Все эти летописцы были современниками описываемых событий и писали из года в год, иногда даже изо дня в день, приводя не только месяцы, но и числа, дни, часы событий, которые как будто записывались немедленно по своем совершении.
Они были лицами почти служебными, которые в исполнение обязанности делали свое дело, по повелению князей. «Первии наши властодержцы без гнева повелевающи вся добрая и недобрая прилучившаяся написовати», говорит один летописец (под 1409 г.). В монастырях же производилась, может быть, окончательная редакция. Описать, например, период 1146–1152 гг., состоявший из сотни происшествий, нельзя было иначе, как не на месте, при князе.
Летописи наши отличаются верностью. Что записывалось, то записывалось, как было, кратко, просто, ясно, без украшений, без всяких посторонних целей, без рассуждений, разве благочестивых, принадлежащих уже к редакторам. До самого XVI века вы не найдете пяти показаний, неверных или умышленных, и в этом отношении они представляют единственное явление в европейской литературе. Шлецер уже отдавал преимущество им перед западными, слишком хорошо ему известными, перед всеми прочими, а он знал наши летописи и не полные, и в худых списках! Что сказал бы он, увидев все источники, открытые в последнее время?
Они искренны, беспристрастны и совершенно одинаковым тоном показывают как похвальные действия своих князей, так и «поносные», не стараясь никогда ни оправдать, ни обвинить: рассмотрите сказания их об Изяславе, или Всеволоде, или Боголюбском — чистая правда, одни дела!
С одинаковым беспристрастием судят они дела полезные для своих князей, как и вредные. Давыдовичи, например (1146 г.), изменили своим родственникам, Игорю и Святославу, Ольговичам, в пользу киевского Изяслава, и, однако же, киевский летописец выражается так: «Лукавый бо пронырливый дьявол, не хотяй добра межи братьею, хотяй приложити зло к злу, и вложи има мысль не взыскати брата Игоря, ни помянути отецьства и о Хресте утвержения, ни божественныя любве, яко же бе лето жити братьи единомысленно укупе, блюдучи отецьства своего; но переступиша крестьное утвержение, и забыша страха Божия, и посластася к Изяславу: Игорь како то тобе зол был, тако и нама, а держи твердо. А к Святославу посласта, рекоша: пойди из Новагорода Путивлю, а брата ся лиши».
Точно то же должно сказать о них и в отношении к иностранцам: как передают они, например, похвалы крестоносцам, положившим живот свой для освобождения гроба Господня!
Они нелицеприятны и учат князей наравне с простолюдинами:
1174 г. «Андрей князь толик умник сы… и погуби смысл свой невоздержанием, располевся гневом, такова убо слова похвална испусти (об изгнании Ростиславичей из Русской земли и о приведении к нему Мстислава). Яже Богови студна и мерьзка хвала и гордость, си бо вся быша от дьявола на ны, иже всевает в сердце наше хвалу и гордость».
Благочестивы: все успехи, по их мнению, зависят от помощи Божией и принадлежат молитвам угодников.
1111 г. «Ангел вложи Володимеру в сердце (звать князей на половцев). падаху Половци. невидимо бьеми ангелом. с Божьею помощью, молитвами святыя Богородица и святых ангел възратишася Русьстии князи».
Все несчастья приписывают они грехам людским, действиям злого духа, и беспрестанно повторяют: «Сиже вся содеявшася грех ради наших».
Любят отечество. При всяком удобном случае напоминают о Русской земле и от души прославляют тех князей, которые делали ей добро. Например:
1125. «Преставися благоверный… христолюбивый Великый князь всея Руси, Володимер Мономах, иже просвети Русскую землю, акы солнце луча пущая; его же слух произиде по всим странам, наипаче же бе страшен поганым, братолюбець и нищелюбець и доброй страдалець за Русскую землю. Святители же жаляще си плакахуся по святе и добром князи, весь народ и вси людие… яко же дети по отцю или по матери, плакахуся по нем вси людие и сынове его».
1173. Летописец, описывая убийство великого князя Андрея Боголюбского, обращается к нему и говорит: «Ты же, страстотерпче, молися ко Всемогущему Богу о племени своем, и о сродницех, и о земле Руськой, дати мирови мир».
Они имеют образование: очень хорошо знакомы со Священным Писанием и часто приводят места из него, имеют общие исторические и богословские сведения.
Говоря о внушении Мономаху ангелом мысли идти на половцев, летописец приводит примеры знамений из истории Иерусалима, делает выписки из хронографов: «Аще кто сему веры не имать, да потчет хронографа».
Знают свою историю, что видно из того, что припоминают иногда события прежние.
В особенных случаях заботятся об украшении своей речи; прочтите, например, наставление великого князя суздальского Всеволода сыну Константину, когда тот отправлялся княжить в Новгород в 1206 г., или заключение Киевской летописи 1199 года.
Описывая преемство князей, рождение и смерть, междоусобные войны, набеги иноплеменников, походы, строение церквей, посвящение епископов и кончины их, знамения небесные, — не вникая никогда в причины действий, не предлагая никаких известий о частной жизни, — летописцы наши вообще сухи и однообразны. Но опытный, тщательный и проницательный исследователь найдет в них многие драгоценные черты, нечаянно приведенные или намеченные, по которым может, хотя и с большим трудом, составить очерк времени.
