Помимо воли губы мистера Пендлетона дрогнули в улыбке, но изрек он только:
— Хм!
— А я принесла вам студень, — продолжила Поллианна. — Из телячьих ножек. Я надеюсь, вы его любите. — В голосе ее звучал вопрос.
— Никогда не ел. — Мимолетная улыбка исчезла, и мистер Пендлетон взглянул с прежней угрюмостью.
На короткое мгновение разочарование изобразилось на лице Поллианны, но, поставив на столик свой горшочек со студнем, она повеселела и сказала:
— Не ели? Ну, если не ели, то вы не можете сказать, что его не любите, правда? Так что я даже рада, что вы не ели. Ведь если бы вы ели и знали…
— Да, да… Единственное, что я знаю твердо, так это то, что лежу я здесь на спине в эту минуту и, вероятно, пролежу так… до судного дня.
Поллианна, казалось, была потрясена:
— О, нет! Это не может продолжаться до судного дня, когда архангел Гавриил затрубит в свою трубу, если только это не произойдет раньше, чем мы думаем… О, конечно, я знаю, Библия говорит, что это может случиться раньше, чем мы предполагаем, но я не думаю, что это произойдет… то есть, конечно, я верю Библии, но только я не думаю, чтобы судный день пришел так быстро и…
Джон Пендлетон вдруг расхохотался во весь голос. Услышав этот смех, санитар, входивший в этот момент в комнату, поспешно и бесшумно исчез. При этом у него была мина испуганной кухарки, которая, увидев, что холодный воздух угрожает ее недопеченному пирогу, поспешно закрывает дверцу духовки.
— Ты, пожалуй, запуталась, а? — заметил Джон Пендлетон.
Девочка засмеялась:
— Может быть. Но я хотела сказать, что ноги — это не навсегда… то есть сломанные ноги, понимаете… Это не то что неизлечимая болезнь, как у миссис Сноу. Так что ваша болезнь вовсе не будет длиться до судного дня. И я думаю, вы можете этому радоваться.
— О, я рад, — отвечал мистер Пендлетон мрачно.
— И к тому же вы сломали только одну ногу. Вы можете радоваться, что не обе. — Поллианна вошла во вкус игры.
— Конечно! Какое счастье! — пренебрежительно фыркнул мужчина, подняв брови. — Глядя на дело с этой точки зрения, я, вероятно, могу радоваться, что я не сороконожка и не сломал двадцать ног!
Поллианна засмеялась.
— О, это лучше всего! — воскликнула она радостно. — Я знаю, кто такая сороконожка, у нее ужасно много ног. И вы можете радоваться…
— Ну, конечно, — прервал ее мужчина; прежняя горечь зазвучала в его голосе, — я, вероятно, могу радоваться и всему остальному: санитару, доктору и этой проклятой женщине в кухне!
— Ну да, сэр… Только подумайте, как было бы плохо, если бы их здесь не было!
— Если бы… что? — переспросил он с раздражением.
— Ну, я говорю, только подумайте, как было бы плохо, если бы их здесь не было, а вы лежали бы совсем один, без помощи!
— Как будто не в этом все дело, — гневно возразил мистер Пендлетон, — что я лежу здесь в таком положении! А ты еще хочешь, чтобы я радовался, что эта безмозглая женщина переворачивает вверх дном весь мой дом и называет это наведением порядка, а этот парень ей помогает, поощряет ее и называет это уходом за больным, не говоря уже о докторе, который подстрекает этих двоих. И вдобавок вся эта орава ожидает, что я заплачу им за это, и к тому же немало!
Поллианна сочувственно нахмурилась:
— Да, я знаю. Конечно, это хуже всего — деньги… Когда вы так экономили все это время.
— Когда… что?
— Экономили… покупали бобы и рыбные тефтельки. Послушайте, вы любите бобы? Или вы предпочли бы индейку и дело только в том, что она стоит шестьдесят центов?
— Послушай, детка, о чем ты говоришь?
Улыбка озарила лицо Поллианны:
— О ваших деньгах… тех, которые вы, во всем себе отказывая, копили на язычников. Понимаете, я узнала об этом… и это тоже помогло мне догадаться, что вы совсем не злой внутри. Мне Ненси сказала.
От изумления у мужчины отвисла нижняя челюсть.
— Ненси сказала тебе, что я коплю деньги на… А могу я полюбопытствовать, кто такая Ненси?
— Наша Ненси. Она служанка тети Полли.
— Тети Полли? А кто такая тетя Полли?
— Это мисс Полли Харрингтон. Я живу у нее.
Мужчина сделал резкое движение.
— Мисс… Полли… Харрингтон! — прошептал он. — Ты живешь у нее!
— Да, я ее племянница. Она взяла меня на воспитание… из-за моей мамы, понимаете, — пробормотала Поллианна тихо. — Она была ее сестрой. И после того как папа… ушел на небеса, чтобы быть с ней и моими братиками и сестричками, у меня здесь, на земле, не осталось никого, кроме дам из благотворительного комитета, и тогда тетя Полли взяла меня.
Мистер Пендлетон не ответил. Лицо его на фоне белой подушки казалось ужасно белым — таким белым, что Поллианна испугалась. Она нерешительно поднялась с места.
— Может быть, мне лучше уйти, — предложила она. — Я… я надеюсь, вам понравится… студень.
Мужчина неожиданно повернул голову и открыл глаза. В их темной глубине была какая-то странная тоска, которую заметила даже Поллианна и которая поразила ее.
