[108], создает блики и светлые места, сгущает тень, заполняя пустоты. Получается богатая текстура. Едва проработанная, так что изначальная сила красок не меняется. Лео хочет добиться максимальной лаконичности и экспрессии – чистого сплошного цвета.
Он голый по пояс и босой. Его окружают кисти, мастерки и тряпки. Пол запачкан краской, он топчется по ней, безразличный ко всему, кроме картины. Белой, желтой, красной краской испачканы грудь, лицо и руки художника, он ведет яростное сражение с холстом и с Лоррен, героиней картины.
Лео издает боевой клич, швыряет кисть через комнату, возвращается к работе.
Пес молча наблюдает за хозяином из угла: животное волнуется за Человека, он почти в ужасе.
Кто-то стучит в металлическую дверь.
Лео открыл глаза, едва не ослеп от света дня и моргнул – раз, другой, третий… Лежавший рядом с ним кокер почувствовал, что хозяин просыпается, перевернулся и начал вылизывать ему лицо.
– Подъем, бездельник! Мир принадлежит тем, кто рано встает! – крикнул из-за двери Гонзо.
Лео заворчал, но джинсы натянул и пошел открывать.
– Боже, что тут было? Ядерный взрыв?
Лео отложил кисть в половине шестого утра, совершенно лишившись сил, вымыл их, но прочую уборку оставил на потом.
Он зевнул, потянулся:
– Который час?
– Восемь утра. Собирайся. Мы идем оздоровляться, – сообщил Гонзо, и Лео только тут заметил, что его друг одет в черные тайтсы, флуоресцирующие кроссовки и толстовку.
– Я спал два часа, Гонзо!
– Ничего не хочу слышать! Известно ли тебе, что восьмидесятилетний человек в среднем тратит двадцать пять лет жизни на сон? Два года он жрет, сто двадцать дней писает и только сто пятнадцать смеется. Хватит терять время попусту, будем бегать и смеяться. Эй, да это Лоррен на холсте… Почему у нее желтая кожа и зеленые волосы?
– Ты темный язычник, Гонзо, и ничего не понимаешь в живописи.
– А ты в этой боевой раскраске напоминаешь апача.
– В точку.
– Так вперед, Сидящий Бык! Покажем бледнолицым, кто он такой, настоящий воин племени апачей!
– Сидящий Бык был вождем индейского племени хункпапа – это часть народа лакота из группы народов сиу.
– Неистовый Конь?
– И он тоже. Военный вождь племени оглала, оно входило в союз семи племен лакота.
– Джеронимо?
– «Тот, кто зевает»? Пойдет. Он был выдающимся вождем чирикауа-апачей и знахарем.
Они бежали, пока Лео не запросил пощады.
– Разве тебе не стало лучше? – спросил Гонзо, кружа рядом.
– Мерзавец! У меня случится сердечный приступ.
– Может, и так. Вот, попей. Так лучше? – встревожился Гонзо. – Прости, я слегка переусердствовал…
Лео поднял голову и посмотрел ему в глаза:
– Не ври, мы бежали вдвое медленнее обычного. Скажешь, в чем дело?
– Ну… сам знаешь…
– Мне твое слюнявое сострадание ни к чему, ясно?
– Прости, парень… – виноватым тоном произнес Гонзо.
Лео взял у него из рук фляжку. Они находились в Центральном парке, у водохранилища имени Жаклин Кеннеди Онассис, бегали вокруг, как Дастин Хоффман в фильме «Марафонец», по снегу, растоптанному любителями спорта в черное месиво.
Гонзо, стоявший спиной к Лео, спросил, потягиваясь:
– У тебя есть новости от той француженки?
– Она здесь. В Нью-Йорке, – выдержав паузу, ответил Лео.
– Ты ее видел?!
– Вчера вечером, в лофте…
Он коротко передал разговор с Лоррен, и лицо Гонзо потемнело. Он нахмурился.
– Не позволяй этой мерзости стать твоей второй тюрягой! – отчеканил он. – Нужно жить дальше, гринго. Позвони ей и склей разбитое.
Лео покачал головой, выражая сомнение, и Гонзо стало невыносимо грустно.
28
Страницы зашелестели,
И вот рассказ начинается.
Врач был молод, года на два-три старше Лео. На столе он держал фотографию очень красивой блондинки и девчушки смешанной крови. У нее были голубые глаза матери и темная кожа отца.
– И тем не менее я настаиваю, – сказал он. – Вам не придется подолгу лежать в больнице: будете приезжать утром, а в конце дня отправляться домой…
– Я уже все решил, доктор, – ответил Лео, и лицо врача приобрело угрюмое выражение.
– Вам совсем немного лет, у вас крепкий организм. Прошу, обдумайте все как следует еще раз. Это поможет…
– Выиграть несколько месяцев?
– Да, врать вам я не намерен.
Доктор нервно поигрывал ручкой с золотым пером, наверняка подаренной кем-то из пациентов. Лео читал, что, по данным Ассоциации американских медицинских факультетов, три четверти студентов-дипломников должны за обучение по двести тысяч долларов.
– Симптомы у меня отсутствуют, – сообщил Лео. – Я не страдаю от болей. Я в хорошей форме. Если бы в Райкерс у меня не болели ребра и позвоночник и не было тошноты, я бы не обследовался и не узнал диагноза.
