Полная история тайных обществ и сект мира — страница 11 из 19

Плохое слово — «старовер»

Нигде мы не найдем такого многообильного «сектантского» материала, как в русском расколе. И понятно, почему. Когда религия начинает сама себя «очищать» и «усовершенствовать», как это случилось при патриархе Никоне, консервативные противники этого процесса, которые держатся за старое, будут сопротивляться. А со временем они создадут на основе старой, то есть, на их взгляд, неиспорченной, веры новые ответвления. Таким образом, при католическом «расколе» наряду с традиционным протестантизмом сформировались и поздние церкви, которые до сих пор многие упорно считают сектами. Только что мы проследили за еще более ранней версией такого «раскола», в результате чего образовалась церковь катаров, жестоко уничтоженная инквизиторами. На Руси раскол дал множество разнообразнейших религиозных движений, некоторые из них оказались довольно безобидными и в своих обычаях и ритуалах не несли каких-либо странностей. Но некоторые ознаменовались редкостным фанатизмом и особыми ритуалами. Вот о них-то сейчас речь и пойдет.

Как писал исследователь истории старообрядчества В. Сенатов, с одной стороны, в этом факте разделения церквей одни видели сопротивление темной и невежественной массы народа русскому церковному возрождению, делая соответствующие выводы, а другие — следование единственно верным патриархальным традициям, с выводом, как понятно, вполне противоположным. Поэтому для первых «история старообрядчества есть история невежд и само старообрядчество есть невежественное явление, могущее иметь место только среди грубого, дикого и непросвещенного. Многие из этих лиц до сих пор устно и печатно высказывают убеждение, что стоит лишь всех старообрядцев запрятать на три-четыре года в церковноприходскую школу, обучить приемам чистописания, четырем действиям арифметики, начальным правилам грамматики и сокращенному катехизису митрополита Филарета — и всему старообрядчеству наступит конец. Для них старообрядчество есть сплошное недоразумение, явление, не имеющее ни цели, ни смысла. Это утверждение по меньшей мере наивно, ибо история не знает бессмысленных явлений. Для миссионерской школы старообрядчество ясно и определенно. Окрестив вековое историческое явление именем невежества и сумасбродства, эта школа воображает, что она совсем и решительно разделалась со старообрядчеством и никакой ни идеи, ни мысли в нем не усматривает». Для вторых не все столь однозначно. «Все труды беспристрастных исследователей сводились, в сущности, только к одной цели, к развенчанию, осуждению отношений к старообрядчеству господствующей церкви. Церковные и гражданские власти, а также и высокомерное общественное мнение пред старообрядчеством не совсем правы: старообрядчество неповинно в тех преступлениях и проступках, какие желают взвалить на него властители церкви и государства, неповинно оно и в той темноте, умственном убожестве, некультурности, в каких обвиняет его так называемое высокое, интеллигентное общество».

Один из приверженцев второй точки зрения Н. Н. Гиляров-Платонов писал: «Бродил все время, словно в потемках, дух и характер исторически исследованных религий, философские и богословские системы самых различных направлений и оттенков при самом первом прикосновении к ним казались мне доступными для исследования и определений самой их сущности. Совершенно иное чувство возникло во мне при первом же столкновении со старообрядчеством. Существенное, несущественное, в чем внутренняя подкладка, жизненная сила отдельных событий, общая связь с общим историческим явлением, психология мнений, лиц и всего обширного народного класса — все это для меня было неясно, настолько туманно, что нигде и ни в чем не видел я просвета. Чувствовалось, что здесь есть идея, что во всех мелочах живет и бушует какая-то огромная творческая сила, единая цельная в своем существе, на протяжении двух веков, в почти бесчисленном множестве дробных, по-видимому, не имеющих никакой связи между собой явлений и событий. Но в чем самое существо этой идеи, каково ядро этой силы, каковы особенности психологии людей, действующих этою силою, все это для меня было непонятно». Поиски этой идеи заняли у него всю жизнь. И благодаря его трудам до нашего времени дошли сведения из жизни старообрядцев. Слава богу, ученый не видел в них монстров и еретиков. Он пытался понять особый религиозный мир, в котором они жили.

По этому же пути — исследования и трезвого анализа — пошел и писатель девятнадцатого века П. И. Мельников-Печерский. Образы старообрядцев мы найдем не только в его художественных произведениях, но и в записях, которые со временем обратились в очерки из истории русского раскола. Эти очерки занимают огромный том, в котором собрано немало его личных впечатлений и наблюдений. В отличие от многих ученых, которые имели дело только с книжными материалами, Мельников-Печерский исходил ногами все Поволжье, побывал в различных раскольничьих скитах и общинах. Просвещенная публика его времени только из этой книги и узнала, что существуют в русской глубинке какие-то скопцы, трясуны, хлысты, а также «богородничные» движения с весьма странными и нередко криминальными обрядами.

Но откуда возник сам раскол? Летописец по этому поводу приводит такую легендарную историю: «Патриарх (Никон) рассматривал грамоту вселенских патриархов об утверждении в России патриаршества. В ней имеется символ веры на греческом языке. При помощи ли переводчиков или собственными усилиями Никон нашел, что в этом символе, в 8-м члене, нет слова „истинного“. По рассказу бытописателя, патриарх глубоко задумался над этим фактом и воскликнул: „Даже священный символ веры испорчен у нас!“ Тотчас же патриарху доложили, что такой же символ веры вышитыми буквами есть на древнейшем саккосе патриарха Фотия. Никон немедленно же пошел осмотреть этот саккос и здесь в символе веры не нашел слова „истинного“. И он заплакал самыми горькими слезами и, вперемежку с горькими рыданиями, восклицал: „Погибла вера! Погибла церковь! Испорчены Божественные догматы!“» Якобы после этого Никон и решил пересмотреть древние обычаи, чтобы убрать из ритуалов все неверное и неправильно понятое. Убирать из церковной жизни пришлось многое — «содержащие ошибки» книги, иконы, слова привычных слуху молитв, даже само крестное знамение, которое творили не тремя, а двумя перстами, и направление движения крестного хода, испокон веков идущего «посолонь», то есть по движению солнца, что теперь полагалось исправить и повернуть движение против солнца. «Объявив, что в наших московских книгах заключается много погрешностей, растлевающих даже веру, — писал Ф. Е. Мельников, — Никон, однако, не мог найти в них ни одной погрешности, ни одной даже опечатки или описки. Где было напечатано в старых книгах „церковь“, в новых исправлено „храм“, а где было „храм“, новые справщики напечатали „церковь“; вместо „отроцы“ напечатали „дети“, а вместо „дети“ — „отроцы“; вместо „креста“ исправлено „древо“ и т. п. Защитники старых книг, недоумевая, спрашивали: „Чем же сие лучше оного?“» Ответа не было. «В течение последующих столетий, вплоть до нашего времени, никоновские книги неоднократно исправлялись и переделывались. Но от этого они не стали исправнее. Старые погрешности в них закреплены и новые прибавлены», — делает вывод Мельников. Однако даже не исправления в книгах, а нововведения в обрядовости вызвали у людей гнев. Особенно возмутительным казалась замена двоеперстного крестного знамения троеперстным. Никон считал, что такое крестное знамение символизирует христианскую троицу, но на всех иконах греческого письма Христос благословляет верующих двумя перстами. Этот символ был связан с тем, что на кресте была распята не Троица, а божественная и человеческая природа Христа. И принятие нового крестного знамения казалось современникам Никона мало того что кощунственным, но и бессмысленным. Недаром по поводу нового веяния ходили нелестные сравнения: так только какашку берут тремя пальцами, а не крестное знамение творят! Однако на Соборе было принято троеперстное крестное знамение: «Предание прияхом сначала веры, от святых апостол и святых отец, и святых седми соборов творити знамение честнаго креста треми первыми персты десныя руки. И кто отъ христиан православных не творит крест тако, по преданию восточныя церкви, еже держа сначала веры даже до днесь, есть еретик и подражатель арменов. И сего ради имамы его отлучена отъ Отца и Сына и Святаго Духа, и проклята». «По суду Никона и приезжих греков, — замечает Мельников, — вся Российская страна — еретическая, армянская, проклятая, ибо она вся, начиная с архиереев и знатных лиц и кончая простым нищим, крестилась двоеперстием. Русский благочестивый народ или, точнее сказать, вся Русская Церковь не могла согласиться с таким крайне беззаконным осуждением, провозглашенным Никоном и его единомышленниками — греческими владыками, тем более, что они говорили явную неправду, будто бы и апостолы, и св. отцы установили триперстие». Но ведь за столетие до Никона Собор 1551 года постановил: «Аще кто не знаменуется и не благословляет двумя персты, яко Исус Христос, да будет проклят»! «Вопрос о двоеперстии и троеперстии, — поясняет Мельников, — был в то время страшным и роковым, вопросом жизни и смерти. Примешь триперстие — будешь полноправным гражданином, „православным“ христианином, а останешься с двоеперстием — обречен на гибель: будешь проклят, постоянно гоним, подвергнут мучительным пыткам и сожжен в срубе или скончаешь жизнь на пытке, на плахе, на четвертовании, или всю жизнь будешь скрываться в лесах и в других непроходимых местах, на далеких окраинах Родины и даже за пределами ее». Другое новшество было еще плачевнее. Никон ввел почитание четырехконечного креста (то есть не креста Голгофы, который был по существовавшему канону восьмиконечным — с двумя дополнительными перекладинами, а латинского, то есть католического). Этого многие стерпеть не могли. «Слышите, братие, — призывал протопоп Аввакум, — что апостол Павел приказывает: стойте крепко за Христа. Свободные мы с вами люди: свободил нас Христос от греховного ига, снял с нас кошель сей с червями, пригвоздив его на кресте трисоставном крепко четырьми гвоздьми железными, а не трема, якоже костел римский с никонианы мудрствуют, — ноги прибиты гвоздем одным, на крыже, без подножия. Чему быть? Что велит диавол, то и делают. По апостолу: под игом работы держатся. Впряжены в колесницу четвероконну, везут быстро, все розно тащат еретики из церкви той. Апостолы и седмь Соборов святых отец, и пастыри, и учители о Святем Дусе исполнили святую Церковь догматою, украсив ю, яко невесту, кровию своею, со Христом запечатав, нам продали; а антихристова чад и разграбили, зело разорили и крест с маковицы Христов стащили трисоставный и поставили крыж латинский четвероугольный, и из церкви той выбросали и жертву переменили, молитвы и пение, все на антихристово лице устроили. Чему быть? Дети ево; отцу своему угладили путь. Аще и не пришел он еще последний чорт, но скоро уже будет. Все уготовали предотечи его и печатью людей бедных, слепых перепечатали, трема персты и развращенною малаксою. Вы же, братия, назидающеся святою верою вашею, стойте крепко за святую Церковь и отеческое предание умирайте; не давайте грабить ворам матери своея, в ней же родихомся духовным порождением».

Наиболее равнодушные к обрядовости люди восприняли новые установления спокойно, то есть без сопротивления. Но были и другие, которые видели в новшествах вмешательство самого князя тьмы, а в патриархе и его сподвижниках — его ближайших слуг. Все они, кто поднял свой голос против нововведений Никона, были сосланы или замучены в темницах. Протопоп Иоанн Неронов привезен на Борисоглебский двор, бит плетьми, прикован цепь на шею, как собака, и отослан на далекое Кубенское озеро, а оттуда еще дальше — в Кандалакшский монастырь, где Никон велел «держать его там скованным цепями, и не давать ему ни чернил, ни бумаги, чтобы он не имел возможности ничего писать из своего тяжкого заточения». Другой протопоп — Даниила Костромской — схвачен в Москве, острижен, лишен сана, избит жестоко и сослан в Астрахань, где его бросили в яму и замучили до смерти. Протопоп Даниила Темниковский — «посажен в монастырь у Спаса на Новом». Священник Михаил — «погублен безвестно». Но особо жестокая участь выпала протопопу Аввакуму. Его заковали в цепи и бросили в Андроньев монастырь. Там над ним издевались, морили голодом, выдирали волосы, таскали за цепи, били по ребрам и плевали в лицо. Протопоп смиренно сносил надругательства, но от веры своей не отрекался. Тогда его сослали из Москвы в Сибирь. Сначала он попал в Тобольск, потом в Енисейск, затем в Даурию. Другой оппонент Никона, епископ Павел Коломенский, был избит и лишен сана прямо на Соборе и отправлен в северный Палеостровский монастырь. Никон приказал там предать его жестоким мучениям и сжечь в срубе. Летописец по этому поводу меланхолично заметил, что бывший епископ «яко хлеб Богови испечеся». После Собора 1666–1667 года в далекую ссылку на север, в Архангельский край, в Пустозерск, были отправлены многие инакомыслящие. Там их всех посадили в земляную тюрьму, предварительно вырвав языки, лишив правых рук — чтобы ни проповедовать, ни писать более не могли. Некоторым, очевидно, языки удалили не полностью, пришлось экзекуцию повторять. Сюда был в конце концов доставлен и многострадальный протопоп Аввакум. 14 апреля 1682 года, после четырнадцати лет заточения в темноте и сырости, в земляном гробу, их вывели на городскую площадь, где уже был подготовлен сруб. Была весна, яркая и солнечная погода. Как пишет Мельников, «бодро и радостно вошли они в сруб. Толпа людей, сняв шапки, молчаливо окружила место казни. Подожгли дрова, и сруб запылал. Протопоп Аввакум успел еще обратиться к народу с прощальным словом. Подняв высоко сложенную в двоеперстие руку, он завещал: „Вот будете этим крестом молиться, вовеки не погибнете“. Когда мученики сгорели, народ бросился собирать на память святые кости их, чтобы разнести их потом по всей русской стране».

