– Я не боюсь, Фредерик. Не страдаю от бессонницы по ночам при мысли о том, что меня лишат наследства. Я бы предпочла такую судьбу необходимости выйти замуж против своей воли. Даже такой мужчина, как Дроссельмейер, меня не привлекает: неужели я должна провести остаток дней, прислуживая ему и улыбаясь и постепенно становясь тенью себя бывшей? Я бы такого не вынесла. – Мариетта говорила тихо, их особняк кишел шпионами, сплетни были ценной валютой. Неловкость Фредерика росла. Он теребил свой галстук. – Фредерик? – резко произнесла Мариетта.
– Наверное, ты не помнишь Люси Фатердейл? – спросил он. – Мы ездили на пикник вместе с ней и Джеффри прошлой весной на берег Трента.
Мариетта вспомнила аромат цветов и травы в воздухе, имбирное пиво, которое пили мужчины после гребли по реке. Она бросила шляпку на одеяло, ее ленты напоминали упавшую радугу, и нежилась на солнце. Люси, хорошенькая маленькая блондинка, рассмеялась и отбросила в сторону соломенную шляпку, заявив: «Я сомневаюсь, что несколько веснушек как-то изменят теперь ход событий!»
– Конечно я ее помню. Нареченная Джеффри, – ответила она, делая вид, будто не заметила, как пальцы Фредерика крепче сжали колено. Это была еще одна тема, которой они не касались. Хотя Мариетта знала их истинные взаимоотношения, для всех остальных Джеффри был просто компаньоном и другом Фредерика. Они познакомились, когда готовились к получению диплома, но Джеффри недавно сделал то, что от него ожидали: он обручился. Хотя брат и сестра были очень близки, Мариетта не знала, как спросить об этом, и ей не хотелось что-то у него выпытывать. – И что насчет нее?
– Ну, Джеффри мне сообщил, что ее старшая кузина, Роуз Лейкли, сбежала с мужчиной, в которого страстно влюбилась, с акробатом из странствующего цирка. Ее семья пришла в ярость и попыталась немедленно ее вернуть. Они преследовали парочку и обнаружили их в жалком убежище у самой границы с Шотландией. Ее любовника избили и бросили истекать кровью. Как я слышал, ему повезло, что он смог хотя бы снова ходить, не то что выступать в цирке.
– А Роуз? – прошептала Мариетта.
– Они опоздали, ее репутация уже погибла. Ее отец был вне себя и отдал ее под суд.
У Мариетты кровь застыла в жилах.
– Ты ведь не предполагаешь, что наш отец мог бы… – Она не смогла закончить свою мысль.
– Не буду делать вид, будто знаю, что он мог бы сделать и чего не мог бы. – Шепот Фредерика был полон гнева. – Хотя я знаю нашего отца, он не тот человек, который позволил бы усомниться в его власти. – Он провел пальцем по шраму, оставившему глубокую впадину на костяшках пальцев его правой руки. – Ты сама стала свидетельницей многих проявлений его гнева. Не зли его.
Сердце Мариетты затрепетало от страха. Она держалась за мысль об отборочном конкурсе в труппу, оберегала ее, полировала ее до блеска желанием и надеждой, пока эта мысль не засияла, как жемчужина. Теперь она чувствовала, что эта жемчужина потерялась в каком-то бездонном океане, и как его переплыть, она не знает.
Фредерик встал.
– По крайней мере, ты будешь танцевать здесь свой рождественский балет. Я все еще продолжаю подыскивать человека, который смог бы построить для тебя декорации. Деньги, или, скорее, их отсутствие, затрудняют задачу, но дай мне еще немного времени, и я уверен, что мы кого-нибудь найдем. Могу сделать тебе на память фотографии моим «Сандерсоном», если хочешь.
– О, я бы их свято хранила. Спасибо, Фредерик, – тихо ответила Мариетта.
Она сидела еще долго после того, как Фредерик ушел. Смотрела на луну, которую почти смыло с неба потоками дождя, но которая не желала отказаться от своего положения самой яркой искры в ночи. Вдохновленная ее упорством, она подошла к их старому письменному столу и написала письмо с просьбой об участии в конкурсе. Она не может быть марионеткой в своей собственной истории; она должна, по крайней мере, понять, может ли она выбрать другой путь. Потом она отыскала Салли.
– Позаботься, чтобы это письмо ушло с почтой с первыми лучами солнца. – Она вручила ей письмо.
Салли кивнула и сунула его в свой передник.
– Будет сделано, мисс.
В ту ночь Мариетте снились луны, и жемчужины, и желания, сияющие ярче, чем луны и жемчужины.
Глава 7
Близился конец ноября, и всю следующую неделю их вечера озарялись визитами Дроссельмейера.
В следующий вторник он принес коробку, завернутую в оберточную бумагу. Когда ее открыли, все увидели несколько рядов оловянных солдатиков, лежащих на бархатной ткани. Фредерик не смог устоять, он расставил их на столе, охваченный ностальгией, и они маршировали в блестящих черных сапогах и с ничего не выражающими блестящими лицами, пока Джарвис не объявил, что подан обед. Теперь солдатики стояли в шкафу, пристально глядя на всех, словно планировали вторжение.
