– Ты забыла добавить «слепому», – встрял мистер Бойд.
– Ах да, точно! Бедному старому слепому дурачку. Он обожает бесплатные завтраки.
– Да, обожаю. Спасибо, – буркнул мистер Лейзенби и, взяв кружку, снова повернулся к столу. Однако к разговору не присоединился и не сводил взгляда со стула Пебблз.
Принимая заказы, я тоже ненароком поглядывала на пустующее место напротив мистера Лейзенби и думала: вдруг Розмари все это время пыталась свести мужа с Пебблз?
Ночью меня мучила бессонница. Я не выспалась и к концу рабочего дня чувствовала себя совершенно разбитой. Планировала вечером заняться шитьем, но теперь решила, что лучше уж прилечь отдохнуть.
– С тобой точно все в порядке, милая? – уже, наверное, в сотый раз спросила Джина.
– Точно, спасибо. Просто устала, и голова немного болит. – Я взяла графин, намереваясь подлить посетителям ежевичного чая.
– Я сама. – Анна-Кейт отобрала графин. – Дай-ка я сделаю тебе целебный отвар из ивовой коры. Или хотя бы отдохни немножко.
– Нет-нет, не надо. – Я вымучила улыбку. – Не люблю сидеть без дела.
Работа помогает отвлечься и не думать о плохом.
Анна-Кейт встревоженно кивнула и понесла две тарелки к столику в углу. Уже через десять минут пора будет закрывать кафе, так что, надеюсь, поздние посетители поторопятся.
На самом деле я не только страдала от головной боли и усталости, но и очень беспокоилась.
Во-первых, из-за Олли и ее сегодняшнего занятия плаванием. Ох, как же я ненавижу эти занятия!
Во-вторых, из-за папы. Вчера, когда я зашла его проведать, он уже был в постели. В восемь вечера! Обычно в это время они с мамой пьют коктейли в патио.
Вдобавок я постоянно вспоминаю смерть Мэтта и нашу совместную жизнь. После сеансов с психотерапевтом я по крупинкам начала перебирать в памяти наши с мужем отношения. Заново прокручиваю в голове все разговоры, жалею о каждой ссоре. Как бы мне хотелось все изменить! Найти способ. Хоть какой-нибудь.
В ушах, не переставая, словно эхо, звучат слова Кэма о прощении. Может, я и правда должна простить Мэтта. Только не представляю, как заставить себя это сделать.
Психотерапевт советует мне проявить терпение, однако оно быстро иссякает. Я бы желала быть… нормальной, что ли. Что бы это ни значило.
Мысли путаются. Вот бы сейчас лечь, заснуть и ни о чем не думать. Скорее бы оказаться в тишине… В благословенной, блаженной тишине.
Я направилась в кладовку за пакетиками с сахаром. Лук и Джина стояли в дверном проеме, спиной ко мне, и шептались. До меня долетел обрывок фразы: «…тяжелые времена, пора принимать решительные меры».
Тут Джина заметила меня и, ойкнув, схватила упаковку кофейных зерен.
– Не слышала, как ты подошла, Натали. – И, растянув губы в резиновой улыбке, Джина выскочила из кладовки.
Лук начал сосредоточенно переставлять банки на полке.
– Тебе что-то здесь нужно, Натали?
Я так и не поняла, что именно они обсуждали, но, судя по их виновато покрасневшим лицам, лучше и не знать.
– Сахар.
Потянувшись за коробкой сахара, Лук случайно столкнул две, находившиеся рядом, и ловко подхватил их на лету.
– Впечатляет, – похвалила я, забирая у него одну из коробок.
– Кошачьи повадки иногда пригождаются.
Когда я возвращалась в кухню, дверь распахнулась, и в кафе, опираясь на трость, покусывая какую-то палочку, шагнул Обин Павежо. Он был одет в серую футболку с надписью «Вперед, «Тайд»!» и джинсы, а на плече у него висел рюкзак.
Джина присвистнула.
– Гляньте-ка, кто пришел! Долго же ты тянул кота за хвост, прежде чем решиться.
– Не люблю котов. – Сунув палочку в карман, Обин в знак приветствия обнял Джину.
– Ну, о вкусах не спорят, – засмеялась та. – Все еще жуешь веточки ликвидамбара, Обин? Кое-кто совсем не меняется.
– Увы, меняются другие, – грустно улыбнулся тот.
– Это правда, – вздохнула Джина и указала на меня. – Ты же знаком с Натали Уокер? Это младшая сестренка Эджея.
Обин побледнел. Даже показалось, что сейчас он развернется и хлопнет дверью. Ни для кого не секрет, какого мнения он о нашей семье. Удивительно, как мы умудрялись не сталкиваться в таком крошечном городке. Обина я видела крайне редко и только издалека.
Оправившись от замешательства, он протянул руку.
– Сколько лет, сколько зим, Натали. У тебя глаза как у Эджея. Такая же форма, я имею в виду. Цвет другой.
Мы обменялись рукопожатием.
– У нас папины глаза. Ни с кем не спутаешь.
При упоминании о папе во мне опять всколыхнулась тревога.
– Мы тебе очень рады, Обин, – произнесла Джина. – Правда, Лук?
– А то как же! Ужасно рады, – кивнул тот. – Выбирай любой столик.
– Большое спасибо, я ненадолго, – отказался Обин. – Мне надо поговорить кое о чем с Анной-Кейт. Или ей сейчас некогда?
– А где она? – Джина оглянулась. – Убежала куда-то…
– Вышла в сад, – объяснил Лук. – Наверное, собирает кабачки. А вот и она!
