Но теперь, когда Поллианне действительно пришла пора собираться домой, всё удивительным образом изменилось. «Тихий дом, куда не проникает солнце» всё больше начинал напоминать миссис Кэрью «мрачный склеп». Долгожданный «покой»… А может, честнее будет сказать «одиночество»? И, наконец, сможет ли она «укрыться от раздражающего, надоедливого мира» и «всей своей страдающей душой обратиться к мыслям о дорогом потерянном мальчике», забыв при этом о другом мальчике с огромными печальными глазами, который при этом может оказаться не новым, но старым Джейми! Может, может, может ведь?
Да, теперь миссис Кэрью отлично понимала, что её дом опустеет не только без Поллианны. Ещё больше он остынет и осиротеет без мальчика в инвалидном кресле. Осознание этого стало ударом по гордости миссис Кэрью, пыткой для её сердца, потому что этот мальчик уже дважды отказался переехать к ней. В последние дни, остававшиеся до отъезда Поллианны, миссис Кэрью вела непрестанную борьбу с самой собой, и пока что эта битва всегда заканчивалась победой гордости. Но в тот день, когда Джейми в последний раз появился в гостях на Коммонвэлс-авеню, сердце миссис Кэрью взяло, наконец, верх над гордостью, и она в третий раз попросила мальчика переехать к ней и стать для неё тем Джейми, которого она потеряла.
Она не могла потом вспомнить, какие в точности слова были ею сказаны, да это и не важно. Зато она никогда не забудет того, что ответил ей мальчик. Семь слов. Всего семь коротких слов, но каких!
Джейми долго-долго смотрел в лицо миссис Кэрью, в её глаза. Затем в глубине его собственных глаз загорелся тёплый огонёк.
– Да. Потому что теперь я вам нужен! – прошептал он.
Глава XIVДжимми и «чудовище с зелёными глазами»
На этот раз Белдингсвилл не встречал Поллианну ни с цветами, ни с «духовой оркестрой» – потому, быть может, что мало кто знал о дне и часе её приезда. И всё же, когда она вышла из вагона вместе с тётей Полли и доктором Чилтоном, недостатка в радостных приветствиях не было. Само собой, едва успев распаковать вещи, Поллианна бросилась навещать своих друзей, и, как сказала Нэнси, «несколько дней летала по городу как угорелая. Не успеешь на неё пальцем указать, как она уже где-нибудь в другом месте выскакивает, прям как чёртик из шкатулки, прости, Господи!»
Разумеется, где бы ни появлялась Поллианна, первым делом её спрашивали о том, как ей понравился Бостон. Отвечала она на этот вопрос по-разному, то покороче, то подлинней, а самый обстоятельный разговор об этом городе у неё произошёл с мистером Пендлтоном. Он, как и все, спросил Поллианну о Бостоне, и она ответила, задумчиво нахмурив брови.
– Бостон мне понравился. Я даже полюбила его… отчасти.
– Полюбила, но не весь? – улыбнувшись, уточнил мистер Пендлтон.
– Ага. Там есть и такое… Нет, я, конечно, ничуть не жалею, что поехала, – как всегда торопливо и многословно принялась объяснять она. – Мне там очень хорошо было, просто замечательно. Правда, кое-что мне показалось странным. Знаете, там почему-то принято обедать не как у всех нормальных людей, а совсем уже вечером, но это, в общем-то, не страшно. А так там все ко мне очень хорошо относились, а уж сколько всякого я там повидать успела! Банкер-хилл, например, это холм такой, где во время Войны за независимость наши англичанам по первое число всыпали. Правда, потом отступили. Там сейчас стоит такой высоченный обелиск! В городском саду много раз была, и на автомобильной экскурсии по Бостону, и в музеях. Сколько я там видела картин и разных статуй, даже сосчитать не могу! А ещё там улицы тянутся, тянутся без конца, а вдоль них магазины, и в витринах чего только нет! И люди, конечно. Никогда сразу столько людей в одном месте не видела. Уйма!
– Ну, это тебе, наверное, понравилось. Ты же любишь людей, – заметил мистер Пендлтон.
– Люблю, – коротко ответила Поллианна и вновь нахмурилась. – Только что толку от того, что людей много, если ты никого из них не знаешь? А знакомиться мне миссис Кэрью не позволяла. Она и сама мало кого там знает. Даже с соседями не знакома.
В разговоре повила недолгая пауза, после чего Поллианна продолжила, вздохнув:
– Я думаю, мне больше всего именно это и не понравилось – то, что люди там не знают друг друга. А куда лучше было бы, если б знали! Вот вы только представьте себе, мистер Пендлтон, в Бостоне не только широкие улицы с магазинами, есть там и узенькие грязные закоулки, и там тоже живут люди. Много людей, и у них нет денег даже на рыбные тефтельки с бобами, а уж одежда на них… Хуже даже, чем то, что в церковных пожертвованиях попадается. И тут же есть совсем другие люди, та же миссис Кэрью, скажем, которые живут в роскошных особняках, одеваются как картинки в модных журналах, а еды у них столько, что девать некуда. Так вот, если бы познакомить тех людей с этими…
– Постой, постой, дитя моё, – с добродушной усмешкой перебил её мистер Пендлтон. – А тебе никогда в голову не приходило, что те люди и эти просто не стремятся узнать друг друга?