В среду он пришел к ним на вечернее чаепитие и подарил Теодору искусно сделанные шахматы с доской, черно-белые квадраты которой скользили и сами сбрасывали сбитые фигуры противников с доски. На этой доске Теодор и Фредерик уже несколько раз устраивали матчи, стараясь превзойти друг друга. Мариетта испытывала искушение принять участие в игре, но между ней и отцом нарастало напряжение, и она не решалась бросить ему вызов.
В четверг он прислал Иде обещанные сувениры для шкафа: пару серебряных подсвечников, механизм которых с жужжанием запускал пчел с золотыми крылышками в полет вокруг цветочных лепестков, где крепились сиреневые свечи. Когда свечи зажигали, все семья погружалась в мечты о далеком лете, а дом наполнял аромат цветущих апельсинов и абрикосовых тарталеток.
В пятницу состоялся еще один обед, во время которого Мариетта получила в подарок музыкальную шкатулку; когда крышка открывалась, все видели вальсирующую принцессу. Она была существом из легких облачков светло-голубого цвета, как яички скворца, платье из многочисленных слоев пенилось вокруг ее ног, похожее на многослойное воздушное пирожное. Если ей напевали короткую мелодию, открывалось потайное отделение для самых ценных украшений, что привело в восторг Мариетту.
Вся семья была очарована Дроссельмейером, как будто он их околдовал, и все-таки всякий раз, когда Мариетта разражалась восторженными восклицаниями при виде его чудесных изобретений, механических игрушек и красивых безделушек, она невольно представляла себе те последствия, которые могли возникнуть в результате их совместных обедов, и видела себя запертой в витрине для образцов под ярлыком, на котором ее личность определена одним словом.
«Жена».
После тяжелой репетиции адажио Розы, на которой она слишком долго простояла, балансируя на одном пуанте и по очереди опираясь на руку каждого из кавалеров Авроры, пальцы ног Мариетты распухли и сочились кровью, и больше всего ей хотелось погрузиться в горячую воду. Когда она вернулась в свою комнату, Салли вручила ей толстый кремовый конверт. Чернильный штамп на печати выдавал его происхождение.
– Я подумала, что лучше вручить это вам, мисс, – прошептала Салли, ее взгляд метался от одной стены к другой, как будто они за ней следили.
– Ты правильно подумала, спасибо, Салли. А теперь, я была бы тебе очень благодарна, если бы ты приготовила мне ванну. – Мариетта подождала, пока ее камеристка поспешно вышла в соседнюю ванную комнату, и открыла конверт. Пальцы ее дрожали, и она даже порезалась о край бумаги. Капелька крови скатилась по письму, оставляя алый след.
«Ваша заявка на участие в отборочном конкурсе на зачисление в балетную труппу Ноттингемского театра решена положительно. Просмотр претенденток состоится первого декабря в четыре часа. Просим явиться точно в назначенный час».
Мариетта закрыла глаза, чувствуя одновременно облегчение и раздражение, такое настроение превратило ее в нервную, капризную девчонку. Она понимала, что все лучше исполняет свою трудную вариацию. Настолько хорошо, что сможет замечательно выступить на этом важном просмотре. И все же, хотя ее допустили на просмотр, мисс Мери Уортерс все еще неизменно сопровождает ее повсюду, и Мариетта ни на шаг не приблизилась к возможности принять в просмотре участие. Она выучила письмо наизусть, потом сожгла его в камине, глядя на слова, исчезающие в ярком пламени, как на горящую коробку конфет. Они слишком быстро превратились в пепел. Мариетта почти ощущала вкус оставшегося дымка, и ей казалось, что ее меланхолия имеет такой же горький привкус. Она велела Салли высыпать в воду для купания полбутылки розовой соли для ванны и уже готова была раздеться, когда в дверь постучал Фредерик и окликнул ее.
Она вздохнула:
– Это не может подождать? У меня ванна налита.
– Ты сегодня прелесть, – сказал он, входя и усаживаясь в ее шезлонг, закинув одну ногу в красной туфле на колено, обтянутое брюками в тонкую полоску. Облокотился рукой в таком же полосатом рукаве о ее любимую подушку, в наволочке из вышитого вручную черного бархата и старинного шелка с кружевной каймой. Фредерик купил ей эту подушку во время прогулки по Кружевному рынку в мае, когда он увлекся идеей использовать кружево в своих картинах. Они бродили под руку по самой старой части Ноттингема, который теперь стал центром мирового производства кружева, осматривали выставочные залы и посидели за пирожными с кремом в булочной на углу. Каким далеким казался Мариетте теперь тот день! В тот же вечер Теодор позвал ее в свой кабинет и сообщил, что после завершения этого года она не будет продолжать занятия в балетной студии.
«Гарцевать по сцене – это занятие для детей; это не пристало девушке двадцати лет», – сказал он ей с убийственной категоричностью. И Мариетта очень расстроилась.
– Спасибо, Салли, можешь быть свободна. – Мариетта повернулась к брату: – Я думала, что ты сегодня допоздна задержишься в суде.
Фредерик потер лоб костяшками пальцев.
– Отец сегодня произносил особенно помпезные речи, пока я его слушал, у меня ужасно разболелась голова. Я рано ускользнул и отправился выпить с Джеффри. Я знаю, у меня нет и тени сомнения, что потом я горько об этом пожалею… – он скорчил гримасу, пресекая попытку Мариетты перебить его, – но у меня там произошла потрясающе удачная встреча.