женщина лицом к лицу с человеком, явно и подлинно пещерным. На миг ей почудилось, что она видит в этих глазах само Зло. Словно перед ней был Дьявол Во Плоти, готовый схватить секиру и четвертовать всех и каждого.
В сущности, и поведение, и облик Уилмота были абсолютно нормальными для того, кто каждое утро на протяжении четырех дней брал апельсин, разрезал его на две равные половины, выжимал их в соковыжималке, наливал сок в стакан или в чашку и выпивал его; того, кто прихлебывал сок апельсина среди бурно обедающих, которые не отказывали себе ни в жареном мясе, ни в пюре, и кто, вернувшись в свою скромную квартирку в вечернюю пору, вновь брался за добрую старую соковыжималку. Однако Гортензия Бэроуш трепетала, глядя на него. Ее дух был сломлен.
— Еще чернилами брызгается, — ворчал Уилмот, промокая брюки пресс-папье. — Забавы идиоток, вот как я это называю!
— Не надо сердиться.
— Сердиться! — загремел Уилмот и гневно указал на свои нижние конечности. — Лучшие брюки за десять долларов во всем Голливуде!
— Ну, мне очень жаль.
— Еще бы не жаль! Зачем вы это сделали?
— Не знаю. Все вдруг почернело.
— Как мои брюки.
— Мне ваших брюк очень жаль. — Она горестно шмыгнула носом. — Но вы не были бы таким безжалостным, если бы знали, каково это!
— Что — каково?
— Соблюдать диету. Пятнадцать дней ничего, кроме апельсинового сока.
Эти слова произвели на Уилмота Муллинера несказанное воздействие. Его враждебность исчезла во мгновение ока. Он вздрогнул. Лед в его глазах растопился, и теперь он смотрел на нее с нежным сочувствием, сдобренным угрызениями совести, корившей его за то, что он так сурово обошелся с сестрой по несчастью.
— Неужели вы на диете?
— Да.
Уилмот был растроган до глубины души. Он словно бы вновь преобразился в прежнего доброго, ласкового Уилмота, всеобщего любимца.
— Бедняжечка вы моя! Неудивительно, что вы крушите чернильницы направо и налево. Пятнадцать дней! Подумать только!
— И я расстроилась из-за картины.
— Какой картины?
— Моей новой картины. Мне не нравится сценарий.
— От души сочувствую.
— Он противоречит жизни!
— Какая мерзость! Расскажите мне все-все. Расскажите Уилмоту обо всем.
— Значит, так. Я умираю от голода на чердаке, и они требуют, чтобы я из последних сил написала письмо мужу о том, что я его прощаю и люблю по-прежнему. То есть я прошла очищение голодом. А я утверждаю, что это чушь!
— Чушь? — вскричал Уилмот. — Вы абсолютно правы, это полнейшая чушь! Ничего глупее я в жизни не слышал! Сердце голодающей женщины не смягчится. Очищение голодом… очищение голодом! Это надо же! Женщина в такой ситуации возьмется за перо и напишет мужу, только если ей удастся придумать что-нибудь достаточно мерзкое, на что стоит потратить последние силы.
— Именно так я и считаю.
— И вообще только безмозглая курица в такие минуты вспомнит про мужа. Она будет думать о жареной свинине…
— …и бифштексах…
— …и курице под белым соусом…
— …и почках sautйs[17]…
— …и баранине под красным соусом…
— …и оладьях…
— …и слоеных пирожных…
— …и пироге с персиками, и пироге с миндальной начинкой, и пироге с кремовой прослойкой, и пироге с яблоками, — перечислил Уилмот. — Словом, обо всем, кроме сока одного апельсина. Скажите мне, кто одобрил этот сценарий, чистейшее издевательство над человеческой психологией?
— Мистер Шнелленхамер. Я как раз шла поговорить с ним об этом.
— Я скажу мистеру Шнелленхамеру пару теплых слов. Мы быстренько приведем этот сценарий в божеский вид. Но почему вам приспичило сесть на диету?
— Вовсе не приспичило. Но у меня в контракте есть пункт о весе, в котором указано, что я не должна весить больше ста восьми фунтов. На нем настоял мистер Шнелленхамер.
— Опять Шнелленхамер, э? Пора им заняться.
Он шагнул к стенному шкафу, распахнул дверцу, и оттуда на четвереньках выполз магнат. Уилмот грозно направил его к письменному столу:
— Берите лист бумаги и перо, Шнелленхамер, и пишите новый контракт для этой дамы, опустив пункт, касающийся веса.
— Но, послушайте…
— Ваш меч, сударыня, если не ошибаюсь? — спросил Уилмот, протягивая римское оружие рукоятью вперед.
— Ладно, — торопливо сказал мистер Шнелленхамер. — Ладно, ладно, ладно.
— И раз уж вы взялись за перо, — сказал Уилмот, — напишите один и для меня. Я хочу получать жалованье в прежнем объеме.
— В каком именно? — спросила Гортензия Бэроуш.
— Полторы тысячи.
— Я предлагаю вам вдвое больше. Я много лет искала такого агента, как вы. Такого твердого. Такого решительного. Такого смелого. Такого сильного. Вы — агент моей мечты!
Блуждавший по комнате взгляд Уилмота привлекло движение на канцелярском шкафу. Он поглядел туда, и его глаза встретились с глазами мисс Поттер. Они взывали к нему с обожанием, и в них сияло нечто, в чем он без малейшего труда распознал свет любви. Он обернулся к Гортезии Бэроуш:
— Да, кстати! Мисс Поттер, моя невеста.