Еретиками, то есть приверженцами старой, единственно верной для них веры, были и все насельники северного Соловецкого монастыря. Они пять раз писали царю Алексею Михайловичу и просили его сохранить им их веру. «Лучше нам временною смертию умереть, нежели вечно погибнуть. И если нас предадут огню и мукам или на части разсекут, мы и тогда не изменим апостольскому преданию вовеки», — поясняли они свою точку зрения, выбирая лучше уж смерть, чем отказ от религии отцов. Царь тоже так считал: хотят смерти, так пусть ее получат. Он отправил на Соловки военную команду, наказав силой заставить соловецких монахов принять новую веру и новые книги. Как только стало известно, что на монастырь идет войско, монахи затворились в нем, как в крепости. Семь лет царские посланцы осаждали монастырь! Захватить оборонявшихся удалось только 22 января 1676 года. Расправа была кровавой: кого утопили в прорубях, кого повесили, кого казнили на наскоро сделанной плахе. Всего погибло около четырехсот человек, в живых остались только 14 старцев. Вся земля монастыря была покрыта частями тел, залита кровью. Новую веру на Соловках принимать стало некому. К лету тела собрали и погребли, а на место убитых монахов прислали из Москвы новых. Эти твердо держались реформированной церкви.

Вполне понятно, что обреченные охотно выбирали мученическую смерть по своей воле, а не по воле властей. Так что по всей стране началась эпидемия самосожжений. В старинном тексте «Жалобница поморских старцев о самосожжении» дается такая картина того жестокого к раскольникам мира: «В лето от воплощения Слова Божия во исполнение по Писанию числа зверина 1666-е, в царствующем граде великоросийския державы бысть отступление от отеческаго благочестия православныя веры, от злочестиваго деяния и лукаваго сонмища злобою и нечестием Никона патриарха, претвориша бо ся пастырие в волчее естество и разсвирепеша на стадо Христовых овец и разгнаша я по горам и пропастям земным, и оттоле бысть пастырем оскудение, а безчиния вина. И ту явишася благочестивыя от нечестивых; овии убо, яко добрии воини Христови, мужественно ополчившеся противо нечестивых, и даже до крови храбро ставше, и по благочестии душа своя нещадно положиша; инии же — вирхи горам постигоша, и пустынныя дубравы населиша, и ту соблюдающе со искуством благоверие. Другии же — разслабевше душами своими на горшее, и предашася волком, яко пастырем, в погибель последоваша прелести латыноримскаго костела, и оставиша церковное благоверие евангельския правды. Нецыи же, извет благочестия восприемше, прохождаху сквозе грады и веси, и предлагающе простым людем необычное учение, странно толкующе божественное Писание, и новосекуще неведом путь — нелепое учение самоубиственныя смерти. И на се явишася учители мнози по различию достоинства, иноческаго и мирскаго, и сташа в пререкание истиннаго дохмата в приличное разсуждение неправый веры. Токмо образом благоверия мирницы являющеся, делом же, яко убийцы, по Писанию разсуждающе, и нечувственне явишася проповедницы соблазну, и всюду растекошася на сиверных странах, и скоро плениша немалую часть русския земли, даже и до днесь подвизают на самогубительное сожжение внутрь полунощных и западных стран… Что же от романовских учителей згоревших и кто им число изочтет, — токмо Бог един весть. В северных же странах многочисленное згоревших и ниже мест описати возможно. От Игнатия бо и Германа, соловецких старцов, и их учеников в Каргополских пределех боле сед ми сот мужей, и жен, и детей сожгоша сами себе. Сам же Игнатей, собрав две тысящи и пятсот, и со всеми заключившася в манастыре в Палеострове, и взяв множество книг, и чудотворныя иконы, и прочия церковныя вещи, и ту пожгоша сами себе вси от мала и до велика их, иконы же, и книги, и церков пожгоша. По двою лету сего ужаснаго и страшнаго пожара Ерман, старец соловецкий, и ученик его Емельян, и собравше болше двою тысящ поселянских мужей, жен и детей в той же монастырь, в Палеостров, и сотворивше такожде, якоже Игнатий, сожгоша сами себе, икон же и книг многочисленное с ними згореша, церков же и монастырь до основания сожгоша. Того же лета и доброписец и певец Иосиф, поморский старец, опроверже себе в необычный дохмат, благонадежно упова на самосожжения чистец, и собрав поселянский чади триста и пятдесять, и со всеми сими купно и сам сожжеся; и на Березовом Острове полторы тысящи згорело, лопския погосты до конца запустеша, людем же сожженным Бог весть число. В Новгороцких же, и Псъковских, и Олонецких пред ел ех толико множество поселянских людей, яко хврастия, сами себе сожгоша от учения сего страннаго догмата. Еще же в Колмогорской и Важской Палестине многочисленное сожгоша сами себе». Эти самосожжения, которые, по мнению поморских старцев, противны истинной вере, происходят только от гонений официальных иерархов церкви, потому обращаются они к власть предержащим с такими последними словами: «Учините милостиво, отцы святии, Господа ради, порадейте усердно о сем разсуждении, понеже многочисленное приготовилися в нашей стране самех себе сожечь деревенскаго народу. Сего ради подайте руку помощи о Христе таковой бедности християнским душам». Но отцы не порадели.

Все противники никоновской реформы были преданы с кафедры Успенского собора анафеме. Звучал этот приговор против них так: «Сие наше соборное повеление, и завещание, ко всем вышереченным чином, православным, предаем, и повелеваем, всем неизменно хранити и покарятися святой восточной церкве. Аще ли же кто не послушает повелеваемых от нас и не покорится святой восточной церкви и сему освященному собору, или начнет прекословити, и противлятися нам: И мы такового противника, данною нам властию от всесвятаго, и животворящаго Духа, аще ли будет от освященного чина, извергаем, и обнажаем его всякаго священнодействия, и проклятию предаем. Аще же от мирскаго чина, отлучаем, и чужда сотворяем, от Отца, и Сына, и святаго Духа: и проклятию, и анафеме предаем, яко еретика, и непокорника: и от православнаго всесочленения, и стада: и от Церкве Божия отсекаем, дондеже уразумится и возвратится в правду покаянием. А кто не уразумится и не возвратится в правду покаянием, и пребудет в упрямстве своем до скончания своего: да будет и по смерти отлучен, и часть его, и душа, со Иудою предателем, и с распеншими Христа жидовия: и со Арием, и с прочими проклятыми еретиками. Железо, камение и древеса да разрушатся, и да растлятся: а той да будет не разрешен, и не растлен, и яко тимпан, во веки веков, аминь». С этого момента на Руси стало две веры — официальная и старая. Приверженцев последней и стали именовать раскольниками.

Огнем да кнутом

Раскольники были искренними и самобытными людьми, не желавшими принимать новые установления никоновской церкви и всего последующего за принятием реформы периода, вплоть до нынешнего. Эти раскольники, которых официальное православие считало дрянными людишками, бежали как можно дальше от источника заразы — то есть от Москвы, а затем — Петербурга, в дикие и неосвоенные места. Так незаметно для современников раскольники освоили тундру и непроходимые таежные дебри Сибири, некоторые православные диссиденты двинулись на запад — в Польшу, некоторые — на юг, в Турцию, дойдя до берегов Мраморного моря. Кто-то осел на Дунае, кто-то добрался и основал поселки на Кавказе. Это был своего рода массовый исход людей, не принявших новые веяния в религии предков. И понятно, почему: не принявших реформу церкви следовало ловить, заковывать в железо и особо упорных казнить. Недаром протопоп Аввакум восклицал: «Чудо! Как-то в познание не хотят прийти: огнем, да кнутом, да виселицею хотят веру утвердить!» В написанной немного позднее книге «Пращица» непокорных было велено убивать, поскольку они еретики. В изданной Синодом книге «Камень веры» существует целый раздел, озаглавленный «Догмат о наказании еретиков». Этих смутьянов, которых переубедить не представляется возможным, следует уничтожать. «Обаче лютыми смертьми убиваются, — советует церковная книга, — того ради, яко да прочия уразумеют тяготу греха и не дерзают творити неподобная. Сия же вся прилична суть еретиком: убо тех убивати достойно есть и праведно». Так что неудивительно, что наши еретики стремились скрыться с глаз своих гонителей и бежали на окраины.

Правда, некоторые особо дикие места даже в центре России тоже использовались староверами. Там возводились раскольничьи монастыри. Один из случаев такого рода рассказывает В. Сенатов: «Около половины XVIII-го столетия в одном из московских уездов в глухом лесу местные власти неожиданно нашли вполне оборудованный монастырь-скит. Монастырь этот существовал уже несколько десятков лет. Первоначально здесь поселились три старца, затем у них появились ученики строгой подвижнической жизни. Окрестные жители усердно посещали их, снабжая всем необходимым. Ко времени находки монастыря властями оказалось, что жителей в нем уже почти не было, а оставшиеся несколько человек только охраняли могилы этих основателей и поддерживали на них неугасимый огонь. Открытие монастыря произошло по следующему поводу. В течение нескольких лет в народе сильно распространился слух о святости старцев, нетленности их тел и исходящих от них чудотворениях. Возникло дело под общим руководством московской синодальной конторы. Оказалось следующее. Никакой постоянной, ежедневной службы в монастыре не совершалось, хотя и имелась небольшая деревянная церковь. Народ же стекался сюда во множестве; в дни кончины старцев образовался целый лагерь из сотен телег и тысяч людей. Некоторые приезжали сюда со своими приходскими священниками. Появлялись здесь и безместные священники и служили панихиды и молебны для всех желающих. Все это бывало и при жизни старцев. Не имея в своем монастыре священников, они приглашали таковых со стороны, или из ближайших приходов, или из заштатных. Во всем этом духовные власти заподозрили что-то недоброе, и в монастыре был произведен тщательный обыск. Все книги оказались старопечатными; по ним совершалось и богослужение. Старожилы показали, что старцы, приглашая к себе на праздничные дни священников, ставили условием совершать службу по-старому; священники от этого не отказывались, принимали только меры к тому, чтобы не было огласки всему этому. Наличность старых книг решила судьбу монастыря: все здания были разрушены, тела же старцев, оказавшиеся нетленными, были извлечены из могил и преданы сожжению; полицейским властям было предписано, чтобы народ не допускался на это место». Вот так просто проводилась в жизнь государственная политика по искоренению староверов.

Особая «заслуга» в искоренении староверов принадлежит императору Петру Первому, которого раскольники иначе как антихристом не называли. Именно Петру принадлежит замечательное установление: отмена тайны исповеди. По закону 1722 года «священник, выпытавший у кающегося его грехи, за которые он должен быть арестован, и сам должен с ним ехать „неотложно и неотбывательно“ в указанные в Высочайшим Указе „места“ — „Тайную Канцелярию“ или в „Преображенский Приказ“». «Ибо сим объявлением, — разъясняет верховное учреждение новой церкви, — духовник не объявляет совершенной исповеди, и не преступает правил, но еще исполняет учение Господне, тако реченное: аще согрешит к тебе брат твой, иди и обличи его между собою и тем единым; аще тебе послушает, приобрел еси брата твоего. Аще же не послушает, повеждь Церкви»! В том же синодском регламенте для опознания раскольника предлагается заставить его насильно причаститься: будет избегать причастия — следовательно, еретик. Наиболее упрямым насильно открывали рты, вставляли особого устройства кляп и вливали причастие в рот, не позволяя выплюнуть. Впрочем, начало лютым гонениям староверов положил-таки не «антихрист», а его сестра царица Софья. Именно с ее легкой руки увидели свет двенадцать установлений, которые предполагали, что еретик неисправим и есть одно лишь средство его перевоспитать — казнить. Поэтому староверов было приказано ловить и уничтожать, а тех, кто окажет им помощь, предоставит кров или еду, тоже считать еретиками и тоже уничтожать, и даже если старовер захочет, спасаясь от смерти, принять реформированную веру, то тех, кто подвергнет их новому крещению, тоже следовало исповедовать, причастить и… казнить. В основном староверов сжигали в срубах, чаще всего сразу партиями — мужчин, женщин, детей. И так сильна была их вера, что, как катары, историю которых мы проследили, шли они в огонь с твердостью и улыбками, готовые пострадать за веру. Мельников рассказывает: «привели однажды к осмоленному срубу на казнь 14 человек мужчин и женщин. Среди них была и девятилетняя девочка, сидевшая в тюрьме вместе со старшими. Всем стало жаль ее, и архиерейские приставы, распоряжавшиеся казнью, велели задержать ребенка. Сруб уже пылал. Девочка рвалась к своим, не обращая внимания ни на ласки, ни на уговоры окружающих. „Мы возьмем тебя вместо дочери“, — утешали ее зрители. Но она все же рвалась к своим, горевшим в срубе. Тогда, желая напугать, державшие и уговаривавшие пустили ее, сказав: „А, ты не слушаешься, ну так ступай в огонь, только смотри, глаза не закрывай“. Девочка, перекрестившись три раза, бросилась в огонь и сгорела». Иногда мучители пытались добиться отречения от веры отцов и пытали пойманных раскольников. Пытки применялись разнообразные и невыносимые: подвешивали на дыбе и просто за ребра, выворачивали суставы, закапывали по шею в землю, поджаривали на огне. Многие староверы, страшась пыток, предпочитали самосожжение. Зная, какой конец их ждет, прослышав, что в их село идет военная команда, они запирались в предварительно осмоленных церквах или избах, обкладывали их соломой и поджигали. Погибали сотнями и тысячами. А некоторые жили с эсхатологическим ощущением близкого конца света. Эти надевали на себя саван и ложились в гроб. Так без еды лежали они в домовине и ждали, когда зазвучит труба архангела, возвещающая второе пришествие Христа. По Апокалипсису, вслед за явлением Антихриста должен был явиться и Христос. Антихрист уже пришел. Имя его вызывало ненависть и страх. Это он приказал им носить одежду особого вида — однорядку, сермяжный зипун с красным козырем, а женам — рогатую шапку и такой же зипун. Поскольку раскольники не брили бород, то он ввел на бороды особый налог, а, так сказать, за идеи — двойную подушную подать. Все это иначе чем издевательством в глазах раскольников не выглядело. Платить они упорно не желали, поскольку деньги пойдут на усиление антихриста. Во все уголки страны были разосланы военные отряды. И вот тут-то и началась волна массовых самосожжений. Особенно такая форма протеста была распространена в Сибири.

