ее муж, торговец или трудолюбивый ремесленник.
— Спасибо, что вы не забыли о моей просьбе, — обрадовалась госпожа Деак. — Я здесь с мужем и моей бедненькой протеже, — сказала она, когда Ландлер подсел к ним.
Господин Деак, как видно, очень устал за день и после выпитого вина хотел спать. Он поклонился, когда его представили, и продолжал сидеть неподвижно, улыбаясь и не говоря ни слова.
— Я обращаюсь к вам, конечно, за юридическим советом, — пролепетала госпожа Деак. — Не сердитесь на мою назойливость.
«На этот раз я буду бессердечным, — решил он, — и не возьмусь за новое бесплатное дело». Госпожа Деак рассказала, что у нее в доме, в соседней квартире, живет одна несчастная женщина. Ее сыновья, рабочие, трудятся в Будапеште, они уже люди самостоятельные. Много лет назад, похоронив мужа батрака, смолоду надрывавшегося на тяжелой работе, она приехала в столицу из маленькой задунайской деревушки. Вышла здесь снова замуж, но вскоре стала калекой: ее мучает такой жестокий ревматизм, что она почти не может передвигаться. Муж ее бросил. Единственное желание бедной женщины — избавиться от имени этого недостойного человека. Может ли она снова стать вдовой Хорват?
Ландлер тяжело вздохнул. Сколько трагедий, сколько горя! Разве вправе он отказать?
— Я все улажу, — тихо сказал он.
— Я знала это! — воскликнула госпожа Деак. — Вы очень обрадуете ее.
Разговаривая с Ландлером, она то и дело с улыбкой заглядывала через открытую дверь в танцевальный зал, объяснив, что смотрит на свою протеже.
— Неужели эта калека пустилась сегодня в пляс? — с удивлением спросил Ландлер.
— Нет, это ее дочка, — засмеялась госпожа Деак. — Умная, красивая, милая девушка. Я очень ее люблю. Ей девятнадцать лет. Братья поедом едят ее за то, что она не работает, А я жалею эту хрупкую девочку. И мысли не допускаю, чтобы она пошла на фабрику. С четырьмя классами школы она могла бы, конечно, служить в конторе, но женщинам мало платят, и стоит ли портить себе глаза ради жалких грошей? Знаете, господин адвокат, мне бог детей не послал; средства, спасибо ему, дал, ну, вот я и забочусь об этой девушке. Научила ее танцевать. Барышню из нее не хочу делать, но пусть она будет артисткой. — Госпожа Деак вдруг заволновалась. — Я жду здесь господина… — она назвала фамилию одного депутата от демократической партии. — Хочу представить ему девушку: насколько я слышала, у него тесные связи с Народным театром.
Театральные связи упомянутого депутата были довольно сомнительной славы. Но откуда госпоже Деак знать это?
В танцевальном зале оркестр внезапно смолк. Вскоре в дверях показалась девушка в сопровождении своего партнера. Подведя ее к столу, молодой человек поцеловал ей руку и удалился с поклоном. Это был юноша, которому Ландлер отдал в вестибюле свой значок. Девушка с милым личиком и рыжеватыми волосами оказалась той, у которой тогда кончились значки.
— Это господин Ландлер, он уже обещал помочь нам… Илона Хорват, юная балерина, — представила их друг другу госпожа Деак.
Ландлер и девушка сели, а госпожа Деак поднялась с места.
— Пойду поищу господина депутата. Илона пока сама изложит вам, господин адвокат, свою просьбу. — И она вышла из комнаты.
Слегка покраснев, девушка потупила взгляд и, словно желая покончить скорей с неприятным делом, торопливо заговорила:
— Вам сказала уже, наверно, тетя Йожефа… — Илона вдруг надула губки. — Но… При дядюшке я могу быть откровенной, он меня не выдаст и признает мою правоту. — Она кивнула молча улыбавшемуся господину Деаку, потом, глубоко вздохнув, обратилась к Ландлеру: — Тетя Йожефа говорила, наверно, просила вас… Нет, и думать нечего о сольных номерах… Если вы будете так любезны и окажете мне покровительство… Устройте меня в кордебалет. Мечты мои скромны. И не сердитесь, пожалуйста, признаюсь чистосердечно, я боюсь… я такое слыхала о тамошних нравах. Только ради заработка стремлюсь я попасть на сцену. Правда, я люблю танцевать. Но думаю только о постоянном заработке. — Слово «постоянный» она подчеркнула, лицо ее стало пурпурно-красным. — Знаю, что он невелик, но мне немного надо…
Господин Деак вдруг пошевельнулся. Лицо его выразило смущение, он робко посмотрел на девушку.
— Простите, я адвокат, — перебил Ландлер Илону. — Дело вашей матери…
— Боже мой! Я все перепутала! — заволновалась Илона и в отчаянии закрыла лицо руками. — Ой, как мне стыдно!