Поразительно, что эти вещие строки приснились Толстому. И утром 13 августа 1865 г. он занес их в дневник. Но этот сон оказался в конечном счете явью: русская революция была и вправду против поземельной собственности (как верно и то, что самодержавие и отсутствие такой собственности обусловливают друг друга). А русские люди исполнили завет великого человека, создав «общественное устройство без поземельной собственности».
Получается, что «сном» оказались трезвые рассуждения высших бюрократов на Особом совещании в начале 1905 г. «Сном» также были реформы Столыпина, на исторический лишь миг образовав у нас «поземельную собственность». Да ведь и сегодня, уже после колхозно-совхозного эксперимента, сон Льва Толстого господствует в умах многих замечательных современников. Отчасти Солженицына, например. Или вспомним осень 93-го, когда после кровавых событий октября и до принятия Конституции Б.Н. Ельцин, стремясь закрепить победу, готовился издать указ о введении права частной собственности на землю. Какие истерические, патетические, умоляющие призывы — «не делать этого» — раздались с разных сторон. И громче всех звучал голос драматурга (вот оно, величие русской литературы! Мнение писателя всегда весомее, чем эксперта, специалиста) Виктора Розова. «Вспомните слова Льва Толстого о том, — говорил он, — что земля, как солнце и воздух, не может быть чьей-либо собственностью»…
Ну а теперь послушаем, что говорила о собственности (и о собственности в связи с властью) русская мысль. В качестве примера возьмем три подхода — народнический, либеральный и евразийский. Пожалуй, именно в рамках этих направлений было сказано наиболее интересное — порой и неожиданное — о собственности (и власти).
Народническо-эсеровский подход
Общеизвестно, что народники были стопроцентными противниками частной собственности. Но не менее известно и то, что их наследники (эсеры) отвергали и тот тип собственности, который возобладал в СССР. То есть социалистическую или общенародную собственность. При этом народники выдвигали оригинальный проект правовой организации социальных отношений по поводу материальной субстанции. На мой взгляд, значение этого проекта далеко не «ретроспективно». Во всяком случае, в нем учитываются некоторые фундаментальные «энтелехии» русского общественного бытия.
Еще в 1882 г. С.Н. Южаков писал о «капиталистическом хозяйстве» и «народном хозяйстве». В рамках «капиталистического хозяйства» происходит разделение капитала и труда между различными социальными силами. С точки зрения Южакова, помещичье хозяйство тоже «капиталистическое». Для «народного хозяйства» характерно то, что земля, труд и капитал принадлежат только «рабочему сословию». В России «народное хозяйство» существует практически всю ее историю и является органической и традиционной формой производства и собственности. Это хозяйство опирается на «специально-русское», «славянское» поземельное право. Содержание последнего состоит в поголовном наделении землей всех, кто трудится на ней, и ее общинном владении. В 1861 г. именно на этих основаниях, полагал Южаков, и было проведено освобождение крестьян.
В новых исторических условиях эту же (по сути) идею развивал лидер и ведущий теоретик партии эсеров В.М. Чернов.
Он задавался вопросом: почему в России власть и народ расколоты, почему они так далеки друг от друга? По его мнению, начиная с эпохи Петра Великого власть формирует законодательство и строит политику путем рецепции норм римского права и прежде всего права частной собственности. Что касается народа, то он продолжал жить по нормам обычного (русского) права. А именно: земля не есть объект купли-продажи, право на землю имеет тот, кто ее обрабатывает, неухоженная пустошь передается другому владельцу, крестьянская семья получает землю по количеству «едоков» — чтобы прокормить семью и «восстановить ее производительные силы», но размер этой земли не должен превышать «трудовой нормы» — сколько семья сама может обработать.
При этом, согласно Чернову, традиционное русское право исходит из такого постулата: при найме на работу в первую очередь следует защитить интересы работника, но не работодателя. Ценностная система отечественного права (обычного) ставит гораздо выше землю и труд, а не неприкосновенность собственности. И это вполне укладывается в логику существования «народного хозяйства» (по южаковской терминологии). Раскол же власти и народа можно преодолеть, преобразовав правовую систему страны исходя из норм обычного права.
Отсюда лозунг эсеров: «социализация» земли. То есть — «равное право каждого трудящегося на землю». Национализация и социализация суть прямо противоположные варианты правового решения земельного вопроса. В первом случае земля есть собственность государства, во втором она вообще несобственность, не объект купли-продажи. Земля выводится из сферы отношений собственности. Однако пользоваться ею могут — в принципе — все; если, конечно, сами, лично готовы трудиться на этой земле. Осуществление эсеровской программы также предполагало, что распоряжаться землей будут органы местного самоуправления. Государство должно было «уйти», не вмешиваться в дело распределения земельных наделов.
Либеральный подход
На мой взгляд, ярчайшим примером своеобразного понимания собственности в России является позиция выдающегося отечественного правоведа, теоретика кадетской партии (и члена ее ЦК) П.И. Новгородцева. Подчеркиваю: теоретика кадетской, т. е. либеральной, партии, т. е. партии вроде бы обязанной опираться на принцип незыблемости частной собственности.
Итак, Новгородцев пишет: «…До последнего времени право на труд все еще считалось утопией и даже извращением понятия о праве. Но как раз в наши дни эта утопия становится практическим лозунгом передовых русских партий. Что как не признание права на труд лежит в основе той реформы, которая требует увеличения площади землепользования населения, обрабатывающего землю личным трудом? Для огромной массы трудящегося населения России признается, таким образом, право на приложение своего труда, и, когда этот принцип будет осуществлен, это будет фактом огромного всемирно-исторического значения. Вся эта реформа в программе конституционно-демократической партии становится на почву права и производится с должным уважением отчуждаемых прав землевладельцев-собственников. Ревнители старой догмы, исходившие из принципа священной и неприкосновенной собственности, нашли бы и в этой постановке вопроса извращение идеи права. Но правосознание нашего времени выше права собственности ставит право человеческой личности и, во имя свободы, устраняет идею неотчуждаемой собственности, заменяя ее принципом публично-правового регулирования приобретенных прав с необходимым вознаграждением их обладателей в случае отчуждения».
…И это говорит теоретик русского правового либерализма! Правда, если вспомнить предшественников Новгородцева, отцов-основателей отечественного либерализма, ну, скажем, К.Д. Кавелина, вопросы и недоразумения отпадут сами собой. Что касается Кавелина, то, напомню, он был страстный и последовательный противник частной собственности. Следовательно, русский либерализм и начинался как античастнособственнический.
Конечно, была и другая линия — Чичерина — Струве, полностью построенная на социальной необходимости частной собственности, на ее социальном примате. Но здесь и сейчас важнее подчеркнуть наличие линии Кавелина — Новгородцева. Это свидетельство того, что и русский либерализм был «заражен» неким русским видением темы «собственность».
Не менее характерной и репрезентативной для русской либеральной и религиозно-философской мысли (а они зачастую шли рука об руку; или даже были одним и тем же) является позиция С.Л.Франка. В 1925 г. в работе «Собственность и социализм» он писал: «Всякому экономисту должно быть ясно и то, что система абсолютной свободы и неприкосновенности собственности повинна уже в том, что своими недостатками она породила, в качестве реакции на себя, гибельное заблуждение социализма … И если в России частная собственность так легко, почти без сопротивления, была сметена вихрем социалистических страстей, то только потому, что слишком слаба была вера в правду частной собственности, и сами ограбляемые собственники, негодуя на грабителей по личным мотивам, в глубине души не верили в свое право, не сознавали его "священности", не чувствовали своей обязанности его защищать, более того, втайне были убеждены в нравственной справедливости последних целей социалистов. Отсюда возникает жгучий и насущно-необходимый для совести вопрос: в чем же заключается настоящая, не утилитарная, а абсолютная, религиозно-нравственная правда принципа частной собственности?».
В этом вопрошании Франка зашифровано признание: русская культура, русское православие не выработали религиозно-нравственного обоснования («правды») принципа частной собственности. В отличие, как мы знаем, от европейской культуры и западного христианства. Но у Франка есть свой ответ: «…Право частной собственности не имеет непосредственного морального основания в конечном счете потому, что никакое вообще человеческое право (в субъективном смысле) не имеет первичной, имманентной силы. Смысл человеческой жизни не может заключаться в эгоизме, в отъединении от других, в защите своих личных интересов, он заключается только в служении Богу и людям».
И далее: «Традиционное понимание частной собственности — как ее юридическая конструкция, так и ее социально-философское осмысление — опирается на индивидуалистический либерализм, который своими корнями укреплен в индивидуализме римского правосознания. Согласно этому пониманию, последнее основание частной собственности лежит в абсолютной реальности индивидуального бытия, в самочинной, самодовлеющей, замкнутой в себе и отделенной от всего другого жизни человеческого индивида, отдельного "я". Общество при этом мыслится как производное, не имеющее в себе никакого первичного единства, никакой самобытной реальности, взаимодействие индивидуальных человеческих субстанций или