Из Тобольска в Петербург полетели отчеты неутешительные:

— гарь в деревне Зырянской Тюменского дистрикта (незадолго до середины октября 1722 г.);

— гарь в деревне Коркиной на Ишиме Ялуторовского дистрикта;

— крупное самосожжение на реке Пышме, в котором, по слухам, распространявшимся в середине октября 1722 г., в ялуторовских деревнях погибло около 400 тюменских и ялуторовских крестьян;

— самосожжение крестьян 25 декабря 1722 г. в деревне Ировской Абацкой слободы на Ишиме;

— 21 апреля 1723 г. жители 10 дворов деревни Камышевской на Исети в количестве 78 человек собрались в дом отставного солдата Максима Дернова для самосожжения, после уговоров властей 7 из них оставили свое намерение, а остальные сгорели в начале мая;

— между 12 и 28 марта 1724 г. в болотистых лесах за рекой Пышмой сгорели 145 человек, которые съехались сюда из различных тюменских и ишимских деревень и среди них несколько жителей города Тюмени.

Во времена Петра Первого случился и раскол среди самих староверов. Они разделились на поповцев и беспоповцев. Первые стремились получить своего, положенного в сан, епископа. Вторые считали, что в эпоху антихриста, то есть в последние дни мира, человек становится так близок к богу, что благодать священства распространяется на всех верующих или их лидеров, так что священником может стать любой, кто ни пожелает. И появилось множество беспоповских староверческих общин, самыми знаменитыми из которых были федосеевцы (основатель — беглый дьякон Федосей, движение распространилось в Архангельской губернии), филипповцы (по имени бывшего стрельца Филиппа), акулиновцы (основательница — жена беглого священника Акулина, движение распространилось на Керженце), пастухово согласие (основатель — пастух Иван Денисов, движение распространилось в Тамбовской губернии), разини (название происходит от того, что во время «богослужения» верующие стояли с раскрытыми ртами в ожидании «причащения от ангелов»), потёмщики (совершали крещение в подражание Христу по ночам). В свою очередь вышеупомянутые беспоповцы делились еще на более мелкие толки: федосеевцы — на новоженов, титловцев, аристовцев, польских и рижских; филипповцы — на чадородных, нечадородных, орловских, брачных, немолящихся с приглашением и аароновцев; поморцы — на адамантов, брачников, полубрачников, небрачников, новопоморцев; бегуны — на безденежников, неплательщиков, статейников (иерархистов), противостатейников, лучинковцев, голбешников; спасовцы — на староспасовцев, новоспасовцев, строгих спасовцев, глухих нетовцев, неприемлющих крещение, самокрещенцев, левшаков, поющих нетовцев, средников, рябиновцев, немоляк, духовных христиан по второму пришествию, белоризцев, самовосхитителей архиерейских, дырников, средниковцев, некрещеных, дыропеков, темноверцев, часовенников, бабушкино согласие и дунюшкино согласие. Все беспоповцы считали, что поскольку Никон испортил церковь, то нельзя принимать от этой церкви ни священства, ни крещения, поэтому всех, кто к ним приходил из официальной церкви, они перекрещивали. Со временем в среде беспоповцев сложилась своя элита, которая, по сути, и выполняла священнические функции. Так как у беспопоцев не было священников, то не было и таинства брака. Поэтому среди них распространилось убеждение, что теперь жизнь настала безбрачная, то есть супружество в последние дни мира не имеет смысла. Именно эти безбрачники и назывались федосеевцами. Но поскольку конец мира так и не наступал, а совершить таинство было некому, то возникло направление, в котором признавался блуд, и направление, в котором это таинство стали совершать миряне, эти беспоповцы получили название брачников. Некоторые беспоповцы отказались и от церковной службы, и от храмов, их именовали нетовцами или спасовцами, потому что они считали, что в последние дни мира можно надеяться только на Спаса. Еще одно направление верило, что в конце мира нужно спасаться и скрываться от мира в далеких и диких местах или все время переходить с места на место, их называли бегунами или странниками. Эти беспоповцы не имели ни паспортов, ни денег, поэтому иногда их именовали безденежниками. Беспоповцы-духоборы верили в то, что церковь вообще не нужна. Каждый человек волен переживать крестный путь Христа внутри себя самого и таким образом интуитивно познать духовные тайны. Между беспоповцами и поповцами существовал промежуточный толк — беглопоповцы, который принимал к себе отказавшихся от официальной церкви священников.

Поповцы, напротив, имели монастыри, скиты, своих священников, свои приходы. Наиболее известные из их крупных центров — Керженец, Стародубье, Ветка, Иргиз и Рогожское кладбище в Москве. Керженец находился в Нижегородской губернии, в густом и непроходимом лесу, где было выстроено около сотни обителей, как мужских, так и женских. В мужских проживали около 700 человек, в женских — около 2000 человек. По всей реке Керженец жили только староверы. И неудивительно, что это очень не нравилось Петру Первому. Начались гонения, которые вынудили керженцев бежать в другие обители — на Ветку или в Сибирь. Другой центр — Стародубье — находился на севере Украины. К XIX веку там существовало три монастыря, 17 церквей, 16 часовен и множество домашних молелен. Третий центр — Ветка — находился в Белоруссии, в районе Гомеля. Пока Ветка находилась под властью польской короны, русское правительство ничего с ней сделать не могло. Но все изменилось, как только эти земли снова отошли к России. В 1735 году на Ветку пришло русское войско под командованием полковника Сытина. «Старообрядцы были захвачены врасплох, никто не мог убежать. Был совершен повальный обыск монастырей, скитов, домов, келий. Все, что найдено, было арестовано и отобрано. Все дома, кельи и другие постройки были сожжены дотла. Сразу не стало ни епископа, ни самой Ветки, — писал Мельников. — В скитах и монастырях Ветки было захвачено около 300 иноков и более 800 инокинь. Их разослали по многочисленным монастырям новообрядческой церкви под строгий надзор: тут их насильно водили в храмы на церковные службы, увещевали принять „православие“, содержали скованными в цепях, посылали на непосильные работы. Всех же жителей Ветки было захвачено сорок тысяч человек — мужчин, женщин и детей. Их сослали в Забайкальский край, в Восточную Сибирь, за семь тысяч километров от Ветки. Они захватили с собою нетленные мощи первых своих четырех священников. Но когда узнало об этом начальство, оно предало эти тела сожжению. Несмотря на то что правительство не дало этим ссыльным никакой помощи, а просто бросило их на голом поле — как хочешь, так и устраивайся, — они вскоре устроились на новом месте неплохо, благодаря своему трудолюбию, и жили довольно обеспеченно». Однако через пять лет на Ветке снова поселились староверы! И бороться с ними пришлось уже Екатерине Второй.

Считается, что во времена Екатерины Второй пришло некоторое послабление и раскольников перестали уничтожать как еретиков. По указу Екатерины из паспортов инакомыслящих была убрана запись «раскольник», вместо этого стали писать «старовер», а для тех староверов, которые «православной церкви не чуждаются и таинства церковные от православных священников приемлют», отменялась двойная подушная подать, креститься им дозволялось и двумя перстами. Но эта незначительная лояльность к исповедующим старую веру держалась недолго. Екатерина решила-таки насадить правильную веру. И послала для этой цели военные отряды. Вновь запылали раскольничьи костры! В среде раскольников на протяжении всего времени гонений вызрела мысль, что кроме обычного крещения водой человек может удостоиться и высшего крещения — огнем, и это последнее огненное крещение открывает ему путь на небеса. Чем не аналогия с тем же самым постулатом катаров? И огненным крещением, которое проповедовал вымаранный из списка великих магистров Ордена тамплиеров Ронселин де Фо? Впрочем, самосожжение было не единственным способом «спастись» от мира антихриста. Таковыми же богоугодными в среде раскольников считались утопление и уморение гладом.

При Николае Первом раскольники снова подверглись гонениям. «„Охранительное“ начало, — пишет В. Сенатов, — тщательно выметало все, что бы так или иначе напоминало о старообрядчестве. Восьмиконечный крест на церковных куполах обязательно сменялся на четырехконечный и вовсе не допускался на вновь строящихся храмах. Старинные иконы, случайно уцелевшие в церквах, сносились на чердаки, в подвалы и заменялись иконами нового письма. Двуперстное сложение на иконах переделывалось в именословное и троеперстное. Старопечатная книга, найденная в избе истого „православного“ ревнителя церкви, являлась „оказательством“ старообрядчества и отбиралась с подпискою „впредь таких книг не приобретать и у себя не держать“. Привычка к двуперстному сложению вела на „увещание“ благочинного, консистории, особой комиссии и часто заканчивалась острогом». Эта политика гонений ничего не дала, точнее — результат был прямо противоположный и даже интересный, потому что в руках раскольников волею судеб оказались старинные церковные книги, которые теперь считались неподобающими, и судьба их была ясна — уничтожение. «Гонения же на старую книгу, — поясняет Сенатов, — способствовали тому, что она из храмов переселилась в частные дома приверженцев старины. Эти последние всякими способами, не щадя ни сил, ни умения, ни средств, старались приобрести гонимые книги, припрятать их и сохранить. И почти вся русская старопечатная и древнеписьменная литература чрезвычайно быстро распространилась среди русского народа, преимущественно среди низших классов его — купечества и крестьянства. Это явление имеет необыкновенно важное значение и может считаться почти единственным в истории… Явились особые торговые люди, которые в Москве и других больших городах покупали новоисправленные книги; развозили их по России и на них выменивали книги старые, а с ними и иконы, подвергшиеся начальственной каре. И духовные власти были довольны, что новые книги вводятся рачительно и приемлются безоговорочно, а настоятели бедствующих монастырей и церквей ликовали, что приятие новых книг учинилось без ущерба для церковной казны. И старообрядец, ведущий торг, многократно был радостен: Господь сподобил его изъять святыню из рук нечестивцев… По старообрядческим актам конца XVII столетия, всего через 20–30 лет после начала „раскола“, можно судить, что уже тогда старообрядцы имели книг множество и грамоту разумели. В XVIII веке, в первой четверти его, старообрядцы даже ощущают недостаток в книгах, особенно учительного и религиозно-бытового характера. Помощь пришла со стороны знаменитого Выговского монастыря, на севере, около Онежского залива Белого моря. Здесь создалась огромная школа специальных переписчиков, писавших особым стилем, известным под именем поморского письма. Здесь изготовлялись книги чрезвычайно быстро и в весьма большом количестве и отсюда развозились по всей России, особенно же по Волге, Дону и Уралу. Эта „переписная мастерская“ заменяла настоящую, хорошо обставленную типографию и выпускала книг более, чем тогдашняя московская патриаршая типография, единственная на всю Россию».