— Значит, ты — племянница мисс Полли Харрингтон, — сказал он мягко.
— Да, сэр.
Темные глаза мужчины были по-прежнему устремлены на ее лицо, пока Поллианна, ощущавшая смутное беспокойство, не пробормотала:
— Я… я думаю, вы ее знаете.
Губы Джона Пендлетона искривила странная улыбка.
— О да, я ее знаю. — Он заколебался, но затем продолжил все с той же улыбкой: — Но… ты ведь не хочешь сказать… ты не можешь сказать, что это мисс Полли Харрингтон прислала мне этот студень?
Поллианна явно была сконфужена:
— Н-нет, сэр, это не она. Она сказала, что я ни в коем случае не должна позволить вам думать, что это от нее. Но я…
— Так я и думал, — изрек мужчина, отворачивая голову, и Поллианна, еще более сконфуженная, на цыпочках вышла из комнаты.
У ворот она увидела доктора, ожидавшего ее в своей двуколке. Санитар стоял на ступенях крыльца.
— Ну, Поллианна, могу я иметь удовольствие отвезти тебя домой? — спросил доктор, улыбаясь. — Я хотел уехать несколько минут назад, но затем мне пришло в голову подождать тебя.
— Спасибо, сэр. Я рада, что вы подождали. Я так люблю ездить, — просияла Поллианна, когда он протянул руку, чтобы помочь ей влезть в двуколку.
— Правда? — улыбнулся доктор и на прощание кивнул головой молодому человеку на ступеньках. — Насколько я могу судить, есть много вещей, которые ты «любишь». Что ты скажешь? — добавил он, когда двуколка уже быстро катилась по дороге.
Поллианна засмеялась.
— Не знаю. Но, наверное, так и есть, — согласилась она. — Я люблю почти все, что есть жизнь. Но, конечно, я не очень люблю другие вещи — шитье, чтение вслух и все такое. Это — не жизнь.
— Не жизнь? А что же это тогда?
— Тетя Полли говорит, что все это «учит жить», — вздохнула Поллианна с печальной улыбкой.
Доктор улыбнулся опять, но чуть странно.
— Она так говорит? Да, другого я от нее и не ожидал.
— Да, — ответила Поллианна. — Но я думаю совсем по-другому. Я не считаю, что нужно учиться жить. Я, во всяком случае, этого не делаю.
Доктор глубоко вздохнул.
— Но, в конце концов, моя девочка, боюсь, некоторым из нас… приходится, — заметил он и замолчал.
Поллианна, украдкой бросив взгляд на его лицо, ощутила неясную жалость. Доктор казался таким печальным. И она с беспокойством подумала, как было бы хорошо, если бы она могла сделать что-нибудь для него. Вероятно, это и побудило ее робко заметить:
— Доктор Чилтон, я думаю, что работа врача — самая радостная на свете.
Доктор удивленно обернулся:
— Самая радостная? Когда я всегда и везде встречаю так много страданий?
Она кивнула.
— Я знаю, но ведь вы помогаете, разве нет? И конечно, вы этому рады! И поэтому вы счастливее нас всех, всегда.
Глаза доктора неожиданно наполнились горячими слезами. Жизнь его была очень одинокой. У него не было ни жены, ни дома, всего лишь две комнаты, которые он снимал в пансионе и которые служили ему одновременно и кабинетом. Его профессия была ему очень дорога. И теперь, когда он глядел в сияющие глаза Поллианны, у него было такое чувство, словно чья-то любящая рука неожиданно легла на его голову в благословляющем жесте. Он знал теперь, что никогда больше ни трудная дневная работа, ни утомительные ночные бдения не будут лишены для него этого вновь обретенного энтузиазма.
— Благослови тебя Бог, девочка, — сказал он срывающимся от волнения голосом, а затем с живой улыбкой, которую так хорошо знали и любили его пациенты, добавил: — Вероятно, и доктор так же, как и его больные, нуждается в глотке этого укрепляющего лекарства!
Слова его озадачили Поллианну, она погрузилась в задумчивость, из которой ее вывел бурундучок, перебежавший дорогу перед двуколкой.
Доктор высадил Поллианну у дверей ее дома, улыбнулся Ненси, которая выскочила на крыльцо, и быстро уехал.
— Я чудесно прокатилась с доктором, — объявила Поллианна, вбегая на ступени. — Он такой милый, Ненси.
— Да ну?
— Да. И я сказала ему, что его работа самая радостная на свете.
— Да что ты говоришь! Ходить к больным… или, что еще хуже, к тем, которые не больны, но считают себя больными? — На лице Ненси изобразилось глубочайшее сомнение.
Поллианна радостно засмеялась:
— Вот-вот, это почти то же самое, что и он мне сказал. Но даже и здесь есть способ радоваться! Угадай!
Ненси сдвинула брови, размышляя. Ненси была понятливой и потому могла, как она считала, с успехом играть в игру. Она с удовольствием искала ответы на «задачки», как она называла вопросы Поллианны.
— О, нашла! — засмеялась она. — Противоположное тому, что ты говорила миссис Сноу.
— Противоположное? — повторила Поллианна, явно озадаченная.
— Да. Ты ей сказала, что она могла бы радоваться тому, что другие люди не такие, как она, не больные, да?
— Да, — кивнула Поллианна.
— Ну а доктор может радоваться, что он не такой, как другие… то есть больные, которых он лечит, — заключила Ненси с торжеством.