– Это первое платье, которое я придумала еще задолго до рождения Эджея.
Наклонившись, я принялась изучать нарисованное милое розово-оранжевое платьице с серой отделкой и изящными рукавами-фонариками.
– Всю жизнь я мечтала о большой счастливой семье. Я все распланировала. Не сомневалась, что рожу четырех дочек и четырех сыновей. Что лишний раз доказывает: я не всегда добиваюсь своего.
Я вздрогнула. Господи, она что, действительно шутит? Моя мама? Да, потребуется время, чтобы к ней привыкнуть.
Мама постучала по картинке.
– Это платье я сшила для своей старшей дочери. Была уверена, что первой родится девочка.
Я попыталась представить, что у меня семеро братьев и сестер, и не смогла. Да что там, я не могла вообразить даже одного брата или сестру. Ведь по сути я была единственным ребенком.
– Конечно, этого не случилось, – продолжала мама. – Нам не сразу удалось родить Эджея. Несколько лет мы безуспешно старались завести второго ребенка, пока наконец не оставили бесплодные попытки. Вся любовь, которую я собиралась подарить своим детям, досталась сыну. Ох, как же я его разбаловала… У нас была чудесная маленькая семья, и я радовалась тому, что имею, но мне всегда хотелось еще малыша. А потом родилась ты – идеальный ребенок, самый красивый на свете, с огромными карими глазами и губками бантиком. Мы забирали тебя из родильного отделения, нарядив вот в это платьице.
– Ты хранила его все это время?
– Конечно, – кивнула мама. – В сундуке с приданым. Когда ты появилась, моя мечта исполнилась. Я была счастлива. Но смерть Эджея все разрушила.
– Мама, хватит. Пожалуйста, – взмолилась я, не в силах вынести ее откровений. Ведь невозможно вернуть Эджея или изменить то, как мама обращалась со мной почти всю мою жизнь. – Что сделано – то сделано. Оставим это в прошлом.
– Нет, Натали. – В мамином голосе прозвучали жесткие нотки. – Мне нужно выговориться.
Судя по ее непререкаемому тону, она твердо решила высказать все, что накипело. Что ж, надо выпить побольше. Я долила вина сначала себе, потом маме и, вздохнув, уселась поудобнее.
– Я всю себя отдавала Эджею. Когда он погиб, казалось, я умерла вместе с ним. И боже мой, как же я боялась потерять тебя тоже! Ведь то, что случилось однажды, вполне могло повториться.
Я отставила бокал на столик и подтянула колени к подбородку.
– Я переживала, что с тобой может произойти что-то ужасное. День и ночь меня одолевал страх. Я очень тебя любила и оберегала как могла. Я мелко-мелко нарезала еду, чтобы ты не подавилась. Следила, чтобы ты чаще мыла руки и, не дай бог, не заболела. Старалась не садиться с тобой за руль. Всюду сопровождала, боясь, как бы ты не попала под машину и не споткнулась о трещину в асфальте. Мне не нравилось, когда ты рисовала пальцами, потому что краска бывает ядовитой, и когда возилась в саду, потому что в почве много бактерий. Я не пускала тебя в толпу, не давала дружить с неблагонадежными детьми. Представляла, что они потом научатся водить машину и съедут вместе с тобой в кювет…
В груди отчаянно заныло.
– Я всегда знала, из-за чего ты так себя ведешь. Но никак не могла взять в толк, почему ты выбрала властность и деспотизм, а не ласку и нежность. Всю жизнь я желала только одного: чтобы вернулась прежняя мама, любящая и веселая, с играми и песенками, поцелуями и объятиями.
Мамин подбородок задрожал. Она крепко сжала губы и, справившись с собой, произнесла:
– Боль от потери Эджея изменила меня, Натали. Я не осознавала, что моя доходящая до безумия материнская любовь калечит тебя, твою судьбу, наносит тебе вред. Джеймс много раз на это указывал, но меня ослепил страх. – Мамин взгляд наполнился раскаянием. – Я отчаянно пыталась защитить тебя и удержать рядом с собой. Тем больнее понимать, что сама же тебя и оттолкнула. Теперь я вижу, почему ты бунтовала и все делала мне наперекор. Прости меня, Натали.
Сердце сжалось.
– Я с тобой, мама. Я вернулась.
– Да, и это главное. Все остальное не имеет значения. Как я уже сказала Анне-Кейт, прошлое неизменно, а люди меняются. Мне было трудно, но давно пора извлечь из прошлого уроки и жить дальше. Обещаю стать для тебя лучшей матерью, Натали. Только дай мне немного времени.
После неимоверно тяжелого дня от таких признаний во мне поднялась волна паники. Силясь справиться с нахлынувшими чувствами, я посмотрела на висящую на стене фотографию с водопадом и несколько раз глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. Боль меняет людей. Кому, как не мне, известно, что невозможно вернуться к тому, что было раньше. Никогда.
– Не нужно никакого времени. У тебя уже получается.
22
В воскресенье к обеду Олли совсем сморило. Натали не стала усаживать сонную дочку на стульчик и держала ее на руках.
– Может, тебе лучше еще полежать? – предложила я, садясь за стол.
Вчера она отпросилась с работы из-за мигрени, да и сейчас, судя по всему, чувствовала себя неважно. Я переживала за Натали, особенно после того, как в пятницу она ушла не попрощавшись.