Истребление Иргиза

Таковое положение дел не могло нравиться Николаю Первому. И он решил раскольников окончательно истребить. Как человек военный он не собирался с ними договариваться. Если даже «мягкая» Екатерина расправилась с воскресшими поселениями староверов на Ветке, то Николай Первый самым чудовищным образом уничтожил Иргиз. «Высочайшее повеление о сем, — рассказывает Мельников, — последовало в январе 1837 г.: оно было получено саратовским губернатором Степановым и саратовским же архиепископом Иаковом. Степанов не совсем сочувственно относился к этому делу, медлил с исполнением Высочайшего повеления. Иаков же торопил его и не раз присылал к нему по этому случаю своего архимандрита Зосиму. „Посылаю орлиный беспристрастный взгляд на раскольничьи Иргизские монастыри, — писал Иаков Степанову. — У г. Голицына (предшественника Степанова) при орлиных очах недоставало, по-видимому, орлиных когтей. А силы души Вашего превосходительства восхищают меня. Можно надеяться, что при содействии Всевышнего мало останется цыплят в главных гнездах суеверия и разврата. Продолжайте, Ваше превосходительство, что начали. Так идут к звездам“. Только 8 февраля прибыло в монастырь духовное и гражданское начальство, сопровождаемое небольшой военной командой. Настоятелю Корнилию и монашествующей братии предъявлено было Высочайшее повеление — превратить „раскольничий монастырь в единоверческий“. Пока шли переговоры, в монастырь собралось из окрестных поселений до 300 человек старообрядцев. Народ заявил, что он не допустит архимандрита с товарищами его в церковь. Никакие увещания, угрозы не могли подействовать на него. При попытке архимандрита приблизиться к церкви раздался на колокольне набат и крики, точно от воров: „Караул!“ К вечеру начальство возвратилось в город Николаевск. Здесь состоялось совещание, на котором было решено увеличить команду и набрать до двухсот человек понятых из православных. На другой день вся эта команда с начальством подошла к монастырю. Но в нем уже собралось до 500 человек старообрядцев. При первой же попытке войти в церковь „весь этот народ, как один человек, пал на колени, слезно прося оставить им монастырь на прежнем основании“. Стоявшему на коленях народу было прочитано Высочайшее повеление, но оно не возымело никакого действия, народ по-прежнему умолял не трогать их церковь, в которой они молятся за Государя Богу и во всем ему повинуются. Тогда старообрядцам были вычитаны статьи уголовного закона, строго карающие за непослушание царской воле и за бунтовщичество. Народ единогласно заявлял: „Перетерпим всякую казнь, нежели отдадим церковь нашу“. Уездный стряпчий живо, с азартом заявил, что в случае упорства будут привезены пушки и начнут стрелять по толпе: „Государю-императору ничего не стоит, если и сто человек убьют одним выстрелом“. И эти угрозы не помогли. Две недели десятки чиновников и сотни понятых (их добавлено до 400 человек) безуспешно старались привести в исполнение Высочайшее повеление. Преосвященный Иаков потерял уже надежду съездить в монастырь и сказать свое […] и доложил: „Церковь окружена народом, толпа раскольников падает на колени и просит ходатайствовать […] об оставлении им оной, говоря: в храме сем молились предки […] и они желают молиться до конца жизни своей“. Быков сообщил об этом и губернатору Степанову. Губернатор сам прибыл в монастырь ночью 21 февраля, проехав „мимо табора понятых, освещенного огнями, как большой бивуак“. Монастырский двор был наполнен старообрядцами. Губернатор ввел сюда понятых и жандармов и приказал им вытаскивать старообрядцев за ворота монастыря. Началось „мамаево побоище“: понятые жестоко избивали старообрядцев, жестокостью особенно отличались жандармы. По словам самого Степанова, едва начали приводить в исполнение его приказание, как „поднялся величайший шум, вопль, раздался звон колоколов“, на зов которых бежало население из ближайших поселений. Храбрый губернатор испугался последствий своего ночного побоища и приказал всей своей армии отступить от монастыря на версту, к Николаевску, а сам со всем своим штабом уехал в город. На другой день он снова прибыл в монастырь и, не вылезая из саней, кричал старообрядцам: „Вы не повинуетесь государю-императору!“ Толпа в один голос отвечала: „Мы воле государя-императора ни в чем не противимся, только просим ваше превосходительство оставить монастырь сей на прежнем положении“. Степанов пригрозил привести пушки и сбить колокола и уехал в Саратов. Здесь он обратился к губернскому правлению за разрешением непонятного ему юридического казуса: „Мрачное упорство без всяких признаков буйства — что это: ослушание Высочайшей воли или только предварительный приступ к возмущению?“ Правление нашло в действиях бунт, подлежащий военному воздействию. Губернатор после сего потребовал от начальника местного артиллерийского резерва командировать в Николаевск одну батарею; от начальника саратовского гарнизона — отправить туда же роту с офицером. Одновременно он послал в Петербург министру Блудову рапорт о происшедшем с просьбой указаний, что делать дальше. В ожидании ответа он стянул свои войска к монастырю. Министру он писал, что старообрядцы в количестве 500 человек расположились во дворе монастыря и „через тайнство исповеди“ поклялись на смерть не отдавать своего храма. „Толпа эта не имеет ничего наступательного, кроме частной и общей силы тела и духа. В то время как таскали их из монастыря, ни один не тронул понятого: все они стали на колени в несколько колец кругом храма, сцепились руками и ногами и таким образом с трудом поддавались посторонней силе“. Толпа эта решилась умереть на месте без всякой обороны, заслоняя телами своими вход в церковь. Петербургские распоряжения пришли в Саратов лишь 3 марта: приказано монастырь взять, во что бы то ни стало. Губернатор сделал последние распоряжения на месте: он приказал отправить в монастырь еще 30 казаков, снабдив их „двойным количеством нагаек“, затем командировал туда […] четыре пожарные трубы с брандмейстером и соответствующим числом прислуги, так как получил сообщение, что старообрядцы будто бы хотят сжечь Николаевск и монастырь. Сам губернатор явился в Николаевск 12 марта, все военные силы с их начальниками были уже на месте, а также и все командированные чиновники. Стянули к монастырю огромное количество понятых православного исповедания. Сначала было предложено старообрядцам сдать монастырь добровольно, потом пошли угрозы. Но эти попытки не имели успеха: 482 человека мужчин и 617 женщин решили защищать свою святыню до смерти. Тогда губернатор созвал „военный совет“, на котором решено было действовать нагайками казаков, прикладами солдат и пожарными трубами. 13 марта „полчище“ подступило к монастырю. „Вокруг храма в несколько рядов лежал народ, крепко сцепляясь друг с другом. Растащить их не было возможности. Гарцевавший впереди военного отряда губернатор скомандовал: „Пли!“ — и началась стрельба холостыми снарядами. В то же время начали качать из труб воду на лежавших старообрядцев. Казаки ударили в нагайки, пехота начала действовать прикладами по неподвижно лежавшим защитникам монастыря. Гул выстрелов, вопли и стоны избиваемых смешались в одном хаосе, который способен был нагнать панический страх на самого храброго человека. Понятые и солдаты бросились на смутившихся и растерявшихся старообрядцев и начали их вязать и вытаскивать из монастыря. В течение целых двух часов безостановочно шла работа, пока все 1099 человек не были удалены за ограду. Губернатор тотчас же послал экипаж в Николаевск за духовенством“. Прибыл вышеупомянутый архимандрит Зосима и николаевский благочинный протоиерей Олпидимский. Последний предоставил следующий рапорт преосвященному Иакову: „Подъезжая к воротам монастыря, мы увидели множество народа обоего пола, лежащего связанными. Въехав внутрь оного, увидели по всему двору текущую воду и множество крови, ибо насосами разливали народ, а на лошадях разбивали оный в кровь; оттого вода и кровь омыли монастырскую площадь. У церкви губернатор встретил нас таким приветствием: „Ну, господа отцы, извольте подбирать, что видите“. Затем в церкви, по сбитии замков, освящена вода и все оное окроплено. Между тем, пока служен был молебен, воинство и понятые разбойнически в присутствии губернатора грабили имущество монастырское. Окна, двери, полы, погреба, подвалы, кладовые, сундуки, шкафы — словом, все как бы от ужасного землетрясения разрушилось. Хлеб, кроме трех амбаров, которые остались неразломанными, рыба, масло, овощи, одежда, плуги, сани, колеса, телеги и всякая домашняя рухлядь — все как бы огнем пожжено. Словом, монастырь сей оставлен в самом жалком положении“. Далее о. благочинный сообщает своему архипастырю некоторые подробности об избиении беззащитных старообрядцев: конные войска „мяли лошадьми лежавших, а пехота так усердно действовала ружейными прикладами, что изломано было ружейных лож несколько десятков“. Церковная паперть и около оной место, где лежали избитые старообрядцы, обагрены были оных кровью. Чтобы увеличить их мучения, их при сильном морозе обливали из пожарных труб водою. Николаевский протоиерей восклицает в ужасе: „Какое произошло смятение, вопль, убийственные кровавые раны между безоружными старообрядцами, в особенности между женским полом и малолетними детьми, — того описать невозможно!“ Но этим еще николаевское торжество православия не закончилось. Был еще суд над „бунтовщиками“. Военносудная комиссия приговорила: 11 человек наказать кнутом и сослать в каторжные работы; 326 человек и настоятеля Корнилия наказать плетьми и сослать на поселение; 16 человек по старости лет без телесного наказания сослать в Сибирь».

Горькими стихами оплакивали выжившие свой Иргиз:

По грехом нашим нашу страну

Осенил облак зело мрачный;

Постигла нас тьма кромешная;

В солнце угасли лучи светлые…

В те времена в плачевныя

Всяка душа православная

Не может пребыть без рыдания,

Каковых святынь мы лишилися…

Не слышен ныне глас пастырей,

Наставляющих ко спасению…

Почто живых гробам нас не предали?

Не видели бы мы плачевных дней…

Солнце к вечеру приближается,

Тому Дни конец познавается,

Что еще ныне ожидать будем?

Изуверский раскол

Неудивительно, что в раскольничьем движении появились после таковых событий самые темные и тайные течения, которые могут называться изуверскими. После ссылок, пыток, тюремного заключения и прочих «милостей», которые даровали власти, ничего иного ожидать было невозможно. К тому же тайну такого разнообразия течений в среде раскольников можно видеть и в творческом переосмысливании бережно хранимых ими святых книг. За пару веков уже стерлось из памяти, каковой должна была быть старая вера, и немудрено, что на основе забытого возникли новые обычаи, которые почитались за следование старинным. И некоторые из этих обычаев в апокалиптическую для староверов эпоху приняли чудовищные формы. Исповедующие эсхатологический взгляд на мир видели только один путь к вечному блаженству — либо истязания плоти, либо самоубийство. Так возникли скопцы и хлысты. Первые считали, что для правильного следования божественным принципам требуется уничтожить признаки плотского, то есть лишить себя возможности продолжения рода, ибо рождение детей и плотский грех противоречат чистоте и святости. Вторые практиковали систематическое уничтожение плоти во время радений, когда они стегали себя до живого мяса. Тела их состояли сплошь из шрамов и незаживших ран. Радели хлысты в «кораблях», то есть в домах, куда они собирались для своих молений. В «корабле» женщины садились по одну сторону, мужчины — по другую, после чего они начинали петь духовные стихи. Обычно собрания приурочивались к ночи на «знаменательные» церковные праздники. Мужчины и женщины приходили в одних рубахах и непрепоясанными. По мере того как темп песнопений ускорялся, начинались хождения посолонь, под водительством какой-то из радеющих женок, которая крутилась вокруг себя в противоположную от общего движения сторону. Обычно на эту роль выбирали «богородицу», обладающую даром видений и пророчеств. Затем видения охватывали уже всех собравшихся, они тоже начинали вертеться вокруг себя и пророчествовать. Считалось, что таким образом на радеющих нисходит святой Дух. Собрание завершалось причастием, в этом качестве выступал нарезанный на куски обычный хлеб и квас. Предварительно квас освящался троекратным погружением в него креста. Такова была евхаристия у хлыстов. В некоторых толках практиковались и чудовищные жертвоприношения, которые описывал Мельников-Печерский: избранная богородица вступала в связь с избранным Христом, от которого рождала дитя. Судьба ребенка была определена заранее: его приносили в жертву и вкушали как настоящие плоть и кровь Христову. Нередко таким причастием становилась и грудь самой Богородицы. Близкие по обрядам духоборы (в позднее время — молокане) тоже проводили свои радения. Их еще именовали штундистами и евангелистами.

Одного из лидеров духоборов-штундистов конца XIX века Малёванного (по его имени это движение стало называться малёванщиной) описывал и изучал В. Бехтерев. Так что мы можем взглянуть на проповедника не только с исторической, но и с медицинской стороны. Обратимся к работе Бехтерева «Внушение и его роль в общественной жизни». В сорокалетнем возрасте Малёванный оказался в среде раскольников.

«После нескольких лет такой жизни Малёванный стал страдать галлюцинациями обоняния и общего чувства. …Ему часто во время молитвы чувствовались запахи, не сравнимые ни с какими ароматами на земле, и Малёванный объяснял это необычайное явление близостью Св. Духа. Это был, по мнению Малёванного, запах Св. Духа. Вскоре затем Малёванный стал испытывать во время молитвы необычайную радость и чувство особенной легкости тела; ему казалось, что он отделяется от земли, вследствие чего он стал во время молитвы невольно поднимать руки, как бы с целью содействовать этому необыкновенному подъему. По словам Малёванного, и сам он чувствовал свой подъем, и окружающие видели, что он отделяется от земли вершков на пять. Вскоре у Малёванного сформировался бред. Он убеждал, что в нем находится Св. Дух и что все, что он делает и говорит, исходит от Св. Духа. Он также находится в постоянном и непосредственном общении с Отцом (то есть Богом Отцом).

Кроме того Малёванный считает себя Иисусом Христом, Спасителем мира, Евангельский же Христос, по его мнению, не был историческою личностью, и все сказания о Евангельском Христе суть только пророчества о нем — Малёванном. Доказательства своей божественности Малёванный видит в появлении того, что он называет „свидетельствами“, а именно, в поднятии его тела на воздух, в появлении божественных запахов и в появлении ярких звезд, которых никогда раньше не было видно и которые видел, как он сам, так равно видели в 25 государствах, что, по словам Малёванного, и описано в газетах целого света. Уже в 1890 г. у Малёванного во время молитвы и поднятия рук стали дрожать руки, а затем дрожания и судороги распространились и на другие части тела. Малёванный объяснял это вхождением в него Св. Духа, так как, по его словам, он был совершенно не причастен этим движениям, происходившим помимо его воли. Дрожание и трясение Малёванного, которое нередко было ритмическим, производило большое влияние на простодушных окружающих Малёванного его поклонников. Во время общих молитв в ту пору, когда Малёванный начинал дрожать („трястись“, по местному выражению), у некоторых присутствующих, особенно женщин, являлись также вздрагивания и судороги. С этого времени вздрагивания сделались почти неизбежной принадлежностью молитвенных собраний, имевших место в присутствии Малёванного, отчасти и без него».

