– Ты предлагаешь мне жизнь, отец Ярви?
– Поскольку она в моих руках, я думаю, да. Лучшего применения ей, я, по крайней мере, не вижу.
– Угу.
И Мать Скейр заломила бровь:
– Какая замечательная приманка. И никакого крючка внутри, правда?
Ярви тоже наклонился к решетке, так что их лица разделяло не более фута:
– Мне нужны союзники.
– Против Верховного Короля? Каких союзников я могу тебе привести?
– В нашей команде есть ванстерец. Хороший парень. Гребет хорошо. И в щитовом строю хорошо ходит, правда, Бранд?
– Ну да. Гребет хорошо.
Бранд вспомнил, как Фрор пел Песнь Бейла на холме над Запретной.
– И со щитом хорош.
– Я увидел, как он дерется плечом к плечу с людьми Гетланда. И понял, что мы очень похожи, – сказал Ярви. – Мы молимся одним и тем же богам под одним и тем же небом. Мы поем такие же песни на том же языке. И мы одинаково страдаем под ярмом Верховного Короля, и ярмо это все тяжелее.
Мать Скейр оскалилась:
– А ты спишь и видишь, как бы вызволить Ванстерланд из страшного рабства, да?
– Почему бы и нет? Ведь вместе с Ванстерландом я могу освободить и Гетланд! Мне совсем не понравилось ходить в рабском ошейнике, который на меня надела капитан галеры. И мне совсем не нравится быть рабом выжившего из ума, пускающего слюни старикашки в Скегенхаусе.
– Союз между Гетландом и Ванстерландом? – Бранд мрачно покачал головой. – Мы ж воевали со времен, когда еще никакого Верховного Короля не было! С тех пор, как Гетланд стоит! Безумие какое-то.
Ярви повернулся и одарил красноречивым взглядом: мол, чего разболтался?
– Иногда так сразу и не поймешь, где заканчивается безумие и начинаются хитрость с коварством.
– А ведь парень прав.
Мать Скейр вцепилась руками в решетку и повисла на ней, как пьяный на старом друге:
– Нас разделяет вековая вражда, ненависть…
– Нас разделяют мелочные счеты и обычное невежество. Оставь гневные речи воинам, Мать Скейр, нас с тобой ждут другие дела. Праматерь Вексен – вот наш истинный враг. Это она сорвала тебя с места и отправила с рабским поручением. Ей плевать на Ванстерланд, на Гетланд – на всех нас. Ей нужна власть, абсолютная власть – вот и все.
Мать Скейр склонила голову к плечу и сощурила холодные голубые глаза:
– Тебе не победить. Она слишком сильна.
– Герцог Микедас тоже был слишком силен, и посмотри, что с ним сталось – ни власти, ни даже целой черепушки.
Она прищурилась еще сильнее.
– Король Атиль никогда на это не пойдет.
– Я сам разберусь с королем Атилем.
Но она не сдавалась:
– Гром-гиль-Горм никогда на это не пойдет.
– Ты недооцениваешь себя, мать Скейр. Я вот не сомневаюсь в твоих способностях к убеждению.
Глаза ее превратились в ярко-голубые щелки:
– Ну уж с тобой мне здесь не сравниться, отец Ярви.
И вдруг она распахнула глаза и сунула руку сквозь решетки – да так быстро, что Бранд отшатнулся и едва не выронил факел.
– Принимаю твое предложение.
Отец Ярви взял ее за руку, а она с неожиданной силой дернула его к себе:
– Но ты же понимаешь – я ничего не могу обещать.
– Меня теперь не очень интересуют обещания. Если хочешь привлечь кого-то на свою сторону, предложи ему желаемое, а не заставляй клясться.
И Ярви выдернул руку:
– На Священной скоро похолодает – осень. Я припасу теплой одежды.
Потом они вместе шагали через темноту, и отец Ярви положил Бранду руку на плечо:
– Ты молодец.
– Да я ж вообще ничего не сказал!
– Нет, не сказал. Но умный знает, когда нужно молчать, а когда говорить. Ты удивишься, сколько умных людей не в состоянии постичь эту простую вещь.
Сумаэль ждала их у дверей.
– Ну что, получил, что хотел?
Ярви остановился перед ней.
– Я получил все, что хотел, и больше, чем заслужил. И теперь, похоже, время оставить все это и пуститься в путь.
– С судьбой не поспоришь.
– Это точно.
– Ты мог бы остаться.
– Ты могла бы поехать.
– Но в конце концов мы просто те, кто мы есть. Я – советница при Императрице.
– А я – Служитель при короле. Каждый из нас несет свою ношу.
Сумаэль улыбнулась:
– И если тебе нужно взвалить на себя груз…
– Взваливай, а не скули.
– Я буду скучать по тебе, Ярви.
– Я лучшую половину себя оставляю здесь…
И они смотрели и смотрели друг другу в глаза, а потом Сумаэль длинно выдохнула:
– Удачи тебе. И доброго пути.
И зашагала прочь, гордо развернув плечи.
Лицо отца Ярви странно исказилось, и он привалился к двери, словно ноги его не держали. Бранд хотел даже предложить ему руку – ну, опереться, но умный знает, когда молчать, а когда говорить. И вскоре Служитель взял себя в руки без посторонней помощи.
– Собирай команду, Бранд, – сказал он. – У нас впереди долгий путь.
Часть IVВеликие деяния
Прощания
Колючка осторожно, почти нежно втащила весло на палубу и погладила отполированное до блеска дерево последний раз:
– Прощай, мой друг.
Весло, впрочем, не проявило никаких ответных чувств, и с прощальным вздохом она подхватила свой бренчащий рундук и выпрыгнула на причал.
Мать Солнце улыбалась Торлбю с высокого ясного неба, и Колючка запрокинула голову и прикрыла глаза, наслаждаясь соленым бризом – тот нежно целовал ее исполосованные шрамами щеки.
– Вот это, я понимаю, погода, – прошептала она, припоминая удушающую жару Первогорода.
Ральф как раз привязывал носовой конец. Старый кормчий поглядел на нее и покачал лысой головой:
– Смотри-ка, а ведь совсем недавно сидела у меня за задним веслом – а как выросла. И я не только про рост говорю…
– И превратилась из девочки в женщину, – сообщил отец Ярви, выбираясь с палубы «Южного ветра».
– А из женщины в героя, – сказал Доздувой, прихватывая Колючку в медвежьи объятия. – Помнишь, как те тровенцы пели про тебя песню на Священной? Дьяволица, что положила десять мужей и спасла Императрицу Юга! Женщина, чье дыхание подобно огню, а взгляд – молнии!
– А хвост – подобен змее! – поддержал Фрор, подмигнув ей здоровым глазом.
– Скоко ни смотрел на твою задницу, – заметил Колл, – хвоста не видел! Ой!
Мать треснула его по голове.
Доздувой все еще посмеивался, вспоминая песню тровенцев:
– А как у них рожи вытянулись, когда поняли, что вот она ты, перед ними сидишь!
– А тогда они стали упрашивать тебя выйти на поединок с ними! – Ральф тоже рассмеялся. – Идиоты…
– Ну, мы ж честно предупреждали, – проворчал Фрор. – Что ты сказала им, Сафрит?
– Что, может, огнем она не плюется, но обжечь может.
– И она надрала им их белые задницы! Одному за другим! И скинула их капитана в реку! – проорал Колл, вспрыгнул на леер и пошел по нему, раскинув руки, как заправский канатоходец.
– Хорошо, что он не потонул – замерзло же все, – заметил Ральф.
День был теплый, но Колючка поежилась:
– Боги, как же холодно было на этой Священной…
Да, река рано замерзла. Сначала льдины хрустели под килем «Южного ветра», а в неделе пути от верхних волоков река встала намертво. Так что они вытащили корабль на берег и снова превратили его в дом. И прожили там, сбившись, как стадо в зимней овчарне, два морозных месяца.
Колючка продолжила тренироваться – так же усердно, словно Скифр была тут и выкрикивала команды. А может, даже усерднее. Она дралась с Доздувоем, Фрором, Коллом и Ральфом, и хотя видела, что Бранд внимательно наблюдает за поединками, никогда не обращалась к нему.
Она по-прежнему просыпалась на рассвете – в час, когда ее будила Скифр. А может, даже раньше. Она открывала глаза и сквозь пар собственного дыхания смотрела на него. Он спал, грудь медленно приподнималась дыханием, и ей до смерти хотелось прилечь рядом и прижаться к нему – для тепла. Как они это всегда делали. А вместо этого она усилием воли выпихивала себя в ледяное утро и, сцепив зубы от боли в ноге, бежала по снежной белой пустыне. Эльфий браслет полыхал белым морозным светом на ее запястье, и вокруг не было ни души – только поднималась к белому бескрайнему небу одинокая струйка дыма от их лагерного костра.
Она получила, что хотела. О чем мечтала. Что бы там ни говорили Хуннан и ему подобные, она доказала, что она – воин, заслужила почетное место на ладье Служителя. Воин, о чьих подвигах поют песни. Она отправила в Последнюю дверь дюжину человек. Получила из рук самой могущественной женщины в мире бесценную награду. И вот теперь она пожинала плоды своих побед.
Одиночество. Тысячи и тысячи миль ледяной пустоты вокруг.
Раньше Колючка никогда не тяготилась одиночеством. Ей оно никогда не мешало. И вот теперь она стояла на причале в Торлбю и крепко обнимала Сафрит. И стаскивала с леера Колла, ероша его непослушные волосы, а тот смущенно вырывался. А потом она обняла Ральфа и поцеловала его в лысину. А потом ее объятий не избежали Доздувой с Фрором. Хмурый гигант и ванстерец со шрамом, какими же безобразными, страшными, как волки, казались они в момент встречи! А теперь стали ей как братья.
– Проклятье, я ж скучать по вам буду, ублюдки вы поганые!
– Кто знает? – сказала мать Скейр.
Она все еще лежала среди мешков с припасами, скрестив ноги, – впрочем, в этой позе она провела большую часть пути домой.
– Возможно, наши пути снова пересекутся, и очень скоро.
– Надеюсь, что нет, – тихо, чтоб та не услышала, пробормотала Колючка.
И, оглядев знакомые родные лица, решила попробовать в последний раз:
– Как ты получил этот шрам, Фрор?
Ванстерец открыл было рот, чтобы отмочить очередную шуточку. Он всегда держал какую-нибудь наготове. И тут он поглядел на ее исполосованные шрамами щеки и… задумался. А потом сделал долгий вдох и посмотрел ей прямо в глаза:
– Мне было двенадцать. Гетландцы напали прямо перед рассветом. Из нашей деревни почти всех увели в рабство. Мать сопротивлялась, и ее убили. А я пытался сбежать, и их вожак рубанул меня мечом. Они приняли меня за мертвого, и я остался жив. И со шрамом.