такой улице, в таком доме! – восторженно воскликнула Поллианна, выскакивая из автомобиля и задирая голову, чтобы окинуть взглядом весь особняк, от крыши до тротуара. – Ну скажите, разве вы не рады?
Миссис Кэрью ничего не ответила, просто молча стояла рядом со сверкающим лимузином, поджав губы и нахмурив брови. Глядя на неё, Поллианна решила, что за какие-то пять минут допустила вторую крупную ошибку, и, разумеется, бросилась её исправлять.
– Нет, я, конечно, не имею в виду ту радость, которая идёт от гордыни и тщеславия. Такая радость – большой грех, и я с этим не спорю, – заговорила она, внимательно следя за выражением лица миссис Кэрью. – Может, вы думали, я такую радость имею в виду? Тётя Полли поначалу тоже так думала. Но нет, нет! Я говорю не о той радости, которая бывает оттого, что у тебя есть что-то такое, чего нет у других. Это плохая радость. Я же хотела сказать про другую радость, хорошую. Такую, знаете, радость, от которой хочется петь, и прыгать, и дверями хлопать, даже если это неприлично, – закончила она, пританцовывая на тротуаре.
Шофёр деликатно отвернулся и поспешил спрятать смеющееся лицо за открытым капотом лимузина. Миссис Кэрри… Увы, миссис Кэрью хмуриться не перестала и поджатых губ не разомкнула – так и начала подниматься по ступеням высокого каменного крыльца.
– Пойдём, Поллианна, – вот и всё, что она при этом сказала, и ни слова больше.
Спустя пять дней Делла Уэтерби получила письмо от своей сестры и немедленно разорвала конверт. Это была первая весточка о Поллианне после её приезда в Бостон.
«Дорогая Делла, – писала своей сестре миссис Кэрью. – Почему ты ничего не сказала мне о том, что мне следует ожидать от девочки, которую я по твоему настоянию взяла к себе в дом? Она сводит меня с ума – и в то же время я не нахожу сил, чтобы отослать её прочь. Честно признаюсь, что уже трижды была готова сделать это, но каждый раз слова застревали у меня в горле, потому что Поллианна в этот момент снова и снова заводила свою песню, то есть начинала говорить о том, как хорошо ей живётся у меня, как она рада тому, что приехала сюда, и какая я добрая, что приютила её на то время, пока Чилтоны уехали в Германию. Сама посуди, могла ли я после таких слов сказать ей: «Знаешь, милая моя, поезжай-ка ты домой, не нужна ты мне»? Но смешнее всего то, что эти слова – даже если я их произнесу – до неё просто не дойдут. Не верю я, будто Поллианне может прийти в голову, что я её не хочу, и втолковать ей это, мне кажется, тоже не удастся.
Разумеется, если она начнёт наставлять меня на путь истинный, я найду силы и возможность отправить её прочь. По-моему, я с самого начала предупреждала тебя, что не потерплю у себя ребёнка-проповедника. На самом деле не потерплю, не надейся. Пару раз, как мне показалось, Поллианна собиралась приступить к нравоучениям, но вместо этого я выслушивала очередную забавную историю про дам из её благотворительного комитета. Что ж, если эта девочка действительно хочет у меня остаться, будем считать, что ей повезло.
А вообще-то, Делла, это совершенно невозможный ребёнок. Совершенно. Ты только послушай. Для начала она была просто без ума от моего дома и весь первый день приставала ко мне с просьбой показать ей все комнаты. Мало того, Поллианна ещё просила в каждой комнате раздвинуть шторы, чтобы ей хватило света рассмотреть, как она выразилась, «все-все замечательные вещи, которых у меня даже больше, чем у самого́ мистера Пендлтона». Понятия не имею, кто такой этот мистер Пендлтон – наверное, какой-нибудь местный богач из захолустного Белдингсвилла. Наверняка знаю лишь, что он не из приснопамятного благотворительного комитета.
Затем, будто ей было недостаточно, что она полдня гоняла меня по комнатам, словно нанятого личного экскурсовода, Поллианна обнаружила в каком-то углу или шкафу, не помню, моё белое атласное вечернее платье. По правде сказать, я совершенно забыла, что оно у меня есть, не надевала его уже бог знает сколько лет. Так вот, Поллианна стала упрашивать, чтобы я примерила это платье – можешь себе представить? И я примерила его! Как это получилось, я и сама не могу понять, это уму непостижимо. Знаешь, у меня появилось такое ощущение, что я совершенно не могу устоять перед этой девочкой и она делает со мной что хочет.
Думаешь, это всё? Нет, моя дорогая, это было только начало! Она принялась упрашивать, чтобы я показала ей все мои наряды, и ведь уломала меня! А ещё чуть не довела до слёз, когда начала рассказывать, что за «наряды» приходили ей в церковных пожертвованиях. Вроде бы смешно поначалу, но как представишь, в каких жутких обносках приходилось ходить этой бедной девочке…
Короче, платья мы с ней примерили, но к платьям, как известно, ещё нужны украшения, верно? Поллианна, как дикарь зеркальцем, восхищалась теми двумя-тремя колечками, которые я постоянно ношу на пальцах, и тут я по глупости своей открыла свой сейф с настоящими драгоценностями. Что тут началось! Послушай, Делла, я начала бояться, что девочка сойдёт с ума. Она принялась навешивать на меня буквально всё подряд – кольца, броши, браслеты, ожерелье, настояла на том, чтобы я напялила на голову сразу обе свои бриллиантовые диадемы (от меня она впервые узнала, что это такое). В итоге я стала похожа на какую-то усыпанную жемчугами, алмазами и изумрудами богиню из индийского храма или – что скорее – на рождественскую ёлку, у которой из-за украшений не видно иголок. Украсив меня таким варварским образом, Поллианна принялась танцевать вокруг меня, хлопать в ладоши и понесла какую-то чушь, вроде: «Ах, какая красота, ах, красота какая! Ах, как бы хотелось мне подвесить вас на окне на верёвочке! Вот это призма была бы! Вот это радуга!»