Таким образом, под обаяние личности Малёванного попали его последователи. Все они испытывали ощущения, сходные со «свидетельствами» учителя. А сам учитель «стал еще усерднее проповедовать свое учение, заявляя, что все, о чем он говорит, принадлежит не ему, а духу, поселившемуся в нем. С этим духом он вел и теперь еще часто ведет беседы, причем дух говорит ему обыкновенно не прямо, а примерами…»

Сущность учения Малёванного, как она выясняется по его заявлениям во время пребывания в Казанской Окружной лечебнице, заключается в следующем:

Дух Божий от сотворения мира носился над вселенной, отыскивая безгрешного человека. Этот дух Божий нередко спускался на некоторых людей и отчасти соединялся с ними, вследствие чего они приобретали дар пророчества и писали пророческие изречения, но это соединение было временное, и Дух Божий опять витал над вселенной. Теперь этот Дух Божий сошел и поместился в нем, Кондрате Малёванном, почему он и есть истинный спаситель мира Иисус Христос. Вследствие этого соединения он получил особенную Божественную силу: он, Малёванный, может, например, говорить и проповедовать на всех языках, он обладает способностью угадывать мысли и желания всех окружающих людей и т. п. Все, что бы он теперь ни говорил или делал, принадлежит не ему, а поместившемуся в его теле высшему духу. Находясь под непосредственным покровительством этого духа, он решил обратить в истинную веру всех неверующих-раскольников… Малёванный проповедует, что скоро наступит кончина мира, вся жизнь каждого человека, его поступки и грехи будут ясны для всех, как солнечный свет, и они понесут должное наказание; желая спасти этих несчастных, он и обращается к ним с проповедью. Все умершие не воскреснут, а последователи его будут жить вечно. Он уговаривает всех жить в мире и согласии, в виду скорой кончины не заботиться о материальном благосостоянии: все лишнее продать, иметь общую братскую кассу, из которой каждый неимущий мог бы брать, сколько ему нужно; оставить полевые и другие работы и все время посвящать молитве и слушанию его божественного слова. Такие последователи нашлись и, собираясь в его доме, подолгу молились. 15 ноября 1889 года во время такой усердной молитвы со своею братией (человек 18) на нем проявилось чудо — наитие святого Духа… С этого времени он окончательно бросил все свое домашнее хозяйство, потому что при всяком физическом труде у него появлялась сильная слабость и дух, поселившийся в нем, не позволял сосредотачиваться над работой. Через неделю после первого проявления Божественной благодати над ним совершилось второе: его тело начало распинаться; руки были как бы прибиты, а само туловище как бы поднималось в воздухе и слегка покачивалось. В сердце в это время ощущались вопросы и ответы; например, вопрос: какая будет кончина мира? Ответ: будет новый завет, и новая жизнь бесконечная и радостная… Об этом Малёванный рассуждает так: «Сейчас по божеству ночь, люди ходят и живут, не зная своего пути — как ночью, но скоро придет время, когда поступки всех людей так же ясно будут видны, как днем мы видим дорогу, тогда они все познают Бога и будут испытывать духовную борьбу, то есть муку о своих грехах. Люди грешные и строптивые будут испытывать эту борьбу в течение 6 лет, а люди, уверовавшие в него, только в течение одного года, потому что их страдания искупил он — Христос, который в течение 40 лет за них проливал в молитве пот и слезы. По истечении 6 лет, проведенных в посте и молитве, все получат обновление, узнают, что душа их бессмертна и войдут в Божий мир. Тогда явится Божественная сила, не описанная ни в какой книге, бренное тело исчезнет, души не будут переселяться в новые бренные тела, а будут только видимы друг для друга, как звезды небесные в бесконечные времена и на бесконечном пространстве. Все живущее на земле умрет, и останутся только тела нетленные (камни, деревья и травы). Видимые ныне звезды — это души небесные. В прошедшие времена они иногда испускали свои лучи на избранных людей — пророков, и, вследствие вхождения этих лучей во внутренность таких избранников, они получали дар предсказания. После вышеуказанных видений и наития на Малёванного Св. Духа число его последователей еще более увеличилось, они шли напролом, не обращая внимания на приставленную к его дому стражу. В силу этого по распоряжению Киевского Генерал-Губернатора он был взят и посажен в Кирилловское Богоугодное заведение».

И понятно, почему. Последователи Кондратия Малёванного «оставили все свои полевые работы, распродавали имущества, проводили время только в еде и молитве и ожидали скорой кончины мира. Одна женщина в припадке фанатизма задушила свою шестилетнюю дочь. Последователей Малёванного было более тысячи, и они считали Кондрата за Христа… В результате развивается психопатическая эпидемия, принявшая грозные размеры и потребовавшая вмешательства властей. По описанию проф. И. А. Сикорского, эта эпидемия проявилась в ненормальном настроении духа, выражавшемся необычайным благодушием, нередко переходившем в экзальтированное радостное состояние, не обусловленное какими-либо внешними мотивами, вообще жизнерадостным настроением и особенною чувствительностью. Точнее выражаясь, малёванцы чувствовали себя как беззаботные дети, находящиеся в радостном или праздничном настроении духа… Считая Малёванного за Спасителя и веря его проповеди, они живут в ожидании кончины мира, которую признают благоприятной переменой своего существования. Человек тогда не будет умирать, не будет ни заботиться, ни трудиться, так как все за него будет устроено Богом. Они признают себя избранниками в виду того, что они первые приняли новую веру и поэтому получат лучшую часть в будущем, тогда как все те, кто не хотел уверовать, будут осуждены на Страшном Суде. В силу этих ожиданий Страшного Суда, они отказываются от труда и заботы, предоставляя и то, и другое неверующим; они продали или раздарили свое имущество, дабы не иметь в этом отношении никаких забот. Свои поля они оставили не обсемененными под влиянием той же идеи предстоящего Страшного Суда. Дело дошло до того, что многие даже продали молочный скот и стали покупать молоко для своих детей у православных…»

Основным признаком богоизбранности последователи Малёванного считали появление судорог во время радений. По заявлению проф. И. А. Сикорского, «сами малёванцы придают значение судорожным проявлениям, считая их несомненным действием Божественного начала в человеке. Находясь на молитвенных собраниях, они ждут наступления судорог у кого-нибудь из присутствующих, радуются виду судорог, оживляются и восторгаются картиною судорог и при первом появлении судорог во всем собрании начинается общий подъем возбуждения и ликования».

Заметим, что Малёванный жил уже в конце XIX века, то есть во время, когда гонений на раскольников уже не было как таковых. Однако даже в такое «благополучное» время он пребывает в предчувствии апокалиптических событий. А теперь представьте себе более сложные для староверов века. И более сильную веру, чем у Малёванного. С такой верой истязания плоти, доведение тела до истощения и тяжелых повреждений считалось благом, а появление в этом особом состоянии галлюцинаций — особым знаком близости к Богу. Недаром Бехтерев проводит параллель между радениями малёванцев и хлыстов. «Существует даже тождество в основных верованиях малёванцев и хлыстов, — пишет он, — а именно в возможности непосредственного общения человека с Богом в форме вхождения Св. Духа в человека во время истерических конвульсий. По словам И. А. Сикорского, „этого входящего духа чувствуют одинаково и хлысты, и малёванцы. По мнению тех и других дух обозначается судорогами и трепетанием. Весьма интересно, что даже возгласы, употребляемые в экстазе малёванцами: „Ой дух, ой дух!“ — тождественны с хлыстовскими“. Очевидно, что как у малёванцев, так и у хлыстов радения и религиозные упражнения стоят в тесном соотношении с истерией, которая, как мы знаем, благоприятствует развитию галлюцинаций, судорог и иных нервных припадков, признаваемых теми и другими за наитие Св. Духа и которая дает столь благоприятную почву для внушения. Радения же этих сект составляют весьма благоприятную почву для развития как путем внушения, так и путем самовнушения истерических болезненных проявлений, признаваемых божественными. Нам кажется, что в этом взаимовнушении заключается несущественная доля той притягательной силы, какую имеют радения для малёванцев, хлыстов и скопцов — этих представителей сект, имеющих несомненно патологическую основу. Обыкновенно принимают, что страсть к этим радениям объясняется перспективой ожидаемого экстаза радости. Это объяснение, без сомнения, имеет свою реальную основу, но вряд ли только одной перспективой ожидаемого экстаза радости, обусловливаемого, как думают некоторые, движением, может быть объяснено неудержимое влечение этих сектантов к своим радениям. По крайней мере, не меньшую, если еще не большую, роль играет в этом отношении, на мой взгляд, то взаимовнушение, которое на таких радениях производится отдельными членами друг на друга и которое поднимает чувство восторга и упоения в них до необычайного напряжения, недостигаемого при иных условиях отдельными членами. Это же взаимовнушение сплачивает отдельных членов сект на радениях в одно целое, в одну личность, живущую одной мыслью, произносящей одни и те же возгласы, исполняющей одинаковые по существу жесты и телодвижения. Естественно, что это целое, являющееся источником недосягаемых наслаждений, столь притягательно для отдельных членов, что заставляет их, несмотря на строгий запрет закона, под тем или другим предлогом устраивать свои радения и являться на них даже за десятки верст. С другой стороны, в этой притягательной силе радений и молитвенных собраний выше указанных сектантов заключается, между прочим, в значительной мере и необычайное упорство этих грубых сект, с которыми оказывается бессильною борьба правительства и духовенства».

Подобные радения и появление мессианских или апокалиптических идей характерны для многих крайних течений старообрядчества. В конце XIX века в Канаде местные власти были напуганы непонятным поведением духоборов. «Некто Зебров, объявивший себя Иоанном Крестителем, стал проповедовать поход в пустыню „для лицезрения Христа“, заверяя всех, что зимы не должно быть и что ее нечего бояться. Поверили ли сектанты своему вожаку или поступили они в силу собственного рассуждения, только из некоторых деревень они стали приходить в одних холщовых рубахах, босые и с непокрытыми головами. Но другие выходили одетые как следует, если не в кожаных, то в резиновых сапогах, захватив с собой и байковые одеяла. Деньги, кажется, были при всех, и немалые, так как в Йорктоне, например, какой-то босоногий духобор, по свидетельству многих присутствовавших, вынул тугую мошну и отсчитал из нее 250 долларов, то есть 500 рублей, одному из чиновников канадского иммиграционного ведомства, поручая ему купить яблок, фруктов, хлеба и картофеля на всю братию». По известиям, напечатанным в «Temps», духоборы, прежде чем отправиться «в поход на восток», отпустили на свободу весь свои домашний скот, не желая «притеснить никакое живое существо».

До похода в течение долгого времени духоборы в своих селениях с удивительным терпением исполняли тяжелые работы. Потом вдруг, охваченные неудержимым прозелитизмом, бросили селения и отправились в проповеднический поход. Телеги, которые были при духоборах, были побросаны ими в пути, вместо того они навязали на шесты байковые одеяла и несли таким образом дряхлых стариков и малых ребят. Хотя духоборы имели при себе и деньги, они побирались в пути милостыней ради спасения души или собирали травы и колосья. В Йорктоне, которого духоборы достигли 15 октября, от них отобрали насильственно женщин и детей, всего 1060 человек, предоставив мужчинам в количестве 800 человек идти далее. «Насколько можно судить, это решение канадских властей принято было духоборами с полной покорностью: случившиеся при них вожаки Подмеров, Дендров и Зебров, как передают, внушили им, что на то воля Божья, против которой нельзя прати. Не так легко покорились этому насилию задержанные женщины: многие из них на первых порах не только сами отказывались есть что-либо из предлагаемой пищи, но даже и плакавшим детям воспрещали: лишь только кто подавал что какому-нибудь малышу, мать у того кусок из рук вырывала… Вскоре однако это изуверство поумерилось: через сутки-другие духоборки не только ели, но и стали помогать стряпать. Вели все себя тихо, только „божественное“ читали, да псалмы пели; две женщины однако уже и тут, в Йорктоне, впали в сумасшествие: одна 60-летняя старуха все утверждала, что от нее имеет родиться Христос Спаситель, другая безумная была потише: все что-то бормотала про себя и чертила пальцем на полу. Спустя несколько дней появилась еще сумасшедшая — 17-летняя девушка, провозглашавшая себя Богородицей. Тем временем мужчины шли вперед, продолжая свои заунывные напевы гимнов: по ночам они останавливались под открытым небом, и многие из них не только ничего не ели, но и сна себя лишали: впереди шел босой, бледный, с лихорадочно горящими глазами, обнесенными темными кругами, и черною же длинною, развевавшеюся по ветру, бородой — „Иоанн Креститель“ — Зебров. Этот, подходя к местечку Fox-warren, стал уже и бредить на ходу — ему все представлялись видения; он не спал уже четвертые сутки и стал то и дело ловить что-то по воздуху и хвататься за что-то, мерещившееся ему, взывая к следовавшим за ним духоборам: „Вот он Христос — хватайтесь за него все, спасайтесь!..“ По дороге к Фоксваррену духоборы стали бросать одеяла, платье, кошельки, обувь… Все это подбиралось следовавшими за ними конными жандармами и доставлялось куда следует на хранение. У Фоксваррена выпал снег, и это поколебало веру пилигримов в своего „Иоанна Крестителя“…»

В середине XIX века снова «воскресли» как из небытия староверские толки «морельщиков» (тех, кто морил себя голодом), «самосжигателей» (тех, кто добровольно сжигал себя и своих родных), «соединяющихся со Христом» (то есть самоубийц, совершавших этот акт самостоятельно или с помощью друзей), появилось немало скопческих толков. Иногда вся деревня выбирала своего губителя, и он завершал их земное бытие, иногда целые семьи окладывали избу соломой и добровольно сжигались. Крестьянин Владимирской губернии по имени Никита принес в жертву двоих своих детей, положил в избе и затем ее поджег, как потом он объяснял, следуя примеру Авраама. За подражание библейскому патриарху он был сослан в Сибирь, но и там не успокоился. Однажды его нашли в лесной часовне распятым на большом деревянном кресте. Никита распял себя сам, заранее просчитав, как будет умирать на кресте подобно Христу, он даже пробил себе левый бок, да только совсем ослабел от потери крови и не смог насадить правую руку на гвоздь.

