– Хорош болтать, Лео Ван Меегерен. Нечего разыгрывать передо мной крутого парня. Как говорит Аль Пачино в «Пути Карлито»: «Если уж начались неприятности, от них не уйти…»
– Неточно цитируешь, приятель[82], – усмехнулся Лео.
Он повернулся к Гонзо и увидел, что бывший морской пехотинец вот-вот развалится на куски: глаза у того были красные, рот кривился в тоскливой муке.
– Правда? – жалобно спросил он. – Плевать, моя версия лучше. Дьявольщина, Лео, друг мой…
Гонзо опустил глаза, пытаясь не заплакать, потом спросил:
– Есть новости от той девушки… Лоррен?
– Забудь.
18
Вблизи Нотр-Дама
Порою как в драме,
Но в нашей Панаме
Наладится все.
Париж, 21 декабря, 11:00.
Снизу позвонили в домофон.
Лоррен взглянула на крошечный экран и увидела на тротуаре двух курьеров «ФедЭкса».
Наконец-то…
В экспедиции аукционного дома картину упаковали, поместили в ящик, подготовили документы для транспортировки, привезли в зону приемки грузов аэропорта JFK, занесли в самолет, а французские таможенники захотели выяснить у американских коллег, все ли чисто со сделкой, поэтому путь «Дозорного» занял больше времени, чем предполагала Лоррен.
Она повесила шедевр Виктора Чарторыйского на самом видном месте в гостиной и забыла о времени. Она впервые видела картину так близко и могла наслаждаться ею без помех. Линии – яростные черные, написанные свинцовыми белилами, светлой серой, жженой красно-коричневой сие́ной, королевской пурпурной, – сверкали и переливались, потрясая душу светом и совершенством. С «Дозорным» отныне будут соседствовать маленькая акварель Дюфи в синих и желтых тонах – море, паруса, пальмы – и Климт – рисунок черным мелом[84], изображающий Тесея и Минотавра; обе работы куплены ее отцом, как и другие произведения искусства, которые она получила в наследство вместе с квартирой.
Став хозяйкой жилища, Лоррен по совету своего консультанта заменила систему безопасности и увеличила сумму страховки.
Она налила себе вина и вернулась к картине: изображенный Чарторыйским силуэт человека (человека ли?), величественный и великолепный, завораживал ее.
Она подумала о Лео.
Он тоже околдован «Дозорным», сказал, что это его любимая картина. Может, врал, заманивая ее в свои сети?
Вот ведь напасть, снова я о нем думаю…
Вечером того же дня Лео Ван Меегерен вернулся домой сытым и довольным – в кармане лежали двенадцать тысяч, врученные Заком. Его картины стоят дешевле работ Джеффа Кунса[85], но на некоторое время ему хватит. Он все еще не знал, как будет решать проблему двух миллионов долларов, и ясно понимал, что его ждут очень неприятные часы: болван Ройс Партридж III не разбрасывается пустыми угрозами, он их «конкретизирует» затейливыми способами, наказывая должников.
Во французском ресторане «У Даниэля» на Шестьдесят пятой улице Лео удовлетворился пуляркой с гарниром из артишока, печенного с грибами и салом, а Зак угостился дегустационным меню из семи блюд, соответствующими винами и настоял, чтобы сотрапезник попробовал изумительную ромовую бабу – спесьялите[86] шеф-повара. К полуночи желудок Лео, привыкший к скудной тюремной кухне, взбунтовался, да так резко, что пришлось бежать в сортир. В лофте он подошел к одному из окон, чтобы полюбоваться фантастическим оранжевым ореолом, витающим вокруг города.
К нему подбежал пес, прижался к ноге, и он, как добрый хозяин, решил вывести животинку на ночную прогулку, а заодно выкурить сигарету. Или две. Ночь была холодной, улица – пустынной, а городской гул уподобился сигналу с далекой планеты. Внезапно перед глазами как наяву всплыли четыре стены камеры, в ушах зашумело, словно тюрьма подала голос, он ощутил психический натиск тысяч запертых вместе мужчин, их отчаяние, ярость и страх.
Человек и собака поднялись в лофт, кокер помчался в угол и накинулся на одну из кистей, стоявших в банке, назначив ее костью. Лео смотрел, как играет пес, и его глаза приняли мечтательное выражение, хорошо знакомое его друзьям.
Так прошло две минуты.
И он начал методично проверять, какие тюбики пригодны к употреблению, открыл банку с терпентином – знакомый запах скипидара ударил в ноздри, мгновенно добравшись до мозга, – выбрал несколько кистей, взял палитру и стал писать с такой яростной силой, словно от этого зависела его жизнь.
Сомнения мучили ее со вчерашнего дня.
Она сфотографировала картину под всеми углами. Издалека и с близкого расстояния. Отослала снимки двум Полям, брату, подругам и даже матери. Та ответила: «Ты такая же чокнутая, как твой отец».