И действительно, в кухню входила Анна-Кейт. Положив на столешницу два кабачка и пучок петрушки, она улыбнулась Обину.
– Какой приятный сюрприз! Добро пожаловать, мистер Павежо.
– Я ведь просил называть меня просто Обин.
– Извините, привычка. – Анна-Кейт вытерла руки и приблизилась к гостю. – Что вас привело?
Обин снял с плеча рюкзак.
– Я на той неделе разбирал бытовку и откопал бабулино оборудование для печати на ткани.
– Птичка на хвосте принесла, что твоя бабушка была одной из тех художников, благодаря которым Уиклоу процветал, – промолвил Лук.
– Так и есть. Она делала рисунки и надписи на одежде. Я нашел старые деревянные блоки-штампы и, главное, станок для трафаретной печати. Почистил его, разобрался, как он работает, и вот… – Обин вытащил из рюкзака сложенную белую футболку и развернул ее.
На ней был нарисован черный дрозд, сидящий на ветке шелковицы. Вокруг картинки вилась надпись: «Кафе «Черный дрозд», Уиклоу, Алабама».
Ахнув, Анна-Кейт прижала ладони к щекам.
– Боже мой, Обин! Это же чудесно! Великолепно!
– Очень красиво! – подтвердила я. – Сами делали?
– Да, мэм. Давно этим не занимался и потерял сноровку, но стоит немного потренироваться – и можно выставлять футболки на продажу.
– И так отлично получилось. – Анна-Кейт провела пальцем по изображению.
– Покажите-ка! – Джина протолкнулась поближе к футболке. – Обин, да ты талант!
В это время Лук поймал мой взгляд и кивнул на две тарелки на столешнице. Подхватив их и заодно графин воды, я поспешила в зал и мимоходом посмотрела на часы. Пора закрываться. Слава богу!
Я подошла к двери, намереваясь ее запереть, но тут заметила, что к кафе приближаются мама и Олли.
Увидев меня, малышка пустилась бегом.
– Мама!
Я взяла дочку на руки и уткнулась носом в ее шейку. От восторженного визга Олли стало спокойно и тепло на душе… Но тут я почувствовала, что ее волосы пахнут хлоркой.
– Как прошел урок плавания? – выдавила я.
Мама улыбнулась.
– Оливия-Ли скоро станет настоящей русалочкой.
Сердце екнуло.
– Вы пришли пообедать? Мы уже закрываемся, но я могу быстренько что-нибудь состряпать.
Мама указала на свою сумку.
– Спасибо, не надо. Я передам Анне-Кейт несколько семейных фотоальбомов, а потом мы с Олли поедим мороженое «У Адалин». Приятно, что в Уиклоу опять закипела жизнь.
Мы прошли в кафе, и я сразу же отметила, что Обин Павежо исчез. Проволочная дверь захлопнулась за его спиной. Я выглянула на террасу. Обин спускался по ступенькам в сад. Что ж, я его не виню. На его месте я бы тоже избегала мою маму.
– Анкей! Пливет-пливет! – закричала Олли.
Я поставила ее на ножки, и она бросилась к Анне-Кейт. Та, наклонившись, распахнула объятия.
– Привет, Олли! Как вы с бабушкой провели день?
– Плавали!
– Так ты сегодня плавала? – пощекотав Олли, Анна-Кейт втянула щеки и выпятила губы, изображая рыбу. – Ты маленькая рыбка, да?
Дочка, засмеявшись, попыталась скопировать гримасу.
– Лыбка!
– Хочешь сока?
Олли кивнула, и Анна-Кейт направилась к холодильнику.
– Мама, садись, я налью тебе чаю, – предложила я.
Когда последние посетители покинули кафе, я занялась уборкой, радостная Олли увлеченно играла с веником и совком, а мама и Анна-Кейт целиком и полностью погрузились в просмотр семейных фотографий. Если мама и собиралась отправиться с Олли в кафе-мороженое, то напрочь об этом забыла. Судя по внушительной стопке альбомов и маминому виду, она никуда не спешила.
– А вот на этом снимке Эджей лепит для меня куличик на День матери, – рассказывала мама. Они с Анной-Кейт в обнимку склонились над фото. – Ему здесь четыре годика. Гляди, какой чумазый! Помню, как он гордился своим подарком! Улыбался до ушей.
Недолгая жизнь Эджея была, можно сказать, поминутно задокументирована: дома у нас хранилось бесчисленное количество альбомов с его фотографиями. А с моими – всего два. Мне никогда не доставалось от мамы столько любви и внимания, сколько сейчас Анне-Кейт. Если мы и сидели вот так рядышком, то лишь когда мама отчитывала меня в своей тихой, холодной манере.
Джина подтолкнула меня бедром.
– Ты как?
– Да все нормально, – отозвалась я.
Мама продолжала вещать об очередном подвиге Эджея.
– Что-то не верится.
– Ты же знаешь, я никогда не вру.
– Я вижу, что тебе больно. Я ведь не слепая. Меня не проведешь.
Мы с Джиной и Луком подружились весенней ночью четырнадцать лет назад. В тот день мы с мамой сильно повздорили из-за какой-то мелочи. Разозлившись, я сбежала из дома среди ночи и отправилась гулять по лесу на другом берегу реки. Через какое-то время я было собралась повернуть домой, но поняла, что заблудилась. Я бы, наверное, плутала до утра, если бы не отпечатки кошачьих лап, которые я различила в свете фонарика.
Следы привели прямиком к домику Джины и Лука. Казалось, супруги Бартелеми меня ждали. Усадили за стол, налили горячего шоколада, и я долго плакалась им в жилетку, жалуясь на жизненную несправедливость.