В самом конце XIX века в Тирасполе объявилась раскольничья монахиня Виталия, которая проповедовала скорый конец света. Она так живо убедила местных староверов, что конец света не за горами, что они добровольно согласились дать себя замуровать в земле, что и исполнил Федор Ковалев: он заложил яму с ожидавшими конца света кирпичами. Эти добровольные смерти происходили на протяжении 1896–97 годов на разных хуторах. Замуровал в яме он и саму монахиню Виталию. Несчастный душегуб верил искренне, что таким способом дает им вечную жизнь. В конце концов он был арестован и осужден, а после семи лет заключения отправлен в монастырь…

Выскобленные

Из хлыстовского толка в свое время вышли и скопцы. «Основателями скопческого движения, — писал А. Панченко, — были трое крестьян: нищие бродяги Андрей Иванов Блохин и Кондратий Никифоров (в следственных документах его также называют Трифоновым и Трофимовым), а также хлыстовский „учитель веры“ Михайла Никулин из Орловского уезда. О судьбе Андрея Блохина после процесса 1772 г. нам ничего не известно. Что же до его товарища Кондратия, то есть достаточные основания предполагать, что именно он стал лидером нарождавшейся секты скопцов, и что именно его мы знаем под именем скопческого „искупителя“ Кондратия Селиванова, слывшего Христом и „государем Петром Федоровичем“». «Мне было явление во сне, — рассказывал скопческий искупитель, — будто бы Господь Саваоф явился и говорит: „ты имеешь грех, и если ты его не отбросишь от себя, то не будешь в царствии небесном“. И показал мне нож большой, который лежал в сарае и был сильно раскален, и сказал: „возьми сей нож и проведи оным по телу своему, начиная от большого пальца правыя ноги до тайного уда; и ежели нож остановится на тайном уде, то отрежь его, и будешь счастлив и спасен“. Когда я проснулся, то пошел в сарай и нашел там нож, показанный мне во сне. Взяв его, пошел в ригу, которая в это время топилась с хлебом для молочения; положил нож в огонь и раскалил его так, как во сне видел; потом, взявши его, провел… по всей ляжке правыя ноги своея до самого тайного уда; и как только до него ножом довел, то в ту же минуту отрезал себе <яйца> и бросил их в огонь, которые в моих глазах и сгорели». После окончания орловского следствия Селиванов продолжил свою проповедь в Тульской и Тамбовской губерниях. Скорее всего, в это время его сподвижниками были нищий Мартын (Мартин) Родионович (известный нам только по писаниям самого Селиванова и скопческим легендам), а также крестьянин Александр Иванович Шилов, прослывший впоследствии «скопческим предтечей» и «графом Чернышевым». Однако весной 1775 г. властям стало известно об оскоплениях, производящихся под Моршанском. Арестованного в Москве Селиванова отвезли в Тулу, затем в Тамбов и, наконец, в д. Сосновку, где жило большинство тамбовских последователей скопчества. Там его били кнутом и отправили в Нерчинск. Около десяти человек (и в их числе Шилова) после соответствующих наказаний сослали в Ригу. Все эти карательные меры, однако, не остановили распространения скопчества. При этом дело не ограничилось центральными губерниями. Сектантская община появилась в Риге (здесь ею руководил Александр Шилов); скопцы обосновались и в южных пригородах Петербурга. Уже к 1790-м гг. скопчество перестало быть исключительно крестьянским религиозным движением. Оно стало активно распространяться в купеческой и мещанской среде, что в существенной степени облегчило финансовые и организационные условия деятельности сектантов. Около 1797 г. в Европейскую Россию возвратился и Селиванов. Как именно это произошло — не совсем ясно. Судя по всему, в 1797 г. с лидерами скопчества (в частности, с Шиловым и Селивановым) беседовал император Павел I. Точное содержание этой беседы нам неизвестно, однако после нее шесть скопцов, включая Шилова, были заключены в Шлиссельбургскую крепость, а Селиванова в качестве «секретного арестанта» поместили в Обуховский смирительный дом в Санкт-Петербурге. В январе 1799 г. Шилов скончался и был погребен в Шлиссельбурге. Скоро, однако, Селиванов был отпущен на свободу, и Александр Первый несколько раз выслушивал его предсказания. «В 1804 году скопец А. М. Еленский, — пишет С. Шаров, — направил в кабинет Александра I записку о том, как обустроить Россию в скопческом духе. По этому проекту Россия должна была стать огромным скопческим кораблем, оскопленный Государь должен был ею управлять подобно Иисусу Навину, слушаясь гласа небесного. „Опробовать все тайные советы“, поступающие с неба, должен был все тот же Селиванов, так как, по вере всех скопцов, „в нем присутствует полный Дух небесный с Отцом и Сыном“». Александр, конечно, советам Еленского не внял, а самого камергера отправил в монастырь. Селиванова он не стал притеснять, надеясь, что его можно контролировать и переубедить. Но поскольку Селиванов сам был наделен даром переубеждать людей, оказалось вдруг, что некоторые из матросов и гвардейцев приняли его веру и совершили над собой оскопление. Число новообращенных росло. Царь снова отправил Селиванова в заключение. На этот раз — в монастырь и до конца его земных дней.

В 1844 году по приказанию Министерства внутренних дел было напечатано «Исследование о скопческой ереси». Разделяя раскольнические ереси на четыре типа, автор относит скопцов к четвертому — губительским ересям. «Четвертый разряд составляют губительные толки, из коих немногие доныне существуют; толки, воспламенявшие народ разными обольщениями страдать за Бога, принимать добровольно венец мученичества чрез самоубийство или самоизуродование в разных видах. Таковы: Степановщина, Морельщики, Самосожигатели, Детогубцы, Сократильщики, Тюгалыцики, Спасовщина и, наконец, Скопцы… Таинственность, которою прикрывают себя последователи еретических расколов, делает почти невозможным не только разъяснение и подробное исследование их лжеучения со всеми его оттенками по различным толкам или кругам, но даже и самое приведение в известность числа сих кругов или согласий. Судя по беспрестанно вновь делаемым случайно открытиям разных новых, дотоле неизвестных сект, едва ли можно ошибиться, предположив число их достигающим до сотни. В числе таких зловредных изуверов, по всей справедливости, одно из первых мест должны занять последователи секты скопцов, которые, с противным природе наружным изуродованием своего тела, соединяют тайное учение, самое сумасбродное, какое когда-либо существовало».

В основе учения скопцов, считал автор, лежат неправильно понятые слова Христа: «Суть скопцы, иже из чрева материя родишася тако; и суть скопцы, иже скопишася от человек; и суть скопцы, иже исказиша сами себе, царствия ради небесного».

Первые скопцы в России, по этому разысканию, «были два Митрополита Киевские: Иоанн и Ефрем, оба родом из Греции, следовавшие один за другим в конце XII века. Первый из них, вывезенный из Греции Княжною Анною Всеволодовною в 1089 году, был принят киевлянами за „мертвеца“ (навье, так сказано в Летописи); стало быть, возбудил к себе отвращение и ужас, что дает повод заключать о необыкновенности скопцов до того времени в России. Впрочем, ни тогда, ни после, нет никаких признаков в истории о существовании у нас скопчества в виде секты». Иными словами, с XII века и по начало XVIII зафиксированных — документально случаев скопчества не было. Древняя церковь имела единый для всех православных закон. Но как только в самой церкви случились разногласия, тут-то и оказалось, что появилось радикальное учение «последних дней». Появились и люди, которые во славу бога стали себя увечить. «Первый слух о них в этом виде относится к началу прошлого (XVIII) века. В Ростовской епархии, в Углицком уезде, в 1715 году захвачены были какие-то еретики, коих учение походило на скопческое. Затем, в 1717 году, пойман там же отставной московский стрелец Прокопий Лупгин, со товарищами, 20 человеками обоего пола, коих он был учителем. По исследованию открылось, что в тайных сонмищах своих Лупгин называл себя Христом, а некоторых последователей своих апостолами, причащал их ломтиками хлеба, проповедовал наступление царства Антихристова и последнего времени мира; молитвы у них сопровождались пляской, на которую подымало их, как они говорили, Духом Святым, а некоторым Дух же Святой сообщал дар пророчества. К этой секте, кроме угличан, принадлежали многие и из жителей других уездов, но, как видно, их при следствии не открыли. В таком же духе было открытое в царствование Анны, в 1733 году, в Москве скопище, по доносу какого-то разбойника Караулова». Естественно, донос тут же проверили и арестовали 78 человек обоего пола, «которые, собираясь тайно, пели собственного сочинения молитвы, плясали попарно, взяв наперед благословение у председателя общества или учителя, бичевали себя, пророчествовали, хулили брак законный, запрещали последователям своим жениться, а женатым приказывали разводиться; причащались также ломтиками калача, ругаясь над истинными Св. Тайнами; крещением называли приобщение к их обществу и участие в их богомолении, утверждая, что сим именно способом и все древние угодники заслужили спасение и святость; но для сокрытия своей ереси, не запрещали исполнять наружно обряды и таинства православной церкви; всякого вновь приемлемого обязывали клятвой соблюдать учение их в тайне; после молитв и пляски, обыкновенно все собрание тут же проводило ночь, оба пола вместе, предаваясь свободно всякого рода распутству, так что многие из участниц рожали даже детей, в том числе одна из главных наставниц ереси, старица Ивановского московского Девичьего монастыря, в котором происходили и самые эти собрания». Наказание не заставило себя ждать: нарушители спокойствия были схвачены и «частию казнены смертию, частию наказаны и сосланы». Но были ли эти еретики скопцами? Вот этого как раз доказать и не могли, то есть, грубо говоря, физических признаков скопчества найдено не было, так что арестованные могли быть хлыстами или духоборами. Наказывали их за общую догматическую платформу раскольников, потому как считалось, что скопчество — это, так сказать, финальная стадия хлыстовщины или христовщины, и вообще в документах той эпохи арестованных называют… квакерами. Автор считал, что открытая доносом ересь впоследствии, «вероятно из фанатизма, присоединила к догматам своим то изуверское самоизуродование, которое составляет отличительный наружный признак собственно ереси скопцов. Старица Настасья, старец Петровского монастыря Тихон и другие начальники квакерской секты объявили при следствии сами, что дурачили легковерных, выманивая у них под разными предлогами деньги. В числе стариц, сосланных по сему делу в Тобольский (Введенский, близ Успенского Долматова) Девичий монастырь, была расстриженная старица Ивановского Московского монастыря Акулина Иванова: имя важное в истории скопческой ереси». Тут нужно оговориться, почему в следственном деле появляется «денежный вопрос»: обвинение в простом мошенничестве требовало меньшего наказания, чем ответ за ересь. Наши «квакеры» были еще не готовы принять мученический венец полностью. Собственно скопчество выросло как раз из полного принятия мученичества и телесного очищения — предтечи духовной чистоты и святости. Слова Священного писания, поясняет наш текст, «были поняты скопцами буквально и приняты как необходимое условие спасения: условие, без коего человек, обуреваемый плотскими страстями, никогда не сподобится наград, обещанных праведникам. Увлеченные своим заблуждением, они оскопление называют искуплением, утверждая, что это одно и то же; называют его так же огненным крещением, почитая исключительным путем, чтобы приобщиться к истинной Христовой церкви и наследовать вечное спасение. Причина, почему оскопление называется у них огненным крещением, заключается отчасти в ложном применении слов Предтечи Иоанна, свидетельствовавшего, что крещение совершается Духом Святым и огнем, а отчасти и в том, что, по их словам, оно прежде было производимо посредством отжигания ядер раскаленным железом. В настоящее время, у наших скопцов, операция оскопления совершается просто: посредством отсечения удесных близнят, как называют они семенные ядра, долотом, ножом или другим острым орудием, после предварительной крепкой перевязки мошонки тонкой ниткой или веревочкой. Для этого бывает у скопцов обыкновенно особый мастер, или операция возлагается на первенствующего в круге учителя. Скопцы сами рассказывают, что операция оскопления не всегда оканчивается удачно: многие жертвы обмана или изуверства умирали на месте, исходя кровью; другие подвергаются продолжительным страданиям, воспалениям, умирая нередко от последствий его. Жегало и кой-какие мази и примочки составляют обыкновенное средство для остановления кровотечения, иногда весьма значительного; перевязки жил они, кажется, никогда не делают: так, например, по делу об открытых в 1822 году в Курской губернии скопцах, найдены у них даже на ляжках глубокие раны от неосторожного обожжения раскаленным железом, коим они старались остановить кровотечение. Есть много примеров, особенно между солдатами и матросами, что люди эти из чистого изуверства оскопляли себя сами и в бесчувственном положении приносимы были в госпитали и больницы: они делали это ножом, бритвой и даже топором, и притом иногда в воде, во время купанья. Впрочем, как многие на себе испытавшие раскаявшиеся скопцы утверждают, посредством отнятия ядер не вполне достигается цель умерщвления плоти; вожделение не вовсе уничтожается, и оскопленные, особенно в молодости, не лишаются способности совокупления: только это происходит без излияния и с долговременным напряжением до крайнего всеобщего изнеможения. По Курскому делу обнаружилось положительно, что однодворец Аннилогов, скопец, состоявший уже под судом и отданный на покаяние, жил в незаконной связи с однодворческою девкою. Посему для окончательного уничтожения способности к половому совокуплению скопцы совершают над собой вторичную операцию, состоящую в отъятии самого ствола, что и называется у них полным крещениемъ, или наложением на себя царской печати. Созонович говорит, что, бывши прежде того уже скопцом, он в Соловецком монастыре произвел над собой эту вторую операцию и подвергнул ей других из своих собратий, по принятому им там на себя званию учителя и по ревности к целомудрию, к полному сохранению которого до того они не чувствовали себя способными. Обычай этот ныне распространяется у скопцов, и в новейшее время операция была иногда совершаема прямо отсечением вдруг и ядер и ствола. Утверждают, что неполные, то есть не возложившие на себя царской печати скопцы, не лишаясь чрез оскопление плотских половых вожделений, но будучи не в состоянии оплодотворять, в недрах скопищ своих предаются с полной свободой всем крайностям распутства, попирая святость родственных уз и даже самые законы природы, избирая в последнем случае для себя в друзья и сожители молодых и благообразных юношей своей секты, с которыми они имеют тогда все общее: стол, ложе, дом и имущество». Об этом положительно свидетельствует один арестант Соловецкого монастыря, некто Кудинов, знавший все тайны скопчества в подробности: «они, говорит он, плотоугодию, сладострастию и мамону служат как своему идолу, говоря, что брачные гости не постятся, когда с ними жених; прежде имели они подружек женщин, как и сам их лже-Христ, но теперь каждый скопец соединен с другим скопцом же непотребным дружеством». Верить ли показаниям Кудинова? По поводу гомосексуальных отношений — вряд ли, поскольку не для уничтожения способности к воспроизведению себе подобных проводилась операция. А вот что касается общего ведения хозяйства, то это явный показатель братства, живущего одной большой семьей. Кроме собственно скопчества мужского существовало и оскопление женщин, но эта операция имела скорее психологический, нежели физиологический аспект. «Что, в пылу фанатического изуверства, ересеучители скопческие подвергают женщин различным изуродованиям, в том нет никакого сомнения; многократное освидетельствование так называемых скопчих доказало это положительно. В 1843 году, например, открыто в С. Петербурге, по поводу розысканий о моленной Царева, несколько скопчих, изуродованных более или менее; в 1844 году, оказалось тоже в Тамбовской губернии. Обыкновенно у женщин вырезываются, выжигаются или вытравляются сосцы у грудей, отрезываются вовсе груди, уродуются различным образом детородныя части вырезыванием малых губ, клитора или даже отрезанием части больших губ. В строгом смысле, изуродованных таким образом женщин, нельзя называть скопчихами, потому что операция тут вовсе не имеет того же значения, как у мужчин; но, по намерению, с коим она произведена, и по общему духу секты, женщины эти бесспорно принадлежат к толку скопцов».