Только один человек ничего не получил…
Она поклялась больше не писать ему. Не думать о нем. Забыть его навсегда. Это напоминало фразу на двери кабинета невролога: «Не думайте о белой обезьяне…» Все пациенты, конечно же, думали.
В ту ночь в «Плазе» Лео говорил с Лоррен о Чарторыйском, как настоящий чародей. Он нашел слова, которые она сама хотела бы написать о польско-американском гении. Это не было ни враньем, ни выпендрежем: Лео действительно любил живопись Виктора Чарторыйского.
06:30, Париж. Нормальный кофе закончился, она достала из шкафчика остатки старого Nescafé, вскипятила воду в кастрюльке, выбрала чашку и, все еще сомневаясь, нашла номер телефона американца.
Там время за полночь. Он наверняка в кровати с хорошенькой блондинкой, рассуждает о Рембрандте и Матиссе. Очнись, девочка! Или ты хочешь, чтобы они с Гонзо поржали над тобой?
Лоррен залила водой кофе в чашке, вдохнула ароматный пар.
«Все, хватит, – подумала она и левой рукой нажала кнопку „отослать“. – Мне это необходимо…»
19
Настало время, и любовь дрожит.
Лео смотрит на только что законченный портрет.
Час ночи, 22 декабря.
Лицо написано широкими мазками впавших в неистовство кистей, хроматический взрыв говорит о буйстве акта творения и ярости художника, нисколько не умалившей красоту модели, изображенной с почти пугающей точностью.
Лео с трудом распрямляется. Колени ноют – нечего было работать, сидя на корточках! – но он начинает отмывать кисти. Телефон подает голос. Ему пришло сообщение.
В такой час?
Художник идет к широкому верстаку из некрашеного дерева, берет сотовый и узнает международный код.
Он колеблется.
А когда на экране появляется снимок «Дозорного», невольно бросает взгляд на портрет и улыбается.
Несколько часов спустя, выйдя из дома, Лоррен увидела у тротуара «ягуар» Поля-Анри Саломе.
Он опускает стекло.
– Что ты тут делаешь?
– Сама видишь, – невозмутимо отвечает он. – Работаю твоим шофером и телохранителем.
– Ты же не серьезно?
– А похоже, что я шучу?
– Это просто смешно, – говорит она, когда машина въезжает на мост Альма, чтобы перебраться на другой берег Сены.
Лоррен отворачивается, смотрит на мост Александра III, остров Сите, берега реки, стеклянные крыши Гран-Пале под серым сводом небес. Будет дождь.
– Почему бы тебе не провести какое-то время у нас в Лувесьенне? Домик сторожа пустует, а Изабель будет счастлива разделить с тобой аперитивы.
– У меня отличная охранная система, а ваш парк вряд ли безопаснее моей квартиры.
– Ты живешь одна, чем искушаешь грабителей. Не хочешь завести собаку?
– Классное решение! Ты умеешь убеждать.
Погода совсем испортилась, небо нахмурилось, но витрины больших магазинов на бульваре Осман ярко светились и были заполнены заводными плюшевыми медведями, электрическими поездами, выезжающими из тоннелей, пробитых в недрах гор из папье-маше, и роботами, разгуливающими в фееричных декорациях на радость детям и взрослым. Лоррен вошла в «Галери Лафайет», увидела гигантскую ель и вернулась в детство.
Она всегда покупала подарки в последний момент. Оба Поля хотели сопровождать ее – о, только из соображений безопасности! – но она наотрез отказала обоим. Ей только Дюпона с Дюпонном не хватало!
Два часа спустя, покончив с делами, она решила прогуляться по этажу готового платья, и ее внимание привлекло совсем простое платье на одном из манекенов: строгое, минималистичное, безукоризненное. Именно такая одежда больше всего шла Лоррен, подчеркивала ее формы. Она взглянула на этикетку. Ух ты! Нелепо запрашивать такую цену за лоскут ткани! Обычно Лоррен ждала распродаж, но уж очень ей понравилась эта шмотка! Она нашла продавщицу, попросила принести свой размер и направилась в примерочную, подхватив пакеты. Вот досада, велико… Она оделась и, бросив в кабинке все, кроме сумки и телефона, снова отправилась за помощью.
– Эта модель есть на размер меньше?
Платье нашлось.
Лоррен отдернула шторку и застыла, похолодев от ужаса. Кровь отхлынула от ее лица. Кто-то раскромсал платье, которое она примеряла три минуты назад, и лохмотья ремешками свисали с перегородки. Она почти не дышала, по телу побежали мурашки. Это снова случилось. Сначала в Нью-Йорке, теперь здесь… Лео задал правильные вопросы. Он тоже полетел самолетом? Он последовал за ней в Нью-Йорк? Он вернулся в Париж одновременно с ней? Ему что, больше нечем заняться?
Кто он? Почему он так зол на нее?
Сорваться с места, бежать, бежать, бежать…
Лоррен покинула место происшествия и поискала глазами обслуживавшую ее девушку. Та, к счастью, стояла метрах в двадцати от нее и была занята с другой клиенткой.