– Ну, так это или нет, только время покажет, девочка, – сказал доктор Мид и вопросительно взглянул на подошедшего к кровати доктора Уоррена.
…Позже, разумеется, во всём обвинили котёнка. Нашли стрелочника. Ладно, допустим, это Флаффи виноват в том, что сунул свою любопытную мордочку в спальню Поллианны. Дверь при этом беззвучно повернулась на хорошо смазанных петлях, приоткрылась, и Поллианна смогла услышать голоса вышедших в коридор двух докторов, сиделки и тёти Полли.
Флаффи, радостно мяукнув, прошмыгнул в дверь и с разбега вспрыгнул на постель к Поллианне, а она в этот момент услышала полное боли и отчаяния восклицание своей тёти:
– О нет! Только не это, доктор, только не это! Вы действительно хотите сказать, что бедное дитя… никогда больше не сможет ходить?
Дальше события понеслись, как говорится, вскачь. Сначала из спальни донёсся полный ужаса крик Поллианны:
– Тётя Полли! Тётя Полли!
Затем мисс Полли заметила приоткрытую дверь и поняла, что Поллианна всё слышала. Мисс Полли низко, глухо простонала и упала в обморок – впервые за всю свою жизнь, между прочим.
– Она слышала! – взвизгнула сиделка и бросилась к приоткрытой двери, а оба доктора остались с мисс Полли. Собственно говоря, у доктора Мида выбора не было: это именно он подхватил бесчувственную мисс Полли, не дав ей упасть на пол, – а доктор Уоррен просто стоял на месте и беспомощно хлопал глазами. И только когда Поллианна вновь закричала, а сиделка закрыла за собой дверь в спальню, доктора опомнились и занялись делом – начали приводить в чувство потерявшую сознание женщину, лежащую на руках доктора Мида. Но только станет ли ей лучше, когда она придёт в себя?
В спальне Поллианны сиделка обнаружила серого котёнка, который урчал, безуспешно пытаясь привлечь к себе внимание маленькой девочки, лежащей в постели с помертвевшим, побелевшим лицом и глядящей в потолок немигающими, широко раскрытыми глазами.
– Мисс Хант, – безжизненным голосом попросила Поллианна. – Позовите тётю Полли. Я хочу видеть её. Немедленно.
Сиделка подошла к кровати и ответила, запинаясь и бледнея:
– Она… Она не может сейчас подойти, дорогая… Чуть позже подойдёт… Чуть позже… А в чём дело? Может, я могу тебе помочь?
– Нет, – покачала головой Поллианна. – Я хочу знать, что она сказала. Немедленно. Вы меня слышите? Я хочу видеть тётю Полли. Она сказала… сказала… Я хочу услышать от неё, что это неправда. Неправда!
Сиделка попыталась что-то сказать, но не смогла выдавить из себя ни слова. В сочетании с испуганным выражением на лице мисс Хант это ещё сильнее напугало Поллианну, и она закричала высоким, срывающимся голосом:
– Мисс Хант, а вы её слышали? Тогда хоть вы скажите мне, правда это или нет? Я – что?.. Неужели я никогда больше не смогу ходить?
– Ну-ну-ну, не надо, моя дорогая, успокойся! – заворковала сиделка. – Может, доктор сам не разобрался. Ошибся доктор, в жизни всякое случается…
– Но тётя Полли говорила, что он всё знает! Что он больше всех на свете знает о сломанных ногах, как у меня!
– Да-да, я это знаю, дорогая моя, но все доктора иногда ошибаются. Прошу тебя, не думай больше об этом, не надо, милая.
– Да как же я могу не думать об этом? – взмахнула руками, как крыльями, Поллианна. – Только об этом я теперь и буду думать. Мисс Хант, как же я теперь в школу буду ходить, или мистера Пендлтона навещать, или миссис Сноу… и вообще кого-нибудь? – Она всхлипнула, подняла на сиделку полные ужаса глаза и тихо добавила: – Как же я теперь стану радоваться чему-нибудь, мисс Хант, если больше не смогу ходить?
