ности соединения всех полков на берегах Оки до прихода Ханского и переменили распоряжение: велели Мстиславскому идти к Москве, чтобы пред ее священными стенами, в виду храмов и палат Кремлевских, в глазах Царя и Царицы, за Веру, за отечество сразиться с неверными. В ободрение народу разглашали, что мы, оставляя берега Оки, заманиваем неприятеля в сети и хотим внутри России истребить его совершенно. В самом деле сие отступление прибавляло к береговому войску еще несколько тысяч лучших ратников Московских, благородную дружину Государеву, знатных Дворян и детей Боярских, кроме вооруженных граждан: давало нам важный перевес в силах и выгоду биться под стенами неодолимыми, под громом тяжелого огнестрельного снаряда, ужасного для варваров. Надлежало единственно взять меры, чтобы Хан не ввергнул огня и разрушения в недра столицы, как сделал Девлет-Гирей в 1571 году: для того с удивительною скоростию укрепили предместие за Москвою-рекою деревянными стенами с бойницами; обратили монастыри в твердыни: Даниловский, Новоспасский, Симонов; назначили стан войску верстах в двух от города, между Калужскою и Тульскою дорогою; соорудили там дощатый подвижный городок на колесах и церковь Св. Сергия, где поставили икону Богоматери, бывшую с Димитрием в Донской битве; пели молебны, обходили всю Москву с крестами и с нетерпением ждали Мстиславского. 29 июня сей Воевода выступил из Серпухова, оставив на Оке малочисленную стражу, и ночевал на Лопасне, среди высоких курганов, славных памятников незабвенной победы 1572 года: шел тот же неприятель; но Россия уже не имела Воротынского! 1 июля, ввечеру, полки расположились на лугах Москвы-реки, против села Коломенского, а Воеводы спешили к Государю с донесением и для совета; возвратились в следующее утро и ввели полки в изготовленный для них стан, против монастыря Даниловского. В тот день сам Государь приехал к войску, осмотрел его, жаловал Воевод и всех людей ратных милостивыми словами, спрашивал их о здравии, не оказывая робости, изъявляя надежду на Бога и на своих добрых россиян.
Июля 3 известили Феодора, что Хан перешел Оку под Тешловым, ночует на Лопасне, идет прямо к Москве; что передовой отряд неприятельский, встретив мужественного Воеводу, Князя Владимира Бахтеярова, высланного на Похру с двумястами пятьюдесятью детьми Боярскими, разбил его и гнал, жестоко уязвленного, до селения Биц. Тогда войско наше изготовилось к сражению; каждый полк занял свое место, не выходя из укреплений, и ввечеру пришла к ним вся дружина Царская, явился наконец и Борис Годунов, в полном доспехе, на ратном коне, под древним знаменем Великокняжеским: кто был душою Царства в Совете, тому надлежало одушевить и воинов в битве за Царство. Феодор отдал ему всех Дворян своих и телохранителей, дотоле неразлучных с особою Монарха; заключился в уединенной палате с супругою и с духовником для молитвы; не боялся опасности, ибо считал за грех бояться, и сделав все, что мог, для спасения отечества, с Ангельским спокойствием предавал себя и Державу в волю Всевышнего. За Правителем ехали и все Бояре, как бы за Государем; но, встреченный, приветствуемый Воеводами, он не взял главного начальства из рук знатнейшего или опытнейшего вождя, Князя Мстиславского; удовольствовался вторым местом в большом полку, составив для себя воинскую Думу из шести сановников, в числе коих находился и знаменитый изгнанник, Богдан Яковлевич Бельский, властию Годунова уже примиренный с двором и с народом, витязь, украшенный знаками отличия и славы.
Всю ночь стояла рать под знаменами; всю ночь бодрствовал Годунов: ходил по рядам, укреплял дух Воевод и воинов, советовал и принимал советы, требовал доверенности и находил ее, великим умом заменяя недостаток в опытности ратной. Знали о близости неприятеля; слышали вдали шум, топот коней и на рассвете увидели густые толпы Ханские. Казы-Гирей шел осторожно, стал против села Коломенского, и с Поклонной горы обозрев места, велел своим Царевичам ударить на войско Московское. Дотоле все было тихо; но как скоро многочисленная конница неприятельская спустилась с высоты на равнину; загремели все бойницы стана, монастырей, Кремлевские, и Сотни отборные из каждого полку с отборными Головами, дружины Литовские, Немецкие с их Капитанами выступили из укрепления, чтобы встретить Крымцев; а Воеводы с главным войском оставались в дощатом городке и ждали своего часа. Битва началась вдруг во многих местах: ибо неприятель, осыпанный пушечными ядрами, разделился, пуская стрелы и в схватке действуя саблями лучше наших; но мы имели выгоду, искусно стреляя из ручных пищалей, стоя и нападая дружнее. Песчаная равнина покрывалась более Мусульманскими, нежели Христианскими трупами, в виду у Хана и Москвитян, коими стены, башни, колокольни были унизаны, вооруженными и безоружными, исполненными любопытства и ужаса: ибо дело шло о Москве: ее губили или спасали победители! Народ то безмолвствовал, то вопил, следуя душою за всеми движениями кровопролитной сечи, зрелища нового для нашей древней столицы, которая видала приступы к стенам ее, но еще до сего времени не видала полевой битвы на своих равнинах. Не имели нужды в вестниках: глаз управлял чувством страха и надежды. Другие не хотели ничего видеть: смотрели только на святые иконы, орошая теплыми слезами помост храмов, где пение Иереев заглушалось звуком пальбы и курение фимиама мешалось с дымом пороха. Сказание едва вероятное: в сию торжественную, роковую годину, когда сильно трепетало сердце и в столетних старцах Московских, один человек наслаждался спокойствием души непоколебимой: тот, чье имя вместе с Божиим призывалось россиянами в сече, за кого они умирали пред стенами столицы: сам Государь!.. Утомленный долгою молитвою, Феодор мирно отдыхал в час полуденный; встал и равнодушно смотрел из высокого своего терема на битву. За ним стоял добрый Боярин, Григорий Васильевич Годунов, и плакал: Феодор обратился к нему, увидел его слезы и сказал: «Будь спокоен! Завтра не будет Хана!» Сие слово, говорит Летописец, оказалось пророчеством.
