– Почему молчит пулемет на левом фланге? – гневно прокричал в телефонную трубку комбат Сергиенко. – Немедленно проверьте, в чем дело?
Командир роты лейтенант Гринцов побежал на свой левый фланг. Пулеметный расчет там был новый, только прибыл, Гринцов даже не успел с ними побеседовать перед боем.
Прибежав к пулемету, лейтенант увидел – расчет жив, пулеметчик стоит, склоняясь к прицелу.
– Почему не стреляете?
– Далеко еще. Пусть поближе подойдут, – ответил спокойно пулеметчик.
– Они тебя гранатами забросают! Стреляй!
Лейтенант хотел уже оттолкнуть упрямца, но пулеметчик застрочил. Солдаты противника падали, срезанные точным огнем.
– Молодчина! – невольно похвалил Гринцов. – Смотри, сколько уложил! Орден тебе полагается!
Пулеметчик наконец оглянулся, и лейтенант увидел, что это девушка, подстриженная под мальчика. Ее глаза весело щурились.
– Орден – это хорошо, товарищ командир. Только я пришла сюда не за орденом. За спиной – моя Одесса!
Пришел после боя и комбат Сергиенко познакомиться с отважной пулеметчицей. Звали ее Нина Онилова.
– Вы прямо как чапаевская Анка в фильме! Но все-таки запомните: так близко подпускать врагов нельзя. Может случиться задержка в пулемете или гранату добросят – и окажутся фашисты у нас в окопах.
– Есть, товарищ капитан!
До генерала Петрова дошли слухи об отважной пулеметчице. Вскоре принесли ходатайство о представлении ее к награде. Генерал почему-то на этот раз не подписал бумагу, приказал вызвать Онилову.
Она пришла в телогрейке, испачканном землей обмундировании, да и на лице у нее, хоть и видно, что умывалась, остались следы ружейного масла и копоти. Небольшого роста, смущенная и немногословная, она стояла перед генералом.
– Расскажите, как вы били фашистов, – попросил Петров.
– Била, как все.
– Нет, не как всё, вы их поближе подпускали, – напоминает генерал.
Онилова опускает глаза, вроде бы виновата:
– Чтоб наверняка их, гадов. Чтоб патроны зря не тратить.
Генерал засмеялся.
– Молодец! Смелая вы девушка! Присваиваю вам звание старшего сержанта.
Онилова даже по стойке «смирно» не встала; удивленно и растерянно смотрела на генерала. Петров подошел к ней пожать руку. А она и руки не подала, а потом протянула как-то по-девичьи, не по-военному.
Петров отпустил Нину и сказал присутствовавшему при разговоре Ковтуну:
– Замечательная девушка. Не к ордену Красной Звезды, как просят в ходатайстве, а к Красному Знамени ее представить! Совсем девочка – и такая смелая! Я приказал ее вызвать, потому что подумал, грешным делом, не приятельница ли она кому-нибудь из начальников. А она – настоящий боец! И к тому же очень скромная.
Онилова еще много раз проявляла завидную храбрость в боях, слава о ней шла по всей обороне. Нина была одесситкой, воспитывалась в детском доме, потом работала на трикотажной фабрике, вместе с другими девушками пошла добровольцем на фронт. Очень гордилась, что попала в Чапаевскую дивизию.
С первых часов руководства обороной Южного сектора генерал Петров оказался в одном из самых горячих мест битвы за Одессу. Напряженность схватки здесь не спадала, а, наоборот, все усиливалась.
В дивизии Петрова были потери, но больше всего его озаботило ранение командира 287-го полка Султан-Галиева. Этот полк в прославленной Чапаевской дивизии был новый. Он был передан в дивизию в бою на Днестре взамен 263-го полка имени Фрунзе, оказавшегося в круговерти боя в боевых порядках другой дивизии, ушедшей с 9-й армией. Получив сообщение о том, что полк в такой напряженной обстановке остался без командира, Петров должен был немедленно найти достойную замену.
Командира всегда не просто заменить, тем более при таких потерях среди командного состава, да притом все здесь сошлись недавно и командирские качества многих были известны не очень хорошо. Вот тут и вступил в действие «отдел кадров» в голове Ивана Ефимовича, его способность быстро понимать, оценивать людей, находить в них достоинства и недостатки, видеть иногда то, что человек сам в себе еще не рассмотрел.
Ситуация не позволяла говорить долго, давая напутствия и советы, нужен был человек, который быстро все поймет и начнет действовать немедленно. Предварительные разговоры и подсказали Петрову, что таким человеком может быть Ковтун.
Я попросил недавно Ковтуна поподробнее рассказать, как состоялось его назначение, и вот передо мной его письмо из Симферополя:
«Я был начальником разведки дивизии. Вскоре после прибытия к нам командиром Петров вызвал меня и приказал: „Немедленно отправляйтесь в 287-й полк, мне кажется, они неточно заняли рубеж, на котором приказано закрепиться, – Петров показал на карте: – Они должны быть тут, у хутора Красный Переселенец. Лично пройдите вдоль переднего края, – генерал усмехнулся, – как тогда, помните, когда в кукурузу удирали от обстрела? Когда все уточните, доложите мне по телефону“.
