— Короче, — Тимофей понемногу начал терять терпение. — Что ты от меня хочешь?
— Я? Хочу? Ты ошибаешься, мой друг Timothée, я наоборот — всего лишь намерен пригласить тебя к себе на отдых, развеять грусть. Отец как раз привёз из поместья новых служанок, — и шепнул так, чтобы слышал один Тимофей: — Есть пара молоденьких совсем девочек, а ещё есть одна просто шикарная: девственница, и при этом мягкая и податливая, как масло. Хотел подарить её первую ночь тебе.
Тимофей, не скрывая отвращения, поморщился:
— Спасибо, не надо. И вообще на будущее — с этим ты меня к себе больше не зови, — и невольно сглотнул: воспоминания о том, что творил с подневольными девушками начальник под Тюменью, встали комом в горле. А ведь до этого мужик работал на как раз Лебедