му… Русские „чувствуют себя частицей одной державы“. Для нее, если требовалось, они оставляли на произвол судьбы нажитое добро, поджигали свои дома, оставляли на гибель родных и близких, отдавали ей столько крови, сколько нужно, чтобы вызволить ее из беды. Взамен платы не спрашивали — они не наемники. Таким-то узлом и завязывалась Россия».[10]
Это высказывание помогает осознать исторически сложившиеся особенности русского войска, ту национальную нравственную основу, на которой формировались личности выдающихся русских полководцев. Чувство принадлежности к единой державе, несмотря на противоречия и неразбериху «Смутного времени», объединяло русских людей под знаменами национально-освободительной войны против интервентов в начале XVII столетия. Идея «безусловного служения» Отечеству определяла деятельность русских полководцев, придавала этой деятельности последовательность и стойкость в самых сложных обстоятельствах, даже при отсутствии единой власти и разброде в правящем классе. Ориентир был один — Россия!
Этот могучий патриотический заряд в конце концов обеспечил победу…
Вместе с тем, нельзя не указать и на слабые стороны русского войска в начале XVII столетия. Дворянская поместная конница, составлявшая большую часть вооруженных сил страны, не была постоянным войском, не проходила регулярного военного обучения; мобилизация ее, особенно во время внутренних потрясений, была связана с немалыми трудностями, проходила медленно. Дворянская поместная конница не имела единообразного вооружения, не отличалась крепкой воинской дисциплиной (самовольные отъезды дворян и «детей боярских» в свои поместья были обычным явлением). Отсутствовало централизованное обеспечение ратников оружием, боеприпасами, продовольствием. Огромные обозы снижали маневренность войска. Большие трудности существовали в подборе на командные должности способных и опытных военачальников в связи с сохранившимся местничеством[11]. Поместная конница не знала «стройного боя», атаковала преимущественно густой «лавой», от чего регулярные армии уже отказались. Более организованным и обученным являлось стрелецкое войско, но в мирное время стрельцы были разбросаны по многим городам, согласованные действия большими массами в сражениях были для них непривычными. Русским полководцам приходилось перестраиваться буквально на ходу, осваивая новую тактику и новые приемы боя, творчески воспринимая и применяя к русским условиям передовые достижения военного искусства. Они учились сами и обучали по-новому своих ратников, используя кратковременные передышки между сражениями. Русская освободительная армия, вышвырнувшая иноземных интервентов из России в начале XVII столетия, создавалась буквально в ходе войны. Тем больше заслуги выдающихся русских полководцев того времени, которые выступали не только в роли военачальников, но и создателей вооруженных сил, способных на равных сражаться с регулярными армиями интервентов…
Начало XVII века, время народных бедствий и героических подвигов во славу Отечества, выдвинуло много замечательных полководцев. На памятнике «Тысячелетие России», что стоит в центре Новгородского кремля, в барельефном ряду «Военные люди и герои» к XVII столетию относятся пять изображений.
Вот они, герои, навечно запечатленные в бронзе:
Молодой князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, талантливый полководец, реорганизатор русской армии, превративший за считанные недели феодальные ополчения в непобедимые полки, неистощимый на военные хитрости. Польские и литовские полковники и ротмистры были бессильны против острожков, которые по приказу Михаила Скопина-Шуйского строили русские ратники перед сражениями.
Новгородский купец и земский староста Козьма Минин, создатель народного ополчения, освободившего Москву от польских интервентов в 1612 году.
Князь Дмитрий Михайлович Пожарский, выдающийся полководец, военный руководитель народного ополчения, освободившего Москву.
Келарь Авраамий Палицын, автор патриотического «Сказания об осаде Троице-Сергиева монастыря от поляков и литвы и о бывших потом в России мятежах», участник многих сражений.
Костромской крестьянин Иван Сусанин, народный герой, отдавший жизнь за Отечество.
К этому «официальному списку» по праву следовало бы добавить героя «Смоленской обороны» (1609–1611) воеводу Михаила Борисовича Шеина, который впоследствии попал в опалу и был казнен по ложному обвинению, воевод Алексея Никитича Трубецкого и Юрия Алексеевича Долгорукова, прославившихся в победоносной войне с Речью Посполитой в середине XVII столетия, Григория Григорьевича Ромодановского — героя Чигиринских походов, полководцев начала петровского времени — Алексея Семеновича Шеина и Бориса Петровича Шереметева.
Достойны памяти потомков и славные донские атаманы, совершавшие смелые рейды на турецкие и крымские крепости, захватившие и удерживавшие несколько лет сильнейшую турецкую крепость Азов; русские «береговые» и «полевые» воеводы, оборонявшие южную «украину» России, водившие полки против турок, татар, шведов, польских шляхтичей.
