Но это была не сказка.
Мариетта посмотрела вниз.
– Я танцую только для себя самой, – сказала она ему.
Глядя на нее снизу своими ледяными глазами, которые все еще можно было разглядеть на его миниатюрном лице, Дроссельмейер поднял руки. Крошечные искры магии трепетали на его пальцах.
Но он все еще продолжал уменьшаться. Пока стал не больше кристаллов сахара. Потом – частичек пыли. Мариетта наклонилась и дунула. И наблюдала, как человек, сделанный из магии и ночных кошмаров, просто куда-то улетел.
Глава 45
Добравшись до своей спальни, Мариетта закрыла за собой дверь и опустилась на пол. Дерево было твердым и пахло знакомым воском. Ей показалось, что комната стала меньше, чем она помнила, будто тоже вдохнула немного магического уменьшительного порошка. Все то время, которое она провела в Эвервуде, длился канун Рождества. Кроме Дроссельмейера никто даже не подозревал, что она побывала в другом мире, ужасно далеком от дома. И никто бы не поверил ее рассказам. Это было странное состояние отчуждения.
Боль тоски по Легату не утихала, она стала клеймом в ее сердце. Но произошло ли это все в действительности или все они просто были марионетками в кукольном театре Дроссельмейера? Она жалела, что у нее не осталось какой-нибудь осязаемой вещи, свидетельствующей о том, что все это случилось в действительности, было реальным. Хорошее и плохое, болезненное и восхитительное. Чтобы все пережитое не растаяло, как снег, с первыми лучами весны. Она с болью достала из кармана ледяную мышку. О, как ей хотелось, чтобы Легат вырезал ее из камня или из сахара.
Мариетта закрыла глаза и сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться.
Что-то теплое зашевелилось в ее руке. Мариетта открыла глаза. На нее смотрела настоящая мышь. Со снежно-белой шерсткой и розовым, как цукат, носиком. Она рассмеялась. «Кажется, Эвервуд сделал последний магический вздох». Она назвала мышонка Марципаном в честь улиц заколдованного городка и той ночи, когда она танцевала с Легатом, а ее волосы были пропитаны ароматом марципана. С тех самых пор этот запах всегда присутствовал в ее снах, наполнял их воспоминанием о его прикосновениях.
Она погрузилась на самое дно пропасти страха и отчаяния и вынырнула победительницей, полная мужества, которое было присуще ей и прежде, и набравшейся мудрости. Теперь предстояло осуществить еще один, последний план.
Собрать воедино обрывки идей и соткать из них свою собственную магию. Мариетта развязала ленты пуантов, сняла их и повесила свое платье. Нижняя юбка под ним была сложным произведением портнихи, которое ее заставила надеть Деллара, цвета слоновой кости, она источала запах ванили и марципана и магии колдовских заклинаний. Усеявшие ее сосульки теряли свой блеск и стекали к подолу. Мариетта завернула ее в папиросную бумагу, пытаясь сохранить последние остатки волшебства в мире, который его не сохранял. Переоделась в простую ночную сорочку, потом опустила голову на шелковую подушку и уснула в своей собственной постели.
На следующее утро, в первый день Рождества, Мариетта проснулась поздно, надела халат и пошла по коридору в свою гостиную, все еще во власти сна, наполнявшего ее голову безудержными фантазиями и неясными фигурами. Поджидая брата, она перебирала стопку конвертов, несомненно принесенных ее камеристкой Салли, пока они отмечали Рождество. То есть вчера, напомнила она себе, пытаясь привести в порядок свое ощущение времени. Письма от подруг, рождественские открытки и, в самом низу стопки, конверт с обратным адресом балетной труппы Ноттингема.
Дрожащими руками Мариетта вскрыла конверт.
Дорогая мисс Стелл!
Мы рады сообщить вам о том, что вы приняты…
Мариетта пробежала глазами по строчкам и закрыла глаза. Крепко прижала письмо к груди. Она сделала ошибку во время вращения на просмотре, став жертвой колдовства Дроссельмейера. Однако она вспомнила, что глаза членов жюри показались ей остекленевшими, они невнимательно наблюдали за ней. Должно быть, они все же ничего не заметили.
– С Рождеством, старушка. Я понимаю, что ты исполняешь главную роль в «Спящей красавице», но я не ожидал, что ты так глубоко погрузишься в свою роль. Ты намеревалась проспать целый день, не выходя из образа?
Мариетта рассмеялась и обняла брата.
– Как я рада видеть тебя, Фредерик.
– Успокойся, что с тобой? – спросил он, и она знала, что если посмотрит на него в эту секунду, то увидит нахмуренные брови, потому что ее проявление любви ему приятно, но смущает его.
Мариетта отпустила его.
– Ничего, кроме сентиментальности, свойственной этому времени года.
– Это была замечательная ночь. Хотя я заметил, что ты исчезла еще до полуночи. Куда ты пропала? – поднял брови Фредерик. – Я бы составил тебе компанию, ты же знаешь.
О, как ей хотелось довериться ему. Рассказать о мире волшебства и поразительных вещей, которые разжигают воображение. Где ты можешь найти себя и идти за своей звездой. О сестринской дружбе и первой любви, которые она там оставила. Вместо этого она снова втиснулась в рамки принятого в обществе неискреннего поведения, словно надела старое платье, слишком сильно накрахмаленное и не по фигуре, и улыбнулась.
– Мне все время хотелось порепетировать перед сегодняшним выступлением.
– Ну, ты лишила меня шанса подарить тебе вот это. – Он вручил ей маленькую коробочку с атласным бантом наверху.
