лли и Гоббс. Эта традиция опирается на идею утверждения властной монополии государства.
Для К. Шмитта важно, что Гоббс выступил с идеей политического состояния, которое он противопоставлял естественному состоянию. С помощью государства-Левиафана Гоббс надеялся на преодоление последствий религиозных гражданских войн, анархического наследия феодализма, локализма, средневекового плюрализма, сословно-личных прав индивида и т. д. Рациональная государственная власть должна была устранить в обществе все потенциальные источники нестабильности и взять на себя обязанность защиты индивида. Гоббс (в трактовке К. Шмитта) утверждает, что именно политическое состояние возвратит индивиду его «природную» свободу.
Главное отличие естественного состояния от политического в гоббсовской концепции заключается в следующем. Природное состояние основывается на общественном договоре, т. е. на консенсусе всех социальных сил. Политическое — на государственном договоре или, точнее, на договоре с государством, с властью. Здесь единственным гарантом социального мира становится государство; индивид и общественные группы передают ему полномочия на абсолютную власть. Так осуществляется государственный договор. Побудительной причиной отчуждения власти в пользу государства служит страх индивида и социальных групп перед естественным состоянием, которое в случае нарушения общественного договора порождает анархию, нестабильность, ситуацию «войны всех против всех». И отчуждение власти в гоббсовской конструкции, как замечает К. Шмитт, происходит не только в правовом, но и в метафизическом смысле.
Гоббсовское властное государство — это политический аспект современного государства, «позитивное решение относительно формы политического существования», институциализированная монополия аппарата на мирное разрешение конфликтов. Это, подчеркивает К. Шмитт, абсолютно антилиберальная концепция государства. Отсюда следует, что цель либерального правового государства — ограничение, обуздание властного государства посредством правовых норм, но отнюдь не уничтожение его.
По мнению К. Шмитта, теория Гоббса — классический пример децизионистской мысли. Право, законы, интерпретации законов, установления — все это для Гоббса повеления суверена. Причем суверен у него — не законный монарх или некая инстанция, но — тот, кто суверенно принимает решения. Право есть закон, закон есть приказ, т. е. право сводится к процессу принятия решений. Государственная диктатура создает правопорядок.
В своих политологических работах К. Шмитт следует школе ситуационной методологии: все политические концепции могут быть поняты только в контексте той конкретной «полемической» ситуации, в которой они возникли. Всякая политическая концепция рождается из конкретного политического антагонизма и имеет полемический характер. Слова типа «суверенитет», «свобода», «правовое государство», «демократия» обретают смысл только в контексте конкретной полемики, ведущейся в рамках конкретной политической ситуации.
В наиболее яркой форме свою критику либерального конституционализма К. Шмитт выразил в работе «Понятие политического». В ней утверждается, что содержание теории либерализма в целом можно определить как борьбу против власти государства. Либеральную теорию нельзя называть теорией правления или теорией форм правления, ей подходит одно-единственное название — теория «правового государства». И у либеральной теории правового государства есть свой полемический контекст, своя «ситуация». Это — интеллектуальная, социально-политическая, экономическая, культурная, религиозная ситуация XIX столетия — эпохи, основные черты которой сформированы позитивистской верой в законность, рационализм и идеализацией всяких нормативных систем. Позитивизм вел полемику с любыми попытками метаюридического обоснования права и закона. Позитивизм утверждал, что основание права следует искать в самом праве, т. е. его источник не внеположен ему.
При этом шмиттовское предположение, что всякая политическая концепция есть полемическая концепция, в первую очередь относится к его собственным воззрениям. Смертельный враг К. Шмитта, враг, «вдохновляющий» его творчество, как мы знаем, — либерализм. Сторонники этой доктрины, по мнению немецкого мыслителя, заблуждаются роковым образом: политическую действительность формируют не «абстрактные институты и нормативные системы», а народ и созданные им организации. Более всего К. Шмитта раздражает в либерализме то, что он называет «нейтрализующими и деполитизирующими эффектами либерализма», «отрицанием политического», «денатурализацией всех политических идей».
По глубокому убеждению К. Шмитта (см., например, его статью 1931 г. «Поворот к тотальному государству»), в XX столетии происходит постепенное превращение либерального государства в тотальное. Но процесс этот далеко не однозначный и противоречивый. По-настоящему поворот к тотальному государству осуществили лишь большевистская Россия и фашистская Италия. Остальные промышленные страны никак не могут расстаться с либерально-конституционалистскими идеями образца 1789 и 1848 гг. Те же огромные изменения, которые произошли в первой трети XX в. в экономической и социальных структурах, они пытаются «втиснуть» в конституционные рамки предыдущего столетия. Однако эти попытки, считает К. Шмитт, обречены на неудачу. Ведь в результате возникает государство, в основе которого находится все обостряющееся противоречие между нормами, ценностями и институтами XIX в. и современной эпохой. Или, иными словами, такое государство является продуктом этого противоречия.
Либеральный конституционализм, говорит К. Шмитт, есть правовое выражение дуализма государства и общества. Но в XX в. с этим дуализмом покончено. С одной стороны, социально ориентированное государство превратилось в экономическое государство, культурное государство, государство всеобщего благосостояния, государство-няньку, государство-поставщика. С другой стороны, «государство как самоорганизация общества» вторгается во все сферы социальной жизни. Нет большеразличий между функциями государства и общества. Именно это — главная причина трансформации нейтрального либерального государства в тотальное.
К. Шмитт различает два типа тотальных государств — «в количественном смысле» и «в качественном смысле». Тотальное государство первого типа осуществляет экспансию во все области жизнедеятельности общества без исключения (пример подобного государства — Веймарская республика). Но эта экспансия есть результат слабости государства, результат его неумения дирижировать организованными интересами и группами. В конечном счете тотальное государство «в количественном смысле» попадает в ситуацию дезинтеграции государственной власти. Эта ситуация характеризуется возрастающей плюральностью моральных стандартов общества и одновременно децентрализацией власти государства. Происходит следующее: государство становится некоей совокупностью организованных социальных групп; эти группы делят между собой ранее единую государственную власть. Но дело здесь не только в самом факте децентрализации, плюрализации власти. Во-первых, единая и неделимая государственная власть со всех точек зрения (этической, политической, организационной) есть высший тип власти. И переход к любому другому типу власти — это сдача позиций, регресс, вырождение. Во-вторых, плюральный тип власти предполагает плюральностью моральных стандартов в обществе. Отныне в политической сфере нет примата морального долга индивида по отношению к государственной власти; отныне в моральном плане индивид ориентируется на те социальные группы, в которые он входит. А поскольку любой индивид может быть одновременно членом различных социальных групп, то он попадает в моральную зависимость сразу от нескольких центров политической власти. Но природа этих моральных связей релятивна, так как утрачен принцип иерархии. Ведь отказ от высшего типа власти — это и отказ от морального долга по отношению к ней, и отказ от идеи иерархии моральных обязанностей человека по отношению к социально-политическим институтам.
Тотальное государство «в качественном смысле» — ему отданы все симпатии К. Шмитта — использует возможности современной технологии для усиления собственной власти. Фашизм и коммунизм различными путями идут к одной цели — всевластию государства. В отличие от либерализма обе эти идеологии не только не отрицают «политическое», но ставят его во главу угла. Специфика «политического» выявляется прежде всего в дихотомии «друг — враг». Это, по К. Шмитту, политический эквивалент дихотомий «добро — зло» в морали, «прекрасное — безобразное» в эстетике, «выгодное — невыгодное» в экономике. Политику же он готов признать автономной сферой лишь в том смысле, что политические категории абсолютно самодостаточны и независимы от моральных, экономических и других категорий. К. Шмитт подчеркивает, что политический враг совсем не обязательно плох с моральной точки зрения или безобразен с эстетической, совсем не обязательно он соперник в хозяйственной сфере. Все дело в том, что он — «другой», «чужой» (мы уже касались этого).
Политические термины и категории, используемые и вводимые в научный оборот К. Шмиттом, имеют экзистенциальный, а не субстанциальный характер. Такова, разумеется, и дихотомия «друг — враг». Экзистенциальность этой дихотомии придает то, что политическая концепция, построенная на ней, открывает возможность убийства по политическим соображениям. В целом политическая мысль К. Шмитта представляет собой комбинацию экзистенциалистской «интенсивности» и милитаристской «борьбы». Все его теоретические построения — как ни у кого другого в XX столетии — пронизаны макиавеллистским духом. Политика — это поле битвы, на котором завоевывается власть, а затем используется без всяких оглядок на нормативные ограничения. Политика «очищается» от них, как от шелухи.
Однако, отбросив «покрывало нормативизма», К. Шмитт тем не менее не перестал быть нормативистом. Но это уже нормативизм особого рода: политический реализм в смысле Макиавелли, главенство реальной ситуации над нормой, «нормативизм фактического». В политической сфере К. Шмитт признает лишь два императива: войну (как между государством, так и внутри общества) и физическое убийство другого живого существа. Будучи же политическим экзистенциалистом, он постоянно продумывает экстремальные, «пограничные» политические ситуации. Более того, всякую политическу