К сожалению, все эти летописи дошли до нас не в первоначальном своем виде, а в сокращениях, более или менее полных, о чем мы с уверенностью можем судить по тому, что, например, в Киевской летописи встречаем многие события суздальские и новгородские, каких нет в местных летописях, и, наоборот, в Суздальской и Новгородской есть известия киевские, какие опущены в Киевской летописи. Наконец, надо заметить, что многие ошибки принадлежат переписчикам.
Особые сказания, вошедшие в состав летописей и попадающиеся в сборниках отдельно:
• Об ослеплении теребовльского князя, Василька Ростиславича, и его последствиях, — драгоценное сочинение какого-то Василия, переносящее в древность, представляющее черты личные и живые. Сочинитель принимал участие во многих действиях. Ему принадлежат, кажется, и другие известия в Несторовой летописи, начиная с княжения великого князя Всеволода.
• Сказание о нападении владимирского князя Андрея Боголюбского на Новгород.
• Об убиении Андрея Боголюбского, которое внесено в летописи, Суздальскую и Киевскую, с разными подробностями, обличающими современника.
• Повесть о взятии Царьграда крестоносцами помещена в Новгородской летописи, вероятно, по известиям очевидцев, под годом 1204.
• Сказания о битве на Калке и о Батыевом нашествии, написанные очевидцами.
(Так точно и древнейшие сказания: о пришествии в Русь Св. апостола Андрея, о принятии великим князем Владимиром христианской веры, написаны были сначала отдельно, и после внесены Нестором в летопись.)
По всем самым точным исследованиям, по всем самым мелким наблюдениям, по всем усильным соображениям, подвергая строжайшей критике все показания летописи и все свидетельства посторонние, хладнокровно, беспристрастно, добросовестно, в том положении, в каком находится ныне наша история и ее критика, сколько до сих пор известно источников и документов, мы признаем несомненным, что первой нашей летописью мы обязаны Нестору, киево-печерскому монаху XI столетия.
Общее обозрение
Мы изложили события первых четырехсот лет Русской Истории в их последовательном порядке.
Подведем теперь итоги под наши известия, окинем взглядом все прошедшее, соберем рассеянные черты воедино и составим картину Русской земли перед нашествием татар и покорением ее под их иго.
Северо-восточная треть Европы, прорезанная поперек, на юге, Днепром, Доном и Волгой, на севере Невою и Двинами, Северной и Западной, была по большей части покрыта дремучими, непроходимыми лесами. Славянские племена, двигавшиеся со стороны Дуная, который слышится до сих пор в наших песнях, заселили ее, в незапамятные времена, преимущественно по берегам рек и по соседним с ними долинам, — столкнувшись на крайнем севере и востоке с финнами и латышами.
Финны пришли, вероятно, прежде их из Азии через Урал и заняли огромное восточное пространство, в некоторых местах до Волги и Оки, в других переправившись через эти реки, а на севере опоясали на значительном протяжении Балтийское море, встретив здесь латышские племена, первых, вероятно, переселенцев с Дуная.
Славяне в некоторых местах отодвинули финнов, а в других поселились между ними.
Отличаясь по преимуществу характером тихим, смирным, терпеливым и покорным, они уже были знакомы с разными первоначальными ремеслами и орудиями для удовлетворения своих насущных нужд и имели разные обряды, обычаи и верования о природе и другой жизни, перенесенные ими на Дунай еще из своей прародины Индии. Главным доказательством их относительного развития служит богатый и сильный язык, в котором нашлись еще в IX столетии выражения для перевода всего Священного Писания, — и народная способность освоиться вскоре с его святыми истинами.
Сообщение славянских племен было по естественным причинам затруднительно, и они, живя почти особняком, подвергались только влиянию местности, доставшейся тому или другому племени в удел для жительства: одни грубели и дичали в лесах, другие смягчались и преуспевали среди полей и по долинам, не заботясь, впрочем, знать, что делается за живым рубежом и решая возникавшие между ними дела на сходках своего поселка, который был для них и назывался миром.
Необходимого для удовлетворения главных потребностей везде было вдоволь: девственная новь давала хорошие урожаи, леса изобиловали дичью, пушные звери бегали чуть не по задворьям, в реках ловилась вкусная рыба, от пчел получался мед и воск, рогатый скот доставлял мясо, кожи, молоко. Нужда учила делать все для себя потребное, очень, впрочем, ограниченное, дома, собственными средствами: муж пахал землю и добывал хлеб, жена пряла лен и ткала полотно. С овец снимали они шерсть для сукна на свиты, а шкуры шли на кожухи. Для обуви на лапти все было готово в соседнем лесу. Сыты, одеты, обуты, мирные поселяне жили себе припеваючи, — песни искони были их услаждением, — пользуясь жизнью по-своему, довольствуясь малым, крепко сидя на своих местах, в теплых избах, топить и строить которые было очень легко и удобно. Из соседей кое с кем они менялись своими произведениями, ибо у одних было больше хлеба, у других мяса, у третьих рыбы, или меда, воска, шерсти.