я, не говоря об Изяславе Давыдовиче, уже сидевшем на киевском престоле, и о Святославе Ольговиче, имевшем притязания даже прежде Изяслава и Юрия. А там еще издали глядели с жадностью на Киев ретивые дети Изяслава… Борьба с ними со всеми, вместе или поодиночке, притом без права, не предвещала верного успеха, а трудов множество; в Суздальском же княжестве ожидало его владение обширное, почти бесспорное; он родился там, или, по крайней мере, провел лучшие годы жизни, привык к земле, людям и обычаям. Жена его была оттуда родом и предпочитала, разумеется, ту спокойную страну новой, незнакомой, исполненной беспрерывных опасностей; ее братья, Кучковичи, близкие к Андрею, твердили беспрестанно о своей родине и убеждали сестру и зятя туда переселиться.
Как бы то ни было, Андрей, вскоре по водворении в Вышгороде, решил оставить этот удел и в 1155 году, без отчей воли и даже ведома, тайно, ночью, с женой, детьми и двором, отправился на нашу далекую, залесскую сторону, взяв с собой из Руси только древнюю икону Богоматери, икону, которая впоследствии получила такое важное значение в Русской истории и ныне составляет первую Московскую святыню в Успенском соборе под именем Владимирской.
Многими чудесами ознаменовалось путешествие святой иконы, перед которой по всей дороге пелись молебны: там, на Яузе, Андрей послал всадника искать брод, и несчастный вдруг стал невидим в переполнившейся реке. Князь, обвиняя себя в его гибели, обратился с молитвой к Божественной Спутнице, и в то же мгновение утопавший всплыл живой и невредимый; там, на полях Рогожских, взбесившийся конь сбил с себя служителя и затоптал жену священника Николы, которая слезла перед тем со своего воза. Муж пал со слезами перед иконой, и увечная очнулась целой и невредимой. Наконец, не доходя до Владимира, на берегу реки Клязьмы, кони, везшие святую икону, вдруг остановились. Никакими усилиями нельзя было побудить, чтобы они двинулись с места. Перепрягли других, и те стали как вкопанные. Князь Андрей понял, что Владычице не угодно шествовать далее, остановился на этом месте, назвал его Боголюбимым и обещал построить церковь.
Андрей, благополучно совершив путь, водворился во Владимире. Ему было тогда под пятьдесят лет.
Ростовцы и суздальцы посадили Андрея на отчем столе в Ростове и Суздале, «занеже, сказано в летописи, бе любим всеми за премногую его добродетель, юже имеяше к Богу и ко всем сущим под ним». А впрочем, эти княжества, по завещанию Юрия, должны были принадлежать его младшим детям.
Этих последних Андрей вскоре выгнал, вместе с мачехой, второй женой Долгорукого, и ближними мужами отцовскими, «желая быть самовластец всей земли», а может быть, вместе и в исполнение воли избравших его городов. Княгиня, гречанка родом, отправилась в свой родной город Константинополь, и сын ее, Василько, получил себе в удел от императора четыре города по Дунаю.
Десять лет Андрей спокойно прожил в своем княжестве, приводя в порядок хозяйские дела, ладя с соседями, укрепляя силы для будущих действий, строя церкви и украшая зданиями свой стольный город.
В 1158 г. он заложил во Владимире церковь Успения Божией Матери. В 1164 году он соорудил церковь на Золотых воротах, построенных им по образцу и в воспоминание о Ярославовых Золотых воротах в Киеве.
Десятилетнее спокойное княжение его во Владимире было возмущено только ересью Леонтья, епископа, которого он изгнал прежде вместе с братьями, а потом принял в Ростов, вместо Суздаля: Леонтий начал запрещать скоромное в господские праздники, даже в Рождество и Крещение, если они придутся в среду или пятницу. Великий князь просил у него разрешения на мясо от Воскресения до недели Всех Святых. Епископ дозволял только на Святой неделе. Произошла «великая тяжа между духовными» перед князем и всеми людьми. Суздальский епископ Феодор доказывал Леонтию неосновательность его заповеди, но тот не хотел слушать и уехал за решением в Царьград. На Дунае, в ставке императора Мануила, в присутствии послов суздальского, черниговского, переяславского, киевского решено было, к удовольствию князя Андрея, болгарским святителем Адрианом, это важное прение, растревожившее весь русский православный мир. Леонтий, однако, не был убежден и противоречил столь дерзко, что вельможи греческие хотели утопить его в Дунае (1164).
В делах южной Руси Андрей не принимал во все это время никакого участия, если только мы исключим малую помощь, посланную им в 1160 году, с сыном Изяславом, по просьбе союзника его Изяслава Давыдовича, для его племянника, князя вщижского, Святослава Владимировича, за которого выдал свою сво2ю. Но он готовился к действиям.
Соседние князья, рязанские, муромские, смоленские, полоцкие, так или иначе, признали над собой волю Андрея, и во всех следующих его предприятиях находились в числе его воинов.
Первым предметом его замыслов был Новгород, богатое и сильное, не подверженное разделению и междоусобиям, цветущее торговлей княжество, с которого он не спускал глаз с самого своего водворения во Владимире.