Скопцы XIX столетия сами себя так не именовали, они называли себя чистыми, белыми голубями, праведными, истинными сынами Божиими, обеленными, выбеленными т. п. Впрочем, аналогичное именование было и у катаров, духовных скопцов — альбигойцы (белые), совершенные, чистые. В России пик скопчества пришелся на начало XIX века, когда снова стали актуальными эсхатологические настроения. «Наложение на себя царской печати или отнятие самого ствола у мужчин, вошло у них в употребление не прежде 1816 года, и доселе старыми, или так называемыми чистыми скопцами в Петербурге отвергается: они приписывают способ этот скопцам иногородным, или, как они выражаются, Замосковским, коих, по этому случаю, называют псами, не постигающими истинного разума Св. Писания. Несмотря однако ж на то, большая часть новейших операций совершаются именно сим варварским образом. Нередко операция производится над малолетними: обреченных на это жертв, малых и взрослых, иногда распетливают на особо для того устроенном станке в виде креста.

Впрочем, все приготовления эти делаются только скопцами в Москве, Петербурге и Риге, или около Петербурга: в Гатчине, Софии и на Славянке. В деревнях Тамбовской, Орловской и других губерний, операция делается просто в лесу, или в каком-нибудь глухом месте, в чулане, клети, и притом большею частию только по добровольному соглашению обманутой и обольщенной жертвы. Есть еще одно видоизменение скопчества: так называемые перевертышу, распространившиеся, как видно из донесений местных начальств, особенно в Тамбовской губернии. Эти люди не лишают себя никаких частей тела, и потому их даже трудно отличить; но они перекручивают себе, вероятно в детстве, семянники, к коим привешены ядра, разрывая этим всякую органическую связь между ними и остальным телом, что и соответствует оскоплению».

Среди скопцов распространялись легенды апокалиптического содержания, которые и вызывали больше всего тревогу у властей. Не столько сам факт оскопления, сколько религиозные идеи раскольников казались неприемлемыми, поскольку в качестве грядущего Мессии и спасителя в этих легендах выступали монаршии особы. «Главное основание лжеучения скопцов состоит в том, что они ожидаемое всеми христианами второе и последнее пришествие Иисуса Христа почитают уже исполнившимся, утверждая, что сын Божий, по неизреченному милосердию своему к роду человеческому, ныне утопающему в страстях, не хотя погубить создание свое до конца, во второй раз воплотился на земле, и распинается на кресте (то есть страждет от гонений и казни) за наше спасение, претерпевая гонения от иудеев и фарисеев (то есть от духовного и гражданского правительства). О воплощении, рождении и жизни этого второго Христа своего, они рассказывают исполненную безумства и крайней нелепости сказку, а именно: будто бы родился он от бывшей императрицы Елисаветы Петровны, чистой Девы, по благовествованию Иоанна Богослова, от Св. Духа, и что он был то самое лицо, которое потом царствовало на русском престоле под именем императора Петра III Феодоровича. По наиболее распространенному между скопцами баснословию, императрица Елисавета разрешилась от бремени в Голштинии и, по возвращении затем в Россию, будучи предъизбрана к житию святому, сама царствовала только два года, а иные даже утверждают, не царствовала вовсе, но, оставив на престоле вместо себя одну из наперсниц своих, имевшую совершенное с нею сходство, как в чертах лица, так и в свойствах душевных, сама удалилась в Орловскую губернию, где, поселясь в доме одного крестьянина-скопца под именем простой женщины Акулины Ивановны, провела остаток жизни в постнических подвигах, молитве и благотворении, и тут же скончалась и похоронена в саду, в котором мощи ея скрываются и поныне. Эта Акулина Ивановна должна быть лицо действительное, историческое. Об ней, как должно заключать по всей вероятности, говорится в указе Св. Синода от 7 августа 1734 года, что „в числе осужденных в 1733 году Тайною канцеляриею лиц из секты, открытой в Москве по доносу разбойника Семена Караулова, была какая-то старица Акулина Иванова, наказанная кнутом и сосланная в Тобольскую Губернию“. Скопцы признают и чтут Акулину Ивановну как Богородицу и призывают ее под сим именем в своих молитвах. По сказкам других скопцов, разрешение Елисаветы Петровны от бремени последовало в России, и Петр III был немедленно по рождении отправлен в Голштинию, где, достигнув отрочества, принял оскопление. Когда, по достижении совершенных лет, Петр Феодорович вступил в брак, то супруга его, императрица Екатерина II, узнав о неспособности его к брачной жизни, возненавидела его, начала гнать и приняла твердое намерение лишить жизни, как только представится удобный к тому случай. Такой случай и представился по вступлении Петра III на императорский престол. Склонив на свою сторону вельмож, Екатерина, по буесловию скопцов, решилась привести в исполнение намерение свое в Ропшинском дворце, где на ту пору император имел пребывание; но Петр, сведав об том, подкупил часового, поменялся с ним платьем, и в солдатском одеянии успел тайно скрыться, а на место его был убит часовой, оставшийся в его платье. Другие бредят, что часовой принадлежал сам к скопцам и узнав в заключенном своего спасителя, сам добровольно принял за него мученический венец, отпустив узника для спасения человечества в мир. Ошибка тогда же сделалась известна Екатерине; но убитый солдат был объявлен и похоронен под именем императора. Избежав таким образом смерти, Петр Феодорович три дня скрывался от поисков без пищи, сидел в каком-то каменном столбе, проживал у колонистов и наконец бежал в Москву, где, живучи тайно между скопцами, начал свою проповедь. Из Москвы перешел он с учением своим в окрестности ее, потом прошел всю Россию и разные государства, и наконец, вместе с своим предтечею, каким-то Графом Александром Ивановичем, прибыл в Тулу, проповедуя всюду, что он есть истинный Христос, творя чудеса и научая скопчеству, как единственному средству к наследию Небесного царствия. В Туле, оба они были схвачены, осуждены, наказаны кнутом в деревне Сосновке, Моршанского уезда Тамбовской губернии, и потом сосланы, первый в Сибирь, а второй в Ригу. …Далее скопцы рассказывают, что император Павел, по вступлении своем на престол, узнав от одного освобожденного им из Сибири московского купца Масонова, что отец его Петр Феодорович жив и томится в ссылке, приказал возвратить его из Сибири в С.-Петербург. Когда привезли его и представили государю, то последний спросил: „Действительно ли он его отец“? На это каторжник будто бы отвечал: „Если ты примешь мое дело, то есть учение мое и оскопление, то я признаю тебя моим сыном“. В это же время освобожден был из заточения и предтеча лже-Спасителя. Затем государь, не признав обоих ссылочных теми, за кого они были выданы от Масонова, приказал одного лже-Христа поместить с пенсиею в какую-то богадельню, а лже-Предтечу сослал в Шлиссельбургскую крепость, где будто бы, по смерти, явились на Преображенской Горке его мощи. Потом, по старанию богатых скопцов, лже-Петр был освобожден из богадельни и причислен в С. Петербургское Мещанское Общество, под именем Кондратия Селиванова, где и жил, распространяя еретическое учение свое до 1820 года, в котором, по Высочайшему повелению, сослан на заточение в Суздальский Спасо-Евфимиевский монастырь.

Из этого места ссылки, по учению скопцов, лже-Христ должен явиться уже в величии и славе, просвещая весь мир светом своего учения, воцарится на русском престоле, и, освободив скопцов из ссылок и от всякого гонения, откроет в С.-Петербурге всеобщий суд миру. Впрочем, некоторые скопцы ожидают пришествия лже-Спасителя от Иркутска, описывая подвиги его теми же чертами, как это видно из большого числа „Скопческих Песен“. Тогда, воспевают скопцы, все владыки земные падши поклонятся ему, покорятся могущественному его скипетру, признают Иисусом Христом, истинным Богочеловеком, и сокрушаясь о том, что не познали его между человеками, будут просить о ниспослании к ним благодати оскопления, чего и удостоятся. Суд этот будет, по мнению скопцов, общий: живым (то есть скопцам) и мертвым (то есть не оскопившимся); но и тут судья скопческий явит еще милосердие свое к людям: во все концы вселенной будут посланы от него апостолы и пророки, для наставления истинному учению, и „посеется в каждой земле по зернышку пшеницы и каждое зернышко произведет пшеницы на тридцать кораблей“. Совершив таким образом дело искупления, по словам скопцов, Лже-Христ должен умереть естественною смертию, и труп его положен будет в Невском монастыре, в раке Благоверного князя Александра Невского, коего святых мощей, по их уверению, там не находится, а рака эта, по попущению Божию и по слепоте неверующих, изготовлена ими для принятия мощей лже-Спасителя. После этого мир сей существовать будет вовеки. Тогда искоренится вся нечистота, то есть плотское совокупление, род человеческий будет размножаться единственно от целования, и земля превратится в рай, такой, каким был он при первых людях, Адаме и Еве, до грехопадения, которое, по их мнению, и состояло именно в плотском смешении, запрещенном заповедью Божией. Так как в это время уже все люди без исключения будут скопцами, то они не умрут, но должны пребыть в таком состоянии бесконечно время, в веки веков, а умершие до того скопцы будут блаженствовать душами своими в седьмом небе. Души грешников, умерших неоскопленными, повергнутся в ад, где протекает огненная река, и предадутся мучениям, состоящим в неизреченных терзаниях совести. Скопцы утверждают, что церковь, установленная апостолами, была именно та самая, которую теперь признают они; но что скопчество уничтожено, а церковь искажена царем Константином, принявшим крещение. Есть еще у них и другие сказки, не менее нелепые, которые также пользуются более или менее общим доверием и уважением; например: о каком-то первом пророке, Графе Иване Григорьевиче Чернышеве; о том, что Наполеон был Антихрист, что он жив и поныне в Турции, но покаялся и обратился в скопчество, познав истинную веру; что он был родом русский и сын императрицы Екатерины; что император Александр Павлович и императрица Елисавета Алексеевна также живы, но только скрываются, приняв оскопление и проч. Сопричисление императора Александра к своему обществу они относят к 1809 году, утверждая, что с этих пор он постоянно им покровительствовал. Из следствия, произведенного в 1839 году над скопцами, открытыми в Кронштадте, между прочим оказалось, что за Богородицу почитали они какую-то Акулину Ивановну же, как и прочие, но не императрицу Елисавету Петровну, а придворную даму, жившую при дворе Петра III, по показанию скопца дезертира Будылина, данному им в Моршанске в 1829 году, он посылан был от своих в Ораниенбаум для узнания от тамошних скопцов средств, как бы спасти Богородицу, содержавшуюся, по их мнению, в тамошнем остроге…» Именно негативный политический аспект и вызывал недовольство у русского сыска. Впрочем, идея скрытого царя кочевала по России начиная с 17 века, то есть с первого лже-царя Дмитрия самозванца. Так что совсем не удивительно, что быстрая и подозрительная смерть Петра Третьего дала скопческому движению духовного лидера, использовавшего это имя. Позже сходные истории рассказывали о «подмене» Павла Первого и Александра Первого, которые на самом деле не умерли, а скрылись, устав от неправедной жизни во дворце. Жизнеописание страданий скопческого мессии было записано с его (Селиванова) слов и распространялось в раскольничьей среде под названием «Страдов». В основу этого описания была положена реальная жизнь и наказания Селиванова, соединенные с эсхатологическими пророчествами и опирающиеся на царский авторитет. Реальное наказание Мессии в Сосновке и ссылка в Сибирь и легли в основу этого мифа. «Все изображаемые скопцами страдания их искупителя рассказываются ими по-видимому с умыслом внушить в сектаторов терпение и упорство и заставить их не открывать тайн своей секты».