– За всех не скажу, – не спешила сдаваться Поллианна. – А некоторые как раз стремятся. Да вот хоть Сейди Дин, например. Она в большом магазине банты продаёт – красивые, между прочим, банты. И ленты ещё. Так она хочет знакомиться с людьми. Я представила её миссис Кэрью, и миссис Кэрью пригласила её к себе в гости на Новый год, а ещё тогда к нам пришли Джейми, Джерри, и Томми Долан, и его сестра Дженни, и много кто ещё. И миссис Кэрью была рада с ними познакомиться! А если так, то, я думаю, и многие другие, такие же, как миссис Кэрью, тоже были бы рады познакомиться с другими, только не знают как, а мне, конечно, не под силу было бы их всех подружить. Да я и сама не так уж многих в Бостоне знаю. Но если бы они смогли узнать друг друга и богатые могли дать бедным часть своих денег…
Тут мистер Пендлтон вновь со смехом прервал её.
– Ах, Поллианна, Поллианна! – покачал он головой. – Боюсь, что ты слишком глубоко копать начинаешь. Так, глядишь, недалеко и до того, чтобы видной общественницей стать. Социалисткой.
– Кем-кем? – переспросила она. – Я не знаю, что такое социалистка или это… общественница. Но если это от слова «общаться», тогда да. Я очень люблю с людьми общаться. Хорошо, буду общественницей.
– Ничуть не сомневаюсь в этом, – усмехнулся мистер Пендлтон. – Но когда дело дойдёт до твоего предложения, чтобы богатые поделились с бедными… Знаешь, тут ты можешь столкнуться с очень большими трудностями.
– Я понимаю, – вздохнув, кивнула Поллианна. – Меня об этом миссис Кэрью уже предупреждала. Говорила, что я ничего не понимаю, что это э… порочная практика, и она приведёт к… пуперизации. Не знаю, что это такое – пуперизация[1], но, наверное, что-то не очень хорошее. – Мистер Пендлтон тихонько давился от смеха, но Поллианна, не сбиваясь, неслась вперёд, как паровоз под горку. – Ну ладно, пуперизация там или нет, а я всё равно не понимаю, почему у одних людей всего полно, а у других вообще ничего нет, и мне это не нравится. И если когда-нибудь у меня станет много всего, я обязательно поделюсь с теми, у кого хоть шаром покати, и никакая пуперизация и порочная практика меня не испугает и никуда не приведёт, и…
Ну, тут уж мистер Пендлтон сдерживаться перестал и расхохотался так громко, что Поллианна сначала испугалась, потом смутилась и, наконец, принялась смеяться вместе с ним.
– Ладно, – отдышавшись, сказала она. – Всё равно я этого ничего не понимаю.
– Да, дитя моё, боюсь, что ты этого не понимаешь, – согласился мистер Пендлтон и добавил, сделавшись вдруг очень серьёзным: – Но думаю, между прочим, что и никто из нас этого не понимает. Однако скажи мне, кто этот Джейми, о котором ты не перестаёшь говорить с той минуты, как приехала из Бостона?
И Поллианна ему рассказала.
Заговорив о Джейми, она сразу перестала выглядеть озабоченной и сбитой с толку. Поллианна любила говорить о Джейми. Здесь всё ей было понятно, и не нужно было спотыкаться, пытаясь произнести длинные «учёные» слова – и кто их только придумывает, интересно? Кроме всего прочего, Поллианна была уверена, что история о том, как миссис Кэрью взяла к себе в дом этого мальчика, окажется особенно интересной именно для мистера Пендлтона – кто лучше, чем он, понимает, что значит «присутствие ребёнка» в доме?
Впрочем, о Джейми Поллианна рассказывала буквально всем, ей казалось, что судьба этого мальчика каждому будет так же интересна, как ей самой. Как правило, так чаще всего и случалось, но однажды Поллианну поджидал сюрприз, и преподнёс ей его – кто бы вы думали? Джимми Пендлтон!
– Послушай, трещотка, – сказал он, когда она в очередной раз заговорила о Джейми. – А вообще в этом Бостоне ты видела хоть что-нибудь, кроме твоего ненаглядного Джейми?
– Что ты этим хочешь сказать, Джимми Бин? – обиделась Поллианна.
– Я не Джимми Бин, – гордо вскинул голову мальчик. – Я Джимми Пендлтон, чтоб ты знала. А сказать я хочу, что изо всей твоей болтовни можно понять только одно. В Бостоне нет ничего интересного и примечательного, кроме этого чокнутого мальчишки, который сидит в инвалидном кресле, несёт всякую чушь и обзывает белок «леди Лансеглот».
– Ну, ты, Джимми Б… то есть Пендлтон! – задохнулась от негодования Поллианна. – Джейми вовсе не чокнутый, он очень хороший. Знаешь, сколько он книжек прочитал, сколько всяких историй знает! И не только из книжек. Он, между прочим, сам умеет истории придумывать, прямо из своей головы! А ты «чокнутый, чокнутый»! И вовсе не «леди Лансеглот» он белку назвал, а «сэр Ланселот». Не знаешь ничего про короля Артура и его рыцарей Круглого стола, так и помалкивай в платочек!
Джимми Пендлтон отчаянно покраснел, вид у него был подавленный. То неведомое чувство, которое сжигало сейчас его, называется ревностью, только он этого не знал. Не ведал Джимми Пендлтон и того, что Уильям Шекспир – был когда-то такой драматург – в одной из своих пьес назвал ревность «чудовищем с зелёными глазами».