Андрей еще тогда (1160) послал сказать новгородцам: «Ведомо вам буди, что я хочу искать Новагорода добром или лихом; целуйте мне крест на том, чтоб иметь меня отцом себе, а мне желать вам добра». «С тех пор, замечает летописец, начали новгородцы мястися и часто творить веча». Почуяло их сердце, что заходит на них от близкого Владимира туча, какой не видывали они еще от далекой Киевской Руси, и что придется им когда-то потерять свою дорогую волю. Андрей, сказав это слово, сделал первый шаг к Новгороду, проложив дорогу, по которой неукоснительно пошли его преемники, князья владимирские, а затем московские, и с которой Ивану Третьему осталось ступить только один шаг, уже последний, до Святой Софии.
В следующем году, чтобы умилостивить Андрея, новгородцы прислали просить у него сына. Сына он почему-то не давал, а предлагал брата, от которого те отказывались, ибо он уже княжил у них и не угодил им; тогда он дал племянника Мстислава Ростиславича, разумеется, на условиях, на каких хотел, или, как говорилось тогда, «на всей воле своей» (1160).
Но вскоре переменил свое решение и вывел племянника из Новгорода, договорившись со своим старшим двоюродным братом, великим князем киевским, Ростиславом Мстиславичем, который прислал туда своего сына Святослава, не без особых выгод для Андрея, уступая ему, кажется, Двинскую дань (1161).
Святослав жил у них долго, но, наконец, они рассорились. Новгородцы, по старой привычке, указали ему путь от себя, поцеловав Святую Богородицу, «яко не хотети его». Андрей заступился за Святослава, как за своего союзника, и отправил к нему помощь на Волгу, куда тот удалился. Изгнанный князь сжег Новый Торг, а прочие союзники, смольняне и полочане, по воле князя Андрея, Великие Луки.
Они ходили было к Русе, но, не дойдя, вернулись, когда услышали о приготовленной встрече (1167). Новгородцы избрали к себе на стол сына великого князя киевского Мстислава Изяславича, Романа. Союзники перехватили послов и заняли все пути, чтобы до него не могло дойти никакой вести о происходившем. Андрей, «силою местяче» (насильно помещая) на стол новгородский своего ставленника, говорил новгородцам: «Нет вам другого князя, кроме Святослава», и новгородцы, не привыкшие к такому языку, возмутились, убили посадника и других чиновников, державших сторону изгнанного князя, и настаивали на своем выборе. Новые послы, с Даньславом Лазутиничем, успели пробраться окольными дорогами, мимо всех засад, в Киев и привезли, наконец, князя, которого новгородцы ожидали от Семена дня до Велика, сидя с одним посадником Якуном (1168). Новгородцы обрадовались, но Андрей вознегодовал на них за упорство и ослушание, вознегодовал еще более на киевского Мстислава, как тот осмелился, вопреки ему, дать сына строптивому городу.
Он решил наказать и Мстислава, и Новгород, и начать с первого, которого не любил издавна. Ему досадно было, что этот младший князь, хотя и по условию со старшими, занял великое княжество Киевское, к которому сам он, Андрей, по праву был ближе сына Изяславова. Прочие русские князья также завидовали ему, начали сноситься речами на него с Андреем и утвердились крестом между собой.
Многочисленная рать собралась по зову Андрея. К полкам ростовским, суздальским, владимирским, со старшим сыном его Мстиславом, присоединились Роман из Смоленска, Глеб из Переяславля, Олег Святославич и брат его Игорь черниговские, Владимир из Дорогобужа, Рюрик из Вручего, Давыд из Вышгорода, брат его Мстислав, брат Андрея Всеволод Георгиевич, племянник Мстислав Ростиславич, всего 11 князей. Главным воеводой послан был Борис Жидиславич. Сам Андрей не пошел, уверенный, что дело обойдется успешно и без него.
Все полки собрались в Вышгороде и на второй неделе поста осадили Киев. Мстислав затворился и отчаянно бился из города. Помощников у него не было никого, кроме торков и берендеев, и те «льстили под ним». Три дня приступали полки, и собственная дружина его ослабела. «Что, Князь, стоишь, говорили ему, нам их не перемочи». Мстислав не мог противиться долее: с четвертого приступа город был взят, и Мстислав вынужден был оставить Киев. Бастеева чадь погналась к Василеву, стреляя в плечи ему, и захватила многих из его дружины: Дмитра хороброго, Олекса дворского, Сбыслава Жирославича, Ивана Творимирича, Рода, тиуна его, и многих других. За Уновью Мстислав соединился с братом Ярославом, и оба поспешили в свой Владимир (Волынский), а жена его и дети достались в плен победителям.
Киев был взят в марте, на второй неделе поста (1169).
Мстислав, разумеется, по мысли и воле своего отца, посадил в Киеве дядю Глеба Юрьевича; никто не смел противиться, хотя и были еще двое старших двоюродных братьев. Слабые, они радовались, что, по крайней мере, у Мстислава Киев был отнят. Сын Андрея возвратился во Владимир с великой честью и славой.
Отец его был очень доволен, исполнив свое желание — примерно наказать ослушника и принять в свое распоряжение древнюю русскую столицу. Брать ее себе он не думал, навсегда утвердив местопребывание в любезном ему Владимире.