– Не приходило, – покачала головой Поллианна. – У меня для этого зеркало есть.
Скажи про зеркало любая другая девушка, это наверняка оказалось бы кокетством, но Джимми Пендлтон видел, чувствовал, что это не так. И неожиданно понял вдруг, что Поллианна кажется ему не похожей ни на одну из девушек, с которыми он был знаком раньше. Особенной. Почему? Да потому, быть может, что она и в двадцать лет сохранила привычку понимать все вещи буквально. Точно так же, как десять лет назад.
– Да почему же ты некрасивая? – спросил Джимми.
Он, разумеется, был уверен, что хорошо знает характер Поллианны, но всё же у Пендлтона-младшего замерло что-то в груди, когда он спрашивал её. Любая девушка обиделась бы на такой дерзкий вопрос – по всем правилам хорошего тона Джимми был обязан с жаром убеждать её в том, что она настоящая красавица. Любая девушка, но только не Поллианна.
– Да просто потому, что некрасивая, и всё тут, – печально улыбнулась она. – Такой уж я уродилась, ничего не поделаешь. Может быть, ты не помнишь, но в десять лет я всегда мечтала о чёрных кудрях, которые непременно получу, когда попаду на небо. Я рассказывала тебе об этом.
– Помню, а как же. Ну и как, это желание до сих пор у тебя остаётся самым заветным?
– Э-э… нет, пожалуй, – задумчиво ответила Поллианна. – Но чёрные кудряшки мне по-прежнему нравятся. Но у меня и других проблем хватает. Ресницы недостаточно длинные, а уж нос… Про свой нос я вообще молчу. Он у меня не римский и не греческий, и вообще не такой, как надо. Просто нос, и всё. И лицо у меня слишком длинное… или короткое, не помню уже, забыла. Я в журнале наткнулась на таблицу эталонов красоты, или как они там называются. Так вот, там сказано было, что ширина лица должна быть равна длине пяти глаз, а длина глаза… она тоже чему-то должна быть равна, сейчас уже не помню. Короче, ни в один из этих размеров я не пролезла.
– Кошмар какой! – расхохотался Джимми, а затем спросил, с восхищением глядя на девушку: – А ты когда-нибудь смотрелась в зеркало, когда говоришь, Поллианна?
– Вот ещё! Нет, конечно.
– А ты попробуй как-нибудь, посмотри, очень советую.
– Что за глупости! Представляю, как это будет выглядеть! – рассмеялась Поллианна. – Беру я зеркало, гляжусь в него и говорю: «Ну что ж, моя дорогая, давай договоримся, что если ресницы у тебя слишком короткие, а нос никуда не годится, то будем радоваться просто тому, что какие-никакие, но ресницы у тебя всё же есть, да и нос тоже, пожалуй!»
Джимми подхватил её шутку и тоже рассмеялся, но вскоре замолчал и спросил слегка неуверенно, словно с опаской:
– Так ты, значит, по-прежнему… играешь?
– Конечно, – удивлённо посмотрела на него Поллианна. – Да ты что, Джимми! Я, знаешь ли, просто не пережила бы, наверное, эти жуткие последние полгода, если бы не игра, благослови за неё, Господь, моего папу!
– Но я совсем не слышу что-то, чтобы ты о ней говорила без конца, как раньше, – заметил Джимми.
– Это правда, – покраснела Поллианна. – Думаю, что остерегаюсь теперь слишком много говорить о ней… с посторонними… которым это не интересно. Я и сама теперь сильно изменилась, ведь мне уже двадцать лет, не десять, как раньше. Успела понять, что далеко не всем людям нравится, когда их поучают. И одно дело, когда что-то лепечет маленькая девчонка, и совсем другое, когда взрослая девица начнёт читать проповеди. Согласен?
– Согласен, понимаю, – неохотно кивнул Джимми. – Но иногда мне кажется, Поллианна, что ты сама не вполне понимаешь, что значит твоя игра, как она помогает тем, кто играет в неё.
– Я знаю, как эта игра помогла мне самой, – глухо сказала она, отводя глаза в сторону.
– Вот видишь, помогает твоя игра, помогает, – негромко, словно размышляя вслух, заметил Джимми, и добавил, немного помолчав: – Кто-то мне однажды сказал, что, если бы все и повсюду играли в эту игру, наш мир стал бы совершенно иным. И знаешь, я верю, что так и было бы.
– Да, но не все любят крутые перемены, – улыбнулась Поллианна. – В прошлом году в Германии я встретила одного человека. Он остался совершенно без денег и вообще был несчастен дальше некуда. Угрюмый, мрачный… Однажды при мне кто-то пытался подбодрить его, сказал ему что-то вроде: «Да ладно, не переживай, всё могло быть ещё хуже». Слышал бы ты, что он на это ответил! «Если что и бесит меня, – сказал… да нет, буквально прорычал он. – Так это когда мне говорят, что всё могло быть хуже и я должен быть благодарен за то, что у меня ещё хоть что-то осталось. Эти люди с их вечной приклеенной улыбочкой на губах, с их восторгами и благодарностями за то, что они могут дышать, есть, ходить, прилечь – я терпеть их не могу! А что, если мои дела обстоят так, что не хочу я уже ни дышать, ни есть, ни ходить? И прилечь не хочу тоже. Вот почему, когда я слышу эти слова утешения, мне хочется взять ружьё и пристрелить кого-нибудь!» А теперь представь, что я получила бы, начни объяснять такому человеку правила игры в радость! – со смехом закончила Поллианна.
– Всё равно игра была бы ему полезна, – упрямо возразил Джимми.
– Полезна была бы, я думаю, но благодарить меня он вряд ли стал бы.
– Благодарить? Да, пожалуй. Но послушай, живя в таком отчаянии, он делал несчастным не только самого себя, но и всех вокруг, не так ли? А теперь вообрази, что он играл бы в игру. Ведь тогда, охотясь за тем, чему можно радоваться, он не мог бы в то же самое время ворчать и жаловаться на то, как плохи его дела. Вот уже и польза всем от игры была бы. И жить на свете стало бы легче и ему самому, и его друзьям-знакомым. От того, что он начал бы думать о самом пончике, а не о дырке в нём, хуже ему не стало бы, верно? Только лучше. Цепляться за свои беды, расчёсывать свои болячки – последнее дело, можешь мне поверить.
– Это напомнило мне о том, что я сказала когда-то одной старой леди, – понимающе улыбнулась Поллианна. – Она была из благотворительного комитета в моём городке на Дальнем Западе и просто упивалась тем, какая она несчастная, больная, вся в печалях и горестях. Мне самой было тогда лет десять, и я пыталась научить её игре. Долгое время мне это не удавалось, а потом я вдруг как-то сразу поняла почему. А поняв, я торжествующе объявила той леди: «Значит, вы должны радоваться, что у вас есть столько причин для того, чтобы горевать, потому что вам больше всего на свете нравится быть несчастной!»
– И поделом ей! – хихикнул Джимми.
– Боюсь, обрадовалась она этому не больше, чем тот немец, расскажи я ему про игру, – приподняла брови Поллианна.
– Но тебе всё же нужно сказать, а им выслушать… – Джимми внезапно замолчал, и на его лице появилось странное, очень удивившее Поллианну выражение.
– Что с тобой, Джимми? – спросила она.
– Да так, ничего, просто я подумал… – начал он, покусывая верхнюю губу. – Вот убеждаю тебя, что ты должна сделать то самое, чего я так боялся, что ты сделаешь… Боялся до того, как увидел тебя, понимаешь? Боялся, что ты… ты… – он окончательно запутался, покраснел и замолчал.
– Джимми Пендлтон! – сердито вскинула голову Поллианна. – Не думайте, сэр, что я позволю вам закончить этой белибердой. Ну, так что ты хотел сказать? Объясни, только нормально, слышишь?
– Да нет, ну, в самом деле…
– Давай, я жду, – строго напомнила Поллианна, хотя у неё самой в глубине глаз плясали весёлые огоньки.
Джимми помялся, посмотрел на Поллианну и сдался наконец.
– Ладно, сама напросилась, – пожал он плечами. – Видишь ли, я опасался… немного… из-за той игры. Ну, боялся, что ты будешь говорить точно так же, как говорила раньше, и тогда…
– Ну а что я говорила? – со смехом перебила его Поллианна. – Даже ты, оказывается, боялся, как бы я в свои двадцать лет не осталась такой же, какой была в десять!
– Нет, я не это имел в виду… Поллианна, честно, я думал… то есть я, конечно, знал…
Договорить Поллианна ему не дала – закрыла уши руками, затрясла головой и засмеялась ещё громче.
Глава XIXДва письма
В конце июня Поллианна получила письмо от Деллы Уэтерби.
«Я хочу попросить тебя об одной услуге, – писала мисс Делла. – Надеюсь, ты сможешь посоветовать мне какую-нибудь тихую, спокойную семью в Белдингсвилле, которая согласится принять на лето мою сестру. Точнее говоря, их будет трое – сама миссис Кэрью, её секретарша и приёмный сын Джейми (ты же помнишь его, правда?). Они не хотят останавливаться в обычном отеле или пансионате. Моя сестра очень устала, и доктор порекомендовал ей отправиться куда-нибудь в сельскую местность, чтобы отдохнуть и восстановить силы. Он предложил поискать для этого что-нибудь в штатах Вермонт или Нью-Хэмпшир. Мы сразу же подумали о Белдингсвилле и о тебе. Решили, что ты наверняка сможешь подсказать нам подходящее местечко. Я сказала Рут, что напишу тебе. Они хотели бы выехать как можно скорее, по возможности уже в начале июля. Надеюсь, я не слишком обременяю тебя своей просьбой? Сообщи, пожалуйста, знаешь ли ты подходящий дом, и пришли ответ на адрес клиники, потому что моя сестра сейчас тоже находится здесь и проходит курс восстановительного лечения.
С надеждой на скорый и благоприятный ответ, искренне твоя
Прочитав письмо, Поллианна несколько минут сидела, хмурилась, перебирая в голове дома в Белдингсвилле, которые можно порекомендовать её друзьям для отдыха. Затем её в голову пришла одна мысль – замечательная мысль! – и, радостно улыбнувшись, девушка побежала искать тётушку.
– Тётя Полли, тётя Полли! – запыхавшись, застрекотала она с порога. – У меня прекрасная идея! Я же говорила, что обязательно что-то случится, что какой-нибудь талант у меня прорежется, и вот, пожалуйста! Всё как по заказу. Сейчас я объясню, не волнуйся, моя дорогая! Слушай! Я получила письмо от мисс Уэтерби, она сестра миссис Кэрью, той самой, у которой я когда-то провела одну зиму в Бостоне, помнишь? Ну так вот, они хотят этим летом поехать отдохнуть в каком-нибудь тихом месте, и мисс Уэтерби спрашивает, не могу ли я посоветовать им такое местечко. В отеле или пансионате они останавливаться не хотят, хотят пожить в тихом частном доме. Сначала я не знала, что им предложить, а потом меня осенило. И как ты думаешь, тётя Полли, чей это дом?