Я тут же выехал в полк, по прибытии туда доложил майору Султан-Галиеву и батальонному комиссару Балашову о полученном от генерала Петрова задании. Я попросил их дать мне проводника, но они решили пойти со мной сами.
Вначале все шло хорошо, мы вышли на фланг и убедились, что батальон здесь правильно занимает рубеж. Но командир батальона доложил, что у него нет связи с соседом слева, там нет никого. Мы пошли вдоль левого фланга и убедились, что здесь действительно нет наших подразделений. Султан-Галиев – человек горячий – заволновался и сказал: «Сейчас мы их найдем, они где-то здесь!» Но не прошли мы нескольких сот шагов, как увидели, что в этот разрыв уже выходит подразделение противника. Хорошо, что у нас был ручной пулемет, мы сразу открыли огонь. Вскоре на звук стрельбы пришли те, кто должен был занимать этот рубеж, они просто ошиблись при ориентировании.
В общем, мы не допустили вклинения в оборону полка.
Когда вернулись в штаб полка, я по телефону доложил Петрову о том, что здесь произошло. Генерал возмутился, сделал соответствующее внушение Султан-Галиеву, а мне приказал оставаться в полку его представителем.
Конец дня и ночь прошли спокойно: утром противник перешел в наступление как раз на том стыке, где мы вчера побывали. Султан-Галиев и Балашов отправились на это опасное направление сами, чтобы организовать там отражение атаки. Не прошло и часа, как Султан-Галиев был тяжело ранен. Петров, узнав об этом, приказал мне по телефону:
– Принимайте полк, раньше вам уже приходилось командовать полком.
Генерал явно напоминал мой рассказ при первом знакомстве с ним о том, что я временно командовал полком еще до войны.
Наступление противника мы тогда отбили, но это было нелегко сделать».
Петров редко ошибался в людях, не был исключением и Ковтун.
Вот тому подтверждение. Мой очередной собеседник, полковник запаса Иван Павлович Безгинов, в те дни капитан, офицер оперативного отдела Приморской армии, был в штабе 287-го полка и видел, как Ковтун вступал в командование.
– Встретили его несколько настороженно, – рассказал Иван Павлович, – все же капитан, немолодой. А Султан-Галиева все очень любили. Но когда Ковтун сводил людей в контратаку, отбивая противника от командного пункта полка, а потом, увидев, что командир одного батальона погиб, побывал, с этим батальоном в рукопашной, Ковтуна сразу зауважали и, словно сговорившись, стали называть не по званию, а «товарищ командир полка». Капитанов-то в полку много!
Маршал Крылов в своих воспоминаниях приводит одно донесение из полка Ковтуна, всего три строчки: «287-й стрелковый полк до наступления темноты отбивал ожесточенные атаки противника. К исходу дня в полку осталось 740 штыков. Подразделения полка прочно удерживают занимаемые рубежи». Крылов, комментируя эти скупые строки донесения, пишет, что 287-й полк «совершил подвиг… 740 штыков – это всего лишь батальон, если рассматривать голые цифры. Однако полк остается полком, если он и в таком составе удерживает свои позиции».
Сам Ковтун об этом бое в первые дни своего командования рассказывает:
– Сколько было в тот злополучный день атак, уж и не знаю – сбились со счета… Петров позвонил из соседнего полка, откуда видел наш правый фланг. Сказал: «Я вами доволен. Держитесь, вся дивизия держится крепко». Как же я после этого не удержу рубеж? Я же понимаю: «вся дивизия» – это всего-навсего второй наш полк, мой сосед. Потери у меня в полку все росли, к концу дня ранило комиссара полка Балашова. Его перевязали, и он остался на НП рядом со мной весь в бинтах, в крови, едва на ногах стоит. Я говорю: «Надо вам в санчасть, в госпиталь». А он отвечает: «Сейчас не имею права». И стал звонить по телефону в батальоны, указания давать, а главное, затем, чтобы знали – жив комиссар! Очень я ему был благодарен за это. В такие критические минуты слово комиссара много весит и много значит! С наступлением темноты подсчитал я потери и ужаснулся – не только потерям, а тому, как же я завтра рубеж держать буду? Обошел траншеи, поговорил с народом, вижу, чуть на ногах стоят. Спрашиваю, а как завтра? Отвечают: так до завтра покурим, поедим, похрапим маленько – силы опять наберемся. Вот я и написал то донесение и доложил, что рубеж удержим.
Общая обстановка осенью 1941 года
Чтобы были понятны причины этих кровопролитных боев, необходимо посмотреть на обстановку несколько шире, чем могли видеть тогда непосредственные защитники Одессы. В военном деле часто, а вернее, почти всегда бывает так: участники боев и сражений неполно и неточно знают все обстоятельства и факты, влияющие на течение и исход боя. Полная картина раскрывается только после завершения сражения или войны в целом. Ее воссоздают исследователи, историки или сами военачальники уже в мемуарах. А в пылу боев неизвестно порой три четверти того, что надо бы знать командиру, чтобы принять всесторонне обоснованное решение. Не так-то просто получить своевременно точную и полную информацию о своих войсках, не говоря уж о противнике, который прилагает все усилия, чтобы не только скрыть сведения о себе, но и ввести в заблуждение, подсунуть дезинформацию о своих силах, намерениях, сроках и направлениях ударов. Не были в этом отношении исключением и части Приморской армии.