— Здравствуйте, — сказала Гортензия Бэроуш.
— Рада познакомиться с вами, — сказала Мейбл.
— Но зачем вы туда залезли? — спросила мисс Бэроуш в изумлении.
— Да так просто, — ответила Мейбл.
Уилмот, как и подобает киноагенту, был воплощением энергии и деловитости.
— Мисс Бэроуш хочет заключить со мной контракт, назначая меня своим агентом. Записывайте, мисс Поттер.
— Слушаю, сэр, — сказала Мейбл.
За письменным столом мистер Шнелленхамер на мгновение оторвал перо от бумаги. Он пытался вспомнить, пишется ли нужное ему слово «пунт» или «пунк».
© Перевод. И.Г. Гурова, наследники, 2011.
Хлопоты лорда Эмсворта
Штаб-квартира прислуги в Бландингском замке, обитель домоправительницы, была в обычное время приятной, даже веселой. Туда весь день глядело солнце, а обои выбрал когда-то человек, полагавший, что девяносто семь розовых птиц на девяноста семи голубых кустах бодрят и освежают. Однако с появлением дворецкого в комнате похолодало, а хозяйка ее, отложив вязанье, тревожно взглянула на пришельца.
— Что случилось, мистер Бидж? — спросила она. Дворецкий хмуро посмотрел в окно. Он тяжело дышал, как дышит тот, кто страдает от избытка чувств и от аденоидов. Солнечный луч, скользивший по ковру, поймал его угрюмый взгляд и смутился.
— Я принял решение, миссис Твемлоу, — ответил дворецкий.
— Какое?
— С той самой поры, как он ее растит, я вижу на стене письмена. Все. Как только он вернется, ухожу. Восемнадцать лет служил я этому дому, начал с младшего лакея, достиг высот, но больше я не могу.
— Неужто из-за бороды?
— Именно. Не только я, вся округа… Вы знаете, что в прошлое воскресенье, на школьном празднике, кто-то крикнул: «Козел!»?
— Не может быть!
— Может, миссис Твемлоу. Чего еще ждать? Ах, то ли еще будет! Из-за этой бороды от нас отходят лучшие люди графства. Сэр Грегори искоса глядел на нее, когда обедал у нас в пятницу.
— Борода не очень красивая… — признала домоправительница.
— Именно. Я обязан открыть ему глаза. Пока я здесь служу, это невозможно. Что ж, попрошу увольнения. Тогда я свободен. Это не тосты под той крышкой, миссис Твемлоу?
— Да, мистер Бидж, тосты. Попробуйте! Может, развеселитесь.
— Развеселюсь! — с горьким смехом воскликнул дворецкий.
К счастью, в эти минуты лорд Эмсворт сидел у себя, в Клубе старых консерваторов, и не подозревал о нависшей над ним беде. Но ему и так было о чем подумать.
В последние дни все не ладилось. Макалистер, старший садовник, сообщил о нашествии зеленой тли. Глубоко почитаемая корова, готовившаяся к выставке, съела что-то, неведомое медикам. Более того — пришла телеграмма от младшего сына, который приплыл в Англию и почему-то хотел видеть отца.
Об этом и думал злосчастный граф, рассеянно глядя на консерваторов. Нет, почему возвращается Фредди? Что ему делать в Англии? Восемь месяцев назад он женился на Ниагаре Доналдсон, которая живет в Америке, — значит, должен быть в Америке, а он в Лондоне, да еще, судя по телеграмме, чем-то встревожен.
Лорд Эмсворт задумчиво погладил подбородок — все же так легче мыслить — и удивился нежданному препятствию. Сосредоточив на этой загадке весь свой разум, он понял, что там — борода; и расстроился. Что ж это такое, в конце концов, какие-то водоросли! В общем, он еще больше рассердился на Фредди, хотя и совершенно зря.
В этот самый миг он увидел, что беспутный сын идет через комнату к нему.
— Привет! — сказал Фредди.
— В чем дело, Фредерик? — спросил граф. Они помолчали. Фредди вспомнил об их последней встрече, когда сам он женился на девушке, которую многострадальный лорд видел только в телескоп, а этот лорд, его отец, думал о неприятных словах, которые прочитал в телеграмме: «затруднительном положении». Пятнадцать лет кряду он выручал сына из таких положений, казалось бы — отдал в хорошие руки, и вот опять!
— Садись, — печально сказал он.
— Мерси, — сказал Фредди. — Давно оброс?
— Что?
— Ну, бородой. Прямо не узнаешь!
Лорд Эмсворт снова дернулся от горя.
— При чем тут борода?!
— Хорошо, не буду, — согласился Фредди. — Спасибо, что приехал.
— Я приехал, — сказал граф, — потому что ты в этом… в положении.
— Вот он, британец! — одобрил Фредди.
— Понять не могу, — продолжал граф, — какие такие положения! Надеюсь, дело не в деньгах?
— Что ты! Если бы в деньгах, я бы не к тебе обратился. Папаша Доналдсон — молодец! А меня как любит! Ест из рук.
— Да? — удивился все тот же граф. — Я видел мистера Доналдсона всего один раз, но он мне показался умным.
— То-то и оно. Очень меня любит. Нет, тут не деньги. Агги, понимаешь… моя жена…
— Что же с ней?
— Она меня бросила.
— Бросила!
— Раз и навсегда. Оставила записку. Сейчас она в «Савое», но меня не пускает. Живу на Кинг-стрит, если это жизнь.