– Я в порядке, – заверила Натали. – Олли последние два дня все время смотрит мультики. Это, конечно, не делает мне чести как матери, зато я смогла отдохнуть с влажным полотенцем на лбу.
– В порядке? В полном порядке? Волноваться совершенно не о чем?
– Именно, – улыбнулась та, и я немного успокоилась.
Джина утверждает, что в пятницу Натали стало плохо, поэтому она так быстро убежала, но сдается мне, дело не только в этом.
Она явно огорчилась из-за Сили и фотоальбомов.
Я слышала, что у Натали было непростое детство, и, вероятно, ей тяжело видеть, как Сили носится с фотографиями. Жаль, что я не сразу поняла. Слишком увлеклась разглядыванием снимков. Я снова ощутила укор совести.
Док, морщась от боли, опустил на стол наполненный чаем графин.
– Папочка, ты как? – занервничала Натали.
– Как огурчик, – отозвался док, направляясь на кухню.
– Никогда не понимала, откуда взялось это выражение, – покачала головой Натали.
Сегодня цвет лица у дока еще более болезненный, а под глазами залегли тени. Похоже, он похудел фунтов на пять[12]: щеки впали, шея стала совсем тощей, а живот, напротив, раздулся. Странно, что ни Сили, ни Натали ничего не замечают.
Док все еще не рассказал им о своем недуге. Видимо, Линдены относятся к обещаниям менее щепетильно, чем Кэллоу. Поговорю с ним, как только появится возможность уединиться, потому что время не на его стороне. Здоровье дока стремительно ухудшается.
Сили вошла с тарелкой моркови, приготовленной на пару, и, убедившись, что у каждого есть напитки, вилки и салфетки, села за стол.
– Натали, давай посадим Олли на стульчик?
Олли. Сили назвала сокращенное имя внучки. Я покосилась на Натали. Заметила ли она?
Та растроганно улыбнулась, ее взгляд потеплел.
Заметила.
– Лучше я ее подержу, – отказалась она, укачивая дочь. – Олли все еще дремлет, а ты же знаешь, какая она капризуля, когда не выспится.
Док внес корзину с хлебом. Сили озабоченно наблюдала, как он занимает место за столом. Возможно, от нее не укрылся желтоватый оттенок его кожи.
– Дяло, – сонно прохныкала Олли.
Натали вытащила из стоящего рядом рюкзака лоскутное одеяльце и укутала дочку.
– Тише, тише. Вот твое одеяло.
– Да ведь это же… – вытаращившись на него, ахнула я.
– Это ее любимое одеяльце – подарок на первый день рождения. Она плохо без него засыпает, – пояснила Натали. – Мама смастерила его из кусочков, вырезанных из Оллиной одежды, которая стала уже мала.
Я в изумлении повернулась к Сили.
– Что такое, Анна-Кейт? – удивилась та.
– У меня с самого детства есть такое же одеяло. Правда, лоскутки другие… И я тоже не могу без него уснуть.
– Ну и ну! – только и вымолвил док.
Сили, ахнув, прижала ладони к щекам.
– Должно быть, одеяло Эджея! Оно исчезло в день автокатастрофы. Сын накрыл им корзину с продуктами: собирался устроить пикник. Только после аварии одеяло словно испарилось. Мы так и не выяснили, куда оно делось. В больнице у Иден его тоже не было, я проверяла. Как оно попало к тебе?
– Даже не представляю. Я всегда знала, что это папино одеяло, но понятия не имела, что его сшили вы.
– Твой папа был бы рад, что оно оказалось у тебя, – кивнула Сили. – И я тоже.
Взяв из корзины булочку, Натали отломила кусочек для Олли, однако малышка отказалась от угощения и уткнулась маме в шею.
– Ты любишь морковь на пару, Анна-Кейт? – поинтересовался док.
Сили придвинулась ко мне.
– Эджей ее терпеть не мог. Когда мы в первый раз дали ему морковку…
Слушая ее вполуха, я припомнила наш разговор с Натали: «Хуже всего было с едой. Стоило мне сказать, что я люблю морковь, и мама тут же пускалась в воспоминания о том, как Эджей, впервые попробовав морковку, выплюнул ее прямо на папин галстук».
Хотелось как можно больше узнать об отце, но я боялась ранить чувства Натали. Меня и так мучила вина за то, как мы с ней поступили в пятницу. Если раньше я не была уверена, что рассказы Сили причиняют Натали боль, то теперь прекрасно это видела по ее глазам. Главное – смотреть внимательнее.
Я взяла у дока тарелку и, быстро положив себе моркови, поспешила сменить тему.
– Сили, как вы считаете, на ярмарке хватит места еще для одной палатки?
– Конечно. А что?
– Мы с Обином Павежо хотели бы продать несколько сувенирных футболок.
– С изображением черных дроздов и названием кафе? – уточнила Натали. – У Обина настоящий талант.
– Да, эти, и с другими принтами тоже.
Сили поджала губы.
– Футболки?
Я объяснила, как появился такой проект и какие подписи и картинки мы печатаем на ткани.
– Улет? Офигенно? – Сили нервно стиснула жемчужные бусы. – Тебе не кажется, что эти слова не совсем приемлемы? Полагаю, их не следует помещать на футболки.