– Вам известно название этой болезни? – спросил тубиб[110], откинувшись на спинку стула и глядя Лео в глаза.
– Конечно, доктор. Она зовется «бесшумным убийцей».
– Что ты тут делаешь, дядя?
– Пришел забрать тебя.
Лицо мальчика просияло.
– Зачем?
– Приспичило немедленно увидеть любимого племянника, – пояснил Лео, спрятав волнение за беззаботным тоном.
– Почему?
– А почему бы тебе не завязать с вопросами, начинающимися со слова «почему»?
Тим расхохотался:
– «Роза не знает слова „почему“, она цветет, потому что цветет».
– Откуда цитата?
– Из Ангелуса Силезиуса, немецкого христианского мистика, теолога, врача и барочного поэта семнадцатого века.
– Надеюсь, врачом он был таким же хорошим, – философски заметил Лео.
Они шли по Бруклину, где находилась специализированная школа Тима.
– Мой одиннадцатилетний племянник цитирует немецких поэтов семнадцатого века, – по-твоему, это нормально? – спросил Лео.
Тим хихикнул и вдруг заявил, резко сменив тему:
– Кажется, у меня сейчас начнется гипогликемический криз.
– Правда? – Лео улыбнулся, не выказав ни малейшей тревоги. – Будем считать чистейшим совпадением, что это случилось в ста метрах от кафе-мороженого Emack & Bolio’s…
Тим захохотал и пожал плечами:
– У меня нет ни диабета, ни непереносимости глюкозы.
– Поправь меня, если я ошибаюсь: разве мать не запретила тебе сладкое?
– А мы ей не скажем. В науке один раз не в счет. Нельзя сделать вывод о событии, случившемся один раз: это называется принципом воспроизводимости и повторяемости.
Они добрались до Монтегю-стрит, миновали элегантные частные каменные особняки в Бруклин-Хайтс с изящными лестничными перилами из кованого железа и высаженными вдоль тротуара деревьями. Отец Тима скоропостижно скончался от разрыва сердца на Шестой авеню (выйдя с работы, он замертво рухнул на тротуар), и Лео взял на себя многие его обязанности. Он вспомнил слова врача и почувствовал невыносимую печаль.
– У меня слюнки текут, – объявил Тим, любуясь витриной кафе. – Знаешь, откуда берется слюна?
– Нет, но ты мне, конечно же, объяснишь…
– Слюноотделение начинается при виде еды или даже от одной только мысли о…
– Ух ты, как интересно, теперь и у меня слюнки потекли, – перебил его Лео. – Ну что, заходим?
Кабинеты DB&S опустели, осталась только Лоррен. Было очень тихо, за окнами сверкал огнями ночной Манхэттен. Сколько раз за этот первый день она отвлекалась на панораму, превратившуюся сейчас в мерцающую феерию: монолиты из черного хрусталя переливались, штурмуя ночь, по улицам текли потоки машин с зажженными фарами, в тысячах офисных помещений не было людей, но свет там не погас…
Она посмотрела на часы.
22:00, без трех минут, 9 января.
Лоррен работала четырнадцать часов кряду, хотя знала, что в отличие от Франции дополнительные часы в Америке не только не компенсируются, но и считаются признаком неумелого планирования времени. Все, включая Сьюзен и Эда, покинули здание два часа назад, и ей пора было последовать их примеру. Лоррен понимала, что трудится до седьмого пота, пытаясь заглушить мысли о Лео. Она должна двигаться вперед, не оглядываясь, – эту грошовую философскую максиму обожают гуру всех мастей. Люди для них – те же скаковые лошади, выпущенные из стойл на поле.
Она выключила компьютер, взяла пальто и тут услышала, что открылись двери лифта. На этом этаже он обслуживал только сотрудников DB&S, так кто же это мог быть в такое время? Уборщица только что пропылесосила и собрала мусор из корзин.
Лоррен вгляделась в помещение пустого офиса. Никого. Клинг… Двери закрылись. Ей был виден только вход в коридор.
Может, человек ошибся кнопкой и теперь спустился на другой этаж? Или это был охранник? В такой час в здании человек тридцать, не больше. Свет в коридоре горел – зажигался автоматически, когда кто-то выходил из лифта. Лоррен занервничала. Хотела крикнуть: «Кто здесь?» – но не стала, услышав звук открывающихся и закрывающихся дверей в отдалении, как будто кто-то что-то искал. Или кого-то…
Лоррен затаила дыхание: по стене, бесшумно скользя, приближалась тень. По наитию она сочла ее угрожающей, погасила свет и пригнулась, оставив узкое поле обзора.
Силуэт замер у входа в темный офис DB&S. Незваный гость наблюдал. Не охранник – они носят форму, и он зажег бы свет. Лоррен съежилась за деревянной частью перегородки, а через сорок секунд, когда она решилась высунуть нос, тип уже исчез. Теперь он открывал дверь в другом конце коридора. Кровь застучала в висках – она узнала обидчика из Центрального парка.
Мы одни… Он ничего не найдет и вернется сюда… Он знает, что я в здании… знает, на каком этаже я работаю…
Лоррен вспомнила, что офис открылся меньше недели назад и доску с названием еще не повесили, потому-то он и ищет по всему коридору.