Источники XVII столетия не балуют биографов подробностями личной жизни даже выдающихся людей того времени. Они появляются на страницах летописей и исторических повестей, в записях разрядных книг и посольских «статьях» преимущественно в связи с какими-либо значительными историческими событиями. Не много прибавляют и записки современников-иностранцев. Не всегда удается установить даже внешность исторического героя, черты его характера, степень образованности. Но о самих исторических событиях, в которых они участвовали и которые порой направляли, мы знаем достаточно много, и это помогает воссоздать образы наших великих предков. Ведь личность исторического героя проявляется через деяния его, запечатленные и в письменных сочинениях, и в устной памяти народной.
Глава первая. Михаил Скопин-Шуйский
1
Царь Василий Шуйский торжествовал.
10 октября 1607 года, после четырехмесячной осады, наконец-то сдалась Тула — последний оплот мужицкого воеводы и мятежника Ивашки Болотникова. Отчаянным «тульским сидельцам» была обещана царская милость, если они сами откроют крепостные ворота. Но царь-то знал цену своему обещанию: Болотникову уже была уготована дальняя дорога в северный Каргополь, где он и сгинет без следа. Тем временем царские воеводы начнут воевать другие южные города, карать «за измену и воровство». И в державе наступит тишина, которая так нужна для укрепления престола.
Правда, той же осенью, уже по возвращении царя в Москву, пришли вести, что назвался в Стародубе иной вор царем Дмитрием, но особого беспокойства эти вести не вызвали. Поверят ли люди новому вору? О постыдной смерти прошлого лжецаря (Лжедмитрия I) широко оповещено, многие своими глазами видели его тело на Красной площади. А если и поверят, большой силы самозванцу не собрать. Заведомые крамольники взяты в Туле вместе с Ивашкой Болотниковым, а остальных добивают царские воеводы в южных городах. Не поднять больше чернь против стольного града Москвы, не то время!
И первый самозванец сам по себе не силен был, кому как не Василию Шуйскому это знать! В первом же большом бою под Добрыничами разбили его царские воеводы наголову, едва ноги унес. Только когда крестьяне, холопы да мятежные дворяне под его знамя собрались, двинулся вор к Москве. И снова бы его побили, но бояре-воеводы не пожелали больше служить царю Борису Годунову, сами ввели самозванца в столицу. И Василий Шуйский к сему делу руку приложил, трон для себя освобождая. Ныне же помогать вору некому, бояре за него, царя Василия Шуйского, крепко стоять будут, полная дана им воля. Так и зовут Шуйского в народе: «боярский царь». Погуляет самозванец по «украинам» и тоже сгинет…
Так бы, наверное, и случилось, но за спиной нового самозванца стояла чужая враждебная сила. Его именем прикрывалась польско-литовская интервенция, и не на возможных сторонников «чудесно спасшегося» из Москвы царя Дмитрия делалась основная ставка, а на панцирную польскую конницу и железные роты пикинеров, которые поведут на «московитян» опытные в военном деле королевские полковники и ротмистры. Такого оборота царь Василий Шуйский не ожидал. Да и о новом самозванце известно было немного. Говорили, что пришел он из Литвы, из местечка Пропойска, одни называли его бывшим подьячим, другие — поповским сыном. Одно было доподлинно известно: сопровождал его некий «лях» (поляк), и сам он пришел «из ляхов». Самозванцу покровительствовал пан Рогозинский, начальник замка в Пропойске, и пан Маховецкий.
Польский историк XVII столетия Краевскии писал, что самозванец назначил Маховецкого гетманом своего войска. Другой историк, Самуил Маскевич, прямо утверждал, что пан Маховецкий «нашел одного москаля, телом похожего на покойника (Лжедмитрия!), решил его возвысить и стал разглашать в народе, что Димитрий ушел от убийственных рук московитян теми же средствами, какими еще в младенчестве спасся от Годунова».
Еще откровеннее был гетман Ян Сапега, который хвастался как-то за столом: «За три года перед сим вооруженною рукою мы посадили на русский престол бродягу под именем сына царя Иоанна Грозного; теперь в другой раз даем русским нового царя и уже завоевали половину государства; он также будет называться Димитрием». Об этой многозначительной застольной беседе поведал в своих записках очевидец, немец Конрад Буссов, который жил в России с 1601 по 1612 год и последовательно служил царю Борису Годунову, Лжедмитрию I, Лжедмитрию II и польскому королю Сигпзмунду III.
С самого начала Дмитрий повел себя как прямой польский ставленник. Из Стародуба он посылал в Польшу и Литву «призывные грамоты», вербуя на службу панов, обещая платить жалованье в два-три раза большее, чем они могли бы получать от своего короля. Этим же занимался и гетман Маховецкий, который, по словам современника, «именем царика рассылал письма кому хотел».