Только я собралась спросить, что может означать этот бред, как вдруг Поллианна рухнула на пол и горько зарыдала. Я хотела узнать, в чём дело, и знаешь, что она мне ответила? Она, видите ли, рыдает от счастья. Радуется тому, что у неё есть глаза, чтобы видеть эту чудесную картину. То есть меня в роли индийской богини. Или ёлки. Ну, и что ты об этом можешь сказать?
Но и это ещё не всё. Далеко не всё. Поллианна провела у меня всего четыре дня, но уже успела столько, сколько обычному человеку и за четыре года не сделать. Я даже подсчитать не берусь, сколько у неё за этот короткий срок появилось друзей-знакомых. Знаю лишь, что среди них есть мусорщик, полицейский, что дежурит на углу нашей улицы, пара мальчишек – разносчиков газет, молочник и, разумеется, вся без исключения прислуга в моём доме. При этом, как мне кажется, Поллианна буквально обворожила их всех… но только не меня, не надейся, пожалуйста. Скажу больше – я бы уже, наверное, отослала её к тебе, если бы не чувствовала себя обязанной держать данное мной слово потерпеть эту девочку у себя до конца зимы. Кстати, если ты надеялась на то, что Поллианна поможет мне забыть про Джейми, то эти надежды оказались напрасны. Своим присутствием Поллианна, напротив, заставляет меня ещё сильнее ощущать свою потерю. Нет, не заменит она Джейми, никогда не заменит. И, как уже было сказано, я готова потерпеть Поллианну до её первой проповеди. Как только начнёт поучать меня, сразу отправится к тебе в клинику. Правда, пока она обходится без нравоучений, а там посмотрим.
Любящая тебя, но пребывающая при этом в изрядном смятении
– Ага, не поучает она ещё, как же, как же! – хмыкнула Делла Уэтерби, складывая исписанные мелким почерком листы, чтобы убрать их назад в конверт. – Ах, Рут, Рут! Недели не прошло, а ты уже все комнаты Поллианне показала, все шторы раздвинула, все платья перемерила, все побрякушки на себя нацепила. Да какая неделя – четыре дня всего! Но при этом никаких проповедей не было, никаких нравоучений, что ты! Ни-ни!
Глава IVИгра и миссис Кэрью
Бостон стал потрясающим открытием для Поллианны. Точно таким же открытием стала для Бостона сама Поллианна – во всяком случае, для тех его обитателей, которые удостоились чести познакомиться с нею.
Поллианна говорила, что Бостон ей очень нравится, хотя лучше бы он не был таким большим.
– Вы понимаете, – очень серьёзно объясняла она миссис Кэрью на следующий день после своего приезда, – мне хочется увидеть и познакомиться со всеми, кто здесь живёт, но это совершенно невозможно. Ну, это как бы… как бы праздничный обед у тёти Полли. Еды так много, что вы ничего не едите, потому что никак не можете решить, за что приняться. Так и Бостон. Здесь так много всего, что прямо не знаешь, с чего начать. Конечно, – набрав в грудь воздуха, Поллианна застрочила со скоростью швейной машинки, – можно радоваться тому, что здесь всего так много. Всегда можно только радоваться, когда чего-нибудь много… Ну, то есть я хочу сказать, много хороших вещей, а не плохих, как, например, болезни или похороны! Но если снова вспомнить обеды у тёти Полли, то мне всегда, знаете ли, хотелось, чтобы они растянулись, прихватив те дни, когда на столе не будет ни тортов, ни пирога. Вот и с Бостоном то же самое. Мне очень хотелось бы прихватить часть его с собой в Белдингсвилл, чтобы было чем заняться следующим летом. Нет, я понимаю, конечно, что это невозможно. Город – это тебе не кусок торта, который можно утащить с собой. Впрочем, никакой торт даже до завтра не доживёт – зачерствеет, особенно глазурь. Так что торт нужно съесть, пока он свежий, а новый город смотреть, только пока ты живёшь в нём.
В отличие от тех людей, которые считают, что путешествовать по миру нужно, начиная с его самых дальних уголков, Поллианна принялась изучать Бостон, не выходя из роскошного особняка миссис Кэрью на Коммонвэлс-авеню, на время ставшего и её домом. Быстро справившись с заданными в школе домашними заданиями, она отправлялась в поход по его бесчисленным комнатам и залам.
Да, здесь было на что посмотреть и было чему удивиться. Взять хотя бы удивительные кнопки на стенах – нажмёшь такую кнопку, и под потолком сразу загораются электрические лампы, заливая комнату ярким ровным светом. Или, например, загадочный огромный бальный зал – пустой, притихший, с зеркальными стенами и картинами, которые Поллианна могла рассматривать часами. Наконец, в доме помимо самой миссис Кэрью жили ещё и другие люди. Во-первых, Мэри, которая убиралась в комнатах и открывала дверь, если кто-нибудь звонил. Она же каждый день провожала Поллианну в школу и встречала её после уроков. Потом Бриджет, повариха, которая так и жила прямо в кухне, Дженни, которая подавала на стол, и уже знакомый нам Перкинс, шофёр. Замечательные они были люди, просто замечательные, и притом такие разные!