Но каковы эти тайны, которых нельзя открывать? Они связаны не только с самим устройством скопческого братства, но и с ритуалами, которые проводят скопцы. «Скопцы почитают святыми и пророками в особенности тех своих единомышленников, кои успели оказать секте наиболее услуг, заключавшихся в приобщении к ней новых жертв. Тот из них, который успеет приобресть таких жертв двенадцать, величается апостолом; Апостолы же эти называют себя разными собственными именами наиболее прославленных в истинной церкви святых, в особенности истинных апостолов Христовых. Если кто из скопцов умирает, то другие собираются к нему в радельных одеждах (рубахах) и поют свои молитвы, в продолжение которых один, выходя на средину, пророчествует и даже говорит о том, куда душа покойного водворится; а православный священник призывается уже после всего этого, только, так сказать, для виду».

Прием в скопчество происходит таким вот образом: неофита «приводят обыкновенно в моленную во время полного собрания, одев в белую рубашку, такую точно, какие надеты и на прочих, составляющих сборище. Рубашки эти длинные, по самые пятки, сшиты на образец эпитрахилей, и цветом своим должны представлять иносказательный намек на мнимую чистоту и непорочность скопцов. Облачившись таким образом, они зажигают свечи у икон, и положа пред ними по три поклона, кланяются друг другу. Потом старшина собрания, заступающий место пастыря, раздав всем восковые свечи и держа сам в правой руке крест, спрашивает новообращаемого: кого он представляет порукою искренности своего намерения сопричислиться к братству? Тот, будучи уже прежде научен, отвечает, что представляет порукою Бога. Затем ересеучитель заставляет его повторить за собой следующую клятву: „Пришел (или пришла) я к тебе, Господи, па истинный путь спасения, не по неволе, но по своему желанию, и обещаюсь тебе, Господи, про дело сие святое никому не сказывать, под смертною казнию, ни отцу, ни матери, ни родству, ни приятелю!“ После того, принимаемый целует крест и получает, в словесном наставлении, следующие заповеди, с обязанностию хранить их свято и постоянно, не нарушая ни в каком случае:

1. Каждому скопцу, как живому образу Божию, при свидании воздавать втайне честь земным поклоном с изображением на себе крестного знамения, и приветствовать сими словами: „Здравствуй братец, или сестрица (имярек), и с Батюшкою родимым (то есть со лже-Христом): Христос воскресе!“ причем, в изъявление большей нежности, называть друг друга уменьшительными именами, как, например, Ивана — Иванушкою, Фому — Фомушкою и проч., а Лже-Христа Селиванова величать непременно Батюшкою, как заповедано им самим.

2. Во всяком случае поворачиваться, если в том встретится надобность, направо, по солнцу, в ознаменование правого их пути.

3. За дело свое святое не страшиться ни темниц, ни уз, ни даже самой смерти, и тайн общества не открывать ни в каком случае.

4. Удаляться обращения с женщинами вообще, особенно же с неверными, не принадлежащими к обществу, и отвращаться от них, как от гнусной скверны.

5. Не употреблять никаких горячих напитков, также табаку, и не есть мяса, а питаться только молочным, рыбою и растениями.

6. Никогда не произносить никаких непристойных и ругательных слов, равно имени „диавола“, называя последнего, в случае надобности, врагом.

7. Не петь мирских песен, не слушать сказок и всяких вымышленных повестей и удаляться соблазнительных бесед и собраний.

8. В обращении со своими избегать всякой ссоры, и не укорять друг друга ничем, кроме разве суетою.

Получив это наставление и дав обещание исполнять его свято до конца жизни, новопринятый, в ознаменование отречения своего от всего мирского, по приказанию главного старшины собрания, произносит прощальные слова: „Прости меня Господи, прости меня Пресвятая Богородица, простите меня Ангелы, Архангелы, Херувимы, Серафимы и вся Небесная Сила, прости небо, прости земля, прости солнце, прости луна, простите звезды, простите озера, реки и горы, простите все стихии небесные и земные!“ После того, его приветствуют и называют заграничным воином Небесного Царя, наследником Царствия и пр. Обряд заключается обыкновенно радением или общим молением собрания. Для многих этот обряд составляет уже конечное приобщение к секте, вследствие предварительного оскопления из собственной ревности. Но другие посредством его только лишь вводятся в братство, может быть даже не зная еще, какой жертвы потребуют от них впоследствии. Впрочем, такая неизвестность обыкновенно продолжается недолго. Почти тотчас же новопринятому объявляют, что всего исполненного им недостаточно еще для полного спасения души, что для этого необходимо сохранение девственной чистоты, которая достигается только посредством оскопления. Страх операции побеждается ласками собратий, убеждениями, лживыми примерами, уверениями в Божией помощи, обещанием всех благ земных и небесных; и новый член братства решается на так называемое огненное крещение, и делается скопцом вполне, по духу и по плоти».

Скопцы пользовались тайным языком, с характерными для посвященных словами. Свое братство они именовали кругом или кораблем, а учителей и пророков — кормчими, само оскопление носило названия огненного крещения и царской печати, отнимаемые части тела назывались суетою, грехом или лепостью, а молитвенные собрания — радениями. Особым было и устройство домов скопцов. Они их ставили таким образом, чтобы «посторонним людям не было в них свободного доступа и чтобы вообще скрыто было все в них происходящее; даже самое расположение комнат составляет для соседей тайну. Разумеется, что это относится только до скопцов зажиточных в городах. Все домочадцы и прислуга их состоят из скопцов же, или из хлыстов, или из других верных и приверженных людей. Никогда скопец не пускает к себе жильца постороннего, и большие домы их в столицах заняты исключительно ими и людьми их секты. Высокие заборы, окна на двор, темная комната посреди дома, удаленная от взоров и слуха любопытных, каменная особенная палатка во дворе, куда никому нет доступа, различного рода тайники, чердачки и подвалы, отделанные для жилья, составляют принадлежность такого дома. Ворота в домах сих всегда заперты, как в замках средних веков, и вход для непосвященных заказан. В Гатчине, Софии, Славянке и в самом Петербурге, есть такие дома: что в них делается — этого никому неизвестно; а ходит молва о подземных подвалах, где совершается над обреченными жертвами телесное искажение, где вылеживаются эти несчастные, если им суждено жить, и где зарывают трупы их, если жертвы не переносят операции. Даже у крестьян-скопцов есть нередко так называемые „тайники“ для укрывательства беглых, устроенные между накатом и обшивкой потолка, или в подпольях. В одном из таких вертепов, у содержателя моленной, открытой в доме Глазунова, домоприказчика Никифора Васильева Царева, взят еще особого склада и вида паспорт, написанный церковно-славянскими буквами, в котором между прочим значится, что он выдан от града Вышнего, от самого Бога, с изображением Божией печати, …а в 1831 году, при производстве следствий по скопчеству в Моршанском уезде Тамбовской губернии, отобрана была самая печать лже-искупителя, вместе с его одеянием. Отысканные у него вериги были железные и свинцовые, большого веса, и по устройству их видно, что их носили на поясе, панцыри сделаны из мелких медных колец, для надеванья на голое тело, под рубаху. Последние вещи доказывают, что фанатизм скопцов не удовлетворяется страшным самоизуродованием, этою ложною жертвою в пользу своего спасения; но что они подвергают себя и другим истязаниям».

В середине XIX века скопческая ересь делилась розыском на три оттенка: «Одни, присваивающие себе преимущество, держатся совершенно точно учения, которое здесь изложено, со всеми его внутренними и наружными нелепостями. Другие, в догматах учения и обрядах богомоления согласные с первыми, не принимают оскопления, и Лже-Христа Селиванова почитают не вновь сошедшим на землю Спасителем, а тем самым Иисусом Христом, который родился от Девы Марии, живущим на земле до сих пор, в течение 1844 лет, и претерпевающим страдания между людьми за общее спасение: последователи этого толка называются от первых Постным Кораблем, потому что они не едят не только мяса, но и рыбы. Третий толк принимает оскопление и все правила и обряды ереси, но отвергает в Селиванове Божество, почитая его только великим учителем и руководителем на пути ко спасению».

Вывод, который был сделан: изуверская и политически опасная секта, отрицающая как церковную, так и светскую власть. Удивительно, но именно эти особенности скопцов, духоборов и хлыстов пытались использовать большевики. Непримиримые в борьбе с официальной церковью, они видели в скопцах… народных революционеров, не обращая внимания на явное членовредительство и эсхатологический фанатизм. Ленин даже возложил на скопцов доставку его детища — газеты «Искра» — через румынскую границу! И скопцы исправно крамольную газету возили. Специалистом по сектам и тайным обществам был в партии Бонч-Бруевич, ему-то мы и обязаны налаживанием связей между разными тайными братствами. Бонч-Бруевич пытался слить все религиозные диссидентские движения, чтобы они тоже поработали для дела революции. Сектанты, писал он, «удивительно терпимы и находят, что революция в России неизбежна и чем скорее она произойдет, тем лучше». Удивительное единодушие и единство взглядов! Одно время даже выходил «Рассвет» — агитационный листок для сектантов. Правда, большинством партийных голосов его скоро прикрыли. Но ностальгическая любовь к хлыстовским Христам и пророкам осталась. Бонч-Бруевич так и описывал удивительные и нужные для революции качества хлыстовского Христа: «такой „пророк“ своим простым, понятным, остроумным словом всегда сумеет ответить запросам массы, всегда сумеет влить в ее недра достаточно бодрости, подкрепить во время несчастий, поднять малодушных и заставить всех и все поверить, что приближается время „суда Божия“». А о Кондратии Малёванном, мнение о котором доктора Бехтерева нам уже известно, высказался так: «несмотря на его огромный талант властям удалось затушить поднятый им народный пожар». Качество этого пожара с трупами и всеобщим эсхатологическим бредом было старому большевику по душе. Впрочем, кроме великого дела объединения всех раскольников большевики видели в старообрядцах и отличный источник дохода: спонсором партии был старовер Савва Морозов. И наверно не случайно после прихода к власти большевики опубликовали воззвание К сектантам и старообрядцам, живущим в России и за границей с призывом получить в пользование землю, чтобы на ней трудиться. Замечательные были там слова: «Рабоче-Крестьянская революция сделала свое дело. Все те, кто боролся со старым миром, кто страдал от его тягот, — сектанты и старообрядцы в их числе, — все должны быть участниками в творчестве новых форм жизни. И мы говорим сектантам и старообрядцам, где бы они ни жили на всей земле: добро пожаловать!»

Кого же призывали строить новую жизнь коммунисты? Бонч-Бруевич приводит названия этих «голубей» революции: «корабли Старого Израиля и Людей Божиих (те, кого ранее ругали хлыстами), скопцы различных оттенков, мормоны и другие, а также из старообрядцев — крайние ответвления Спасова согласия, те, кого в просторечии называют нетовцами, бегунами, скрытниками и прочие тому подобные; духоборцы, молокане всех толков, начало века, иеговисты, новоизраильтяне различных течений, штундисты, меннониты, малёванцы, еноховцы, толстовцы, добролюбовцы, свободные христиане, трезвенники, подгорновцы, некоторая часть евангельских христиан и баптистов».

«Общая черта, принадлежащая всем им, — убеждал соратников по партии Бонч-Бруевич, — это твердая трезвость, хозяйственность, примерное, страстное трудолюбие, стремление к культуре, к новшествам в работе, к машинизации труда и общему светскому просвещению и обучению молодежи».

Однако те, к кому взывал большевистский мечтатель, так и не вписались в новый быт. И скоро, очень скоро, с установлением режима твердой руки, стали они считаться не «голубями революции», а врагами народа. Ибо стоявшие у власти строили новый мир на земле, а раскольники так и остались верны своей главной идее — царству Божию на небесах.

3. В ожидании Апокалипсиса