Она открыла ее и обнаружила золотую балетную туфельку на сверкающей цепочке, миниатюрную и точную до мельчайших деталей, вплоть до бриллиантового бантика на завязках.
– О, какая красивая. Спасибо, Фредерик. – Она надела цепочку на шею и прижала туфельку к груди.
– Рад, что она вызвала у тебя восхищение. Я хотел, чтобы у тебя всегда было напоминание о том, что ты любишь, – сказал он.
Мариетта поколебалась:
– Фредди, меня приняли в труппу. – Она показала ему письмо.
– Ох, Этта… – Он взял его. Прочел дважды. – Я даже не знал, что ты проходила конкурсный отбор. – Он вернул ей письмо.
– Не стану слушать никаких возражений; я твердо решила поступить в труппу.
Он окинул ее оценивающим взглядом.
– Да, я тебе верю. И горжусь тобой, ты это знаешь. Хотя я хотел для тебя более легкой дороги.
– Иногда легкая дорога оказывается такой трудной, что и представить себе невозможно, – тихо ответила Мариетта. – Ты поэтому решил пойти по стопам отца?
Фредерик опустился в кресло с подголовником поближе к Мариетте, сидящей за маленьким письменным столом.
– Вот что ты обо мне подумала? Что я решил не бороться за то, чего мне хочется?
– Признаюсь, я не знала, что и подумать, Фредди. Мы говорим обо всем; почему мы никогда не говорили об этом?
Фредерик потер ладонью лоб:
– Я борюсь каждый день, Этта. Через какое-то время это просто лишает сил. Я не могу надеяться когда-нибудь быть вместе с Джеффри так, как он со своей невестой. Мне больно даже думать об этом, не то что высказать эту боль.
Мариетта положила ладонь ему на плечо:
– Я бы хотела, чтобы ты жил в другом мире. Может, когда-нибудь, так и будет.
– Может быть. А до тех пор именно за него я сражаюсь. Я рисую каждый день и буду продолжать рисовать. Когда у меня будет свой собственный дом, отец не сможет управлять тем, куда я направляю свою энергию, и я не вижу причины, почему мне нельзя совершенствовать свое мастерство художника и одновременно делать успешную карьеру. – Он лукаво улыбнулся ей. – Я получаю удовольствие от вещей, которые украшают жизнь; мне бы очень не хотелось отказаться от моего шампанского и шелка, и в этом нет необходимости. Я уверен, что измученную душу художника идеализируют, она вовсе не является необходимой для создания великих произведений.
Глаза Мариетты заблестели, и на душе стало светло, как в ясный зимний день, когда жизнь выглядит светлее, безоблачней.
– Я так рада услышать о твоих планах. – Фредерик будет рисовать, Легат будет писать, а она танцевать. – Как и ты о моих, надеюсь. – Мир засверкал ярким светом, и Мариетта смахнула навернувшиеся на глаза слезы. – Потому что я не могу лишиться брата.
Внезапно Фредерик оказался у ее ног.
– Ты его никогда не лишишься, – твердо произнес он, сжимая ее руку. – Хоть я и беспокоюсь о тебе, я всегда буду верен тебе. Кроме того, тебе же нужен кто-то, кто будет тебя навещать и обеспечивать маленькими предметами роскоши. – Он сморщил нос. – Не думаю, что твое новое жилище будет таким, к какому ты привыкла.
Мариетта рассмеялась неожиданно для себя самой.
– Ох, Фредерик, ты даже представить себе не можешь, как меня радует твоя поддержка.
Мариетта напевала себе под нос, когда шла обратно в спальню, чтобы переодеться в дневное платье. Ее песня была полна магии, более сильной, чем все, что мог предложить Эвервуд. Надежды.
Салли облачила Мариетту в корсет, его жесткие тиски показались ей непривычными после многих месяцев, когда она обходилась без него, и в темно-зеленое платье из тафты с отделкой из французских кружев и черного бисера. Она заколола в волосы веточку остролиста в честь праздника и надела на шею нитку черных бус. Новый золотой кулон она спрятала внутрь корсажа и посмотрела на себя в большое зеркало, гадая, выглядит ли она настолько изменившейся, насколько чувствует себя. Фредерик не заметил тех необратимых изменений, которые произошли с ней, но он никогда не отличался наблюдательностью. Она расправила складки платья и вспомнила Пирлипату. Мариетта надеялась, что теперь у принцессы есть наряды всех цветов радуги, ярких и сверкающих, но ни одного золотого.
Ее мечты прервало приглашение к завтраку.
В доме семьи Стелл завтрак всегда был торжественным ритуалом. Мариетта спустилась вниз и встретилась с родителями в первый раз после того, как ее унесла темная магия Дроссельмейера. В доме стоял знакомый запах чая, тепличных роз и табачного дыма отцовской трубки. Заметно ощущалось отсутствие запаха сахара в воздухе. Горничные и лакеи сновали в привычных ливреях. Вечнозеленые венки гармонировали с цветом платья Мариетты, а рождественская ель была такой же, какой она ее помнила: она царила в гостиной в своем убранстве из свечей, лент, шаров и круглых леденцов. Заводная мышь сновала по персидскому ковру, оставляя на нем дорожки, она двигалась все медленнее по мере того, как кончался завод ее механизма. Это зрелище несколько испортило хорошее настроение Мариетты, так как она вспомнила Безликих стражников, которые были еще одним изобретением Дроссельмейера в том мире, где его механизмы оказались гораздо более жестокими и холодными. Она сразу же прогнала от себя это воспоминание и прошла в столовую. Все казалось ей более тусклым и маленьким, будто она смотрела в треснувшее зеркало, искажающее ее воспоминания о том, как здесь все было раньше.