Про игру в радость мисс Хант никогда не слышала, однако твёрдо знала, что сейчас самое главное – успокоить больную. Вот почему, преодолевая своё смятение и сердечную боль, она поспешила взять с прикроватного столика порошок успокоительного средства и стакан воды.
– Ну-ка, ну-ка, детка, прими вот это, – ласково приговаривала она. – Выпей, успокойся, отдохни немного, а там на свежую голову посмотрим, что нам делать и как нам быть дальше, хорошо? Знаешь, в жизни очень часто всё бывает не так страшно, как кажется на первый взгляд, это уж ты мне поверь.
Поллианна послушно приняла порошок, запила его водой из протянутого мисс Хант стакана.
– Да, я знаю. Папа часто повторял это, – пробормотала Поллианна, глотая слёзы. – Он говорил, что нет ничего настолько плохого, что не могло бы быть ещё хуже. Правда, ему никогда не говорили, что он никогда больше не сможет ходить. Вот я и не знаю, а что может быть хуже этого? Вы это знаете, мисс Хант?
Мисс Хант не ответила, просто не знала, что на это ответить, да и голосу своему не доверяла: была уверена, что он её подведёт.
Глава XXVIIДва визита
Передать Джону Пендлтону поставленный доктором Мидом диагноз поручили Нэнси. Мисс Полли не забыла своего обещания сразу сообщать ему обо всех касающихся Поллианны новостях. На то, чтобы пойти к мистеру Пендлтону самой или хотя бы написать ему письмо, у мисс Полли не было сил, поэтому пришлось отправить Нэнси.
В былые времена Нэнси была бы очень рада посмотреть наконец и на таинственный серый дом внутри, и на его хозяина, но сейчас слишком тяжело было у неё на сердце, чтобы интересоваться хоть чем-то. Так тяжело, что она лишь мельком взглянула на обстановку гостиной в те несколько минут, пока дожидалась появления мистера Джона Пендлтона.
– Меня зовут Нэнси, сэр, – почтительно поклонилась она вошедшему в дверь мужчине. – Мисс Харрингтон прислала сказать вам о мисс Поллианне.
– Ну и?!..
Несмотря на то что вопрос был, мягко говоря, кратким, Нэнси уловила в нём искреннее беспокойство.
– Боюсь, вести недобрые, – покачала она головой.
– То есть ты хочешь сказать…
– Да, сэр, – низко опустила голову Нэнси. – Доктор сказал, что она… никогда больше ходить не сможет. Никогда.
На короткое время в комнате повисла звенящая тишина, затем мистер Пендлтон воскликнул дрожащим от волнения голосом:
– Бедная… девочка! Бедная маленькая девочка!
Нэнси стрельнула в него глазами, но тут же отвела их в сторону. Она никак не ожидала, что суровый, нелюдимый, холодный как лёд Джон Пендлтон может быть таким… таким…
В следующую секунду он вновь заговорил всё тем же низким дрожащим голосом:
– Это так жестоко – никогда больше не танцевать в солнечном луче! Моя маленькая радужная девочка!..
После короткой паузы мужчина спросил:
– Но сама она об этом ещё не знает, разумеется?
– Ох, знает, знает, сэр, – всхлипнула Нэнси. – И от этого всё ещё тяжелее становится. Она узнала… услышала. Черти бы задрали этого кота!.. Прошу прощения, сэр. Короче, кот открыл дверь спальни как раз в тот момент, когда врачи и мисс Полли обсуждали её болезнь в коридоре. Мисс Поллианна их услышала, и… вот…
– Бедная девочка! – вновь вздохнул мужчина.
– Да, сэр. Ничего другого и не скажешь, если взглянуть на неё, – печально подтвердила Нэнси. – После того случая я всего два раза видела мисс Поллианну, и оба раза у меня сердце едва не разорвалось. Конечно, ведь она к своему горю ещё не притерпелась, не привыкла, только и думает о том, чего не сможет больше делать… теперь. А ещё переживает оттого, что не сможет, наверное, больше радоваться. Это у неё игра такая, сэр…
– Игра в радость? – переспросил мистер Пендлтон. – Да, она мне про неё рассказывала.
– Рассказывала? Ласточка моя, она всем-всем про свою игру рассказывала. Но боится, что теперь сама не сможет в неё играть, и очень страдает от этого. Говорит, что никак не может придумать, чему можно радоваться, если ты больше ходить не сможешь…
– Да уж, чему тут порадуешься, – резко, почти свирепо произнёс мужчина.
– Вот и у меня то же самое было на уме, – неловко переминаясь с ноги на ногу, заметила Нэнси. – Только потом я подумала, что нужно ей напомнить…
– Напомнить? О чём напомнить? – раздражённо перебил Джон Пендлтон.
– О том, как она других учила в свою игру играть. Ну, миссис Сноу там, например, и ещё кого. Но ласточка моя только плачет в ответ да говорит, что теперь-то всё куда сложней стало. Одно дело – инвалидов учить тому, как радоваться, и совсем другое, когда сама таким инвалидом стала. Я, говорит, всё время твердила себе, что радоваться надо оттого, что другие люди не такие, как я, но сейчас только и думаю о том, что сама ходить не смогу больше. Какая уж тут радость…
Нэнси замолчала, ждала, что ответит мужчина, но он тоже молчал, сидел в кресле, прикрыв глаза ладонью.
– Ну, тогда я с другого боку зашла, – вновь заговорила Нэнси. – Стала напоминать ей, как она сама говорила, что чем труднее, мол, в эту игру играть, тем интереснее. Только и тут не вышло у меня ничего, – скучным, безо всякого выражения голосом призналась Нэнси. – Говорит, что и тут всё совершенно иначе получается – точнее, не получается, – когда по-настоящему трудно стало. Простите, сэр, разболталась я, а мне идти пора.
Дойдя до двери, Нэнси задержалась, обернулась и робко спросила:
– А вы позволите мне, сэр, сказать мисс Поллианне, что вы… снова виделись с Джимми Бином?
– Но я не виделся ни с каким Джимми Бином, – пожал плечами мужчина. – Так с какой стати говорить об этом? В чём дело, объясни!
– Да можно сказать, что и ни в чём, сэр. Только, видите ли, среди всего прочего мисс Поллианну мучает то, что она не смогла привести его к вам, этого Джимми Бина. Говорит, приводила его уже один раз, но тогда что-то не сложилось. Не сумел этот Джимми убедить вас насчёт какого-то «ребёнка в доме». Не знаю, о чём это она, говорю как есть. Может, вы поймёте, не знаю.
– Да, я понимаю, о чём она.
– Ну, тогда всё в порядке, сэр. Короче, мисс Поллианна собиралась ещё раз привести к вам этого Джимми Бина, дать ему второй шанс, как она сказала. Но теперь-то ей это не под силу – чтоб ему в аду гореть, тому автомобилю!.. Так я пойду, сэр? Простите, если что не так, и прощайте!
Очень скоро весь Белдингсвилл знал, что знаменитый доктор из самого Нью-Йорка сказал, что Поллианна Уиттер никогда больше не будет ходить. С полной уверенностью можно утверждать, что никогда прежде городок не был так взволнован, как сейчас. Все местные жители знали Поллианну, любили её усыпанное веснушками, вечно улыбающееся лицо, очень многие знали и про игру в радость, а кое- кто даже сам пытался в неё играть. И ужасно было думать о том, что это светлое личико никогда больше не мелькнёт на городских улицах, что никогда не прозвучат звонкий голосок Поллианны и её заразительный весёлый смех. Это казалось невообразимым, невозможным… Жестоким.