Сражение было не решительно. С обеих сторон подкрепляли ратующих; но главные силы еще не вступали в дело: Мстиславский, Годунов с Царскими знаменами и лучшею половиною войска не двигались с места, ожидая Хана, который с своими надежнейшими дружинами занял ввечеру село Воробьево и не хотел сойти с горы, откуда алчный взор его пожирал столицу, добычу завидную, но не легкую: ибо земля стонала от грома Московских пушек и россияне бились мужественно на равнине до самой ночи, которая дала наконец отдых тому и другому войску. Множество Татар легло в сече; множество было ранено: Царевич Бахты-Гирей, несколько больших Князей и Мурз; взято в плен также немалое число людей знатных. Дух упал в Хане и в Вельможах Крымских: они советовались, что делать, и более ужасали, нежели ободряли друг друга рассуждением о следствиях новой, решительной битвы, – слыша пальбу беспрестанную, видя сильное движение между нашим станом и Москвою: ибо Годунов, не жалея пороху, велел и ночью стрелять из пушек, для устрашения неприятеля, и граждане после сечи толпами устремились в стан, приветствовать храбрых, видеть живых друзей и родственников, узнать о мертвых. Пленники Российские, верные отечеству и в узах, ответствуя на вопросы Хана, говорили ему, что в Москву пришло свежее войско, из Новагорода и Пскова; что мы стреляем в знак радости, не сомневаясь в победе, и еще до рассвета ударим всеми силами на Крымцев. Хан мог им и не верить; но уже видел обман Короля Шведского: видел, что Россия, невзирая на войну с Шведами, имеет довольно защитников – и бежал за час до света!
Известив о том Государя, Воеводы при звуке всех колоколов радостной Москвы, со всеми полками выступили вслед за Ханом, который бежал без памяти, оставляя на пути им в добычу и лошадей, и рухлядь и запасы; слышал за собою топот нашей конницы и без отдыха в сутки достиг Оки; на восходе солнца увидел передовую дружину россиян и кинулся в реку, бросив на берегу собственные возки Царские; утопил множество людей своих и бежал далее. Мстиславский и Годунов ночевали в Бицах, гоня неприятеля легкими отрядами, которые настигли задние полки его близ Тулы, разбили их, взяли 1000 пленников с некоторыми знатнейшими Мурзами; топтали, истребляли Крымцев в степях и выгнали из наших владений, где Казы-Гирей не успел злодействовать, и 2 августа прискакал на телеге ночью в Бакчисарай, с подвязанною, уязвленною рукою; а Крымцев возвратилось не более трети, пеших, голодных, так, что сей Ханский поход оказался самым несчастнейшим для Тавриды и самым безвреднейшим для России, где все осталось в целости: и города, и деревни, и жители.
Главные Воеводы не ходили далее Серпухова. Царь, может быть, по совету умной Ирины, писал к ним, чтобы они гнали и старались истребить неприятеля в степях; но Князь Мстиславский ответствовал ему, что им невозможно достигнуть Хана, и, в сей бумаге наименовав себя одного, получил от Феодора строгий выговор за неозначение в ней Борисова великого имени, к коему Двор относил всю честь победы. Однако ж соблюли равенство в наградах: 10 июля приехал в Серпухов Стольник, Иван Никитич Юрьев, с милостивым словом и с жалованьем Государевым: спросил войско о здравии и вручил Воеводам медали: Мстиславскому и Годунову золотые Португальские, иным корабельники и червонцы Венгерские. Велев остаться на берегу некоторым младшим из них, Государь звал всех других в Москву для изъявления им новых милостей: надел на Бориса с своего плеча шубу Русскую с золотыми пуговицами в 1000 рублей (или в 5000 нынешних серебряных) и с себя же цепь драгоценную; пожаловал ему златой сосуд Мамаевский, славную добычу Куликовской битвы, три города области Важской в наследственное достояние и титло слуги, знаменитейшее Боярского и в течение века носимое только тремя Вельможами: Князем Симеоном Ряполовским, коего отец спас юного Иоанна III от Шемякиной злобы; Князем Иваном Михайловичем Воротынским за Ведрошскую победу и сыном его, бессмертным Князем Михайлом, за разбитие Крымских Царевичей на Донце и взятие Казани. Князю Мстиславскому дал Феодор, также с своего плеча, шубу с золотыми пуговицами, кубок с золотою чаркою и пригород Кашин с уездом; других Воевод, Голов, Дворян и Детей Боярских жаловал шубами, сосудами, вотчинами и поместьями или деньгами, камками, бархатами, атласами, соболями и куницами; стрельцов и Козаков тафтами, сукнами, деньгами: одним словом, никто из воинов не остался без награды и не было конца великолепным пирам в Грановитой палате, более в честь Годунова, нежели в Царскую: ибо Феодор велел торжественно объявить и в России и в чужих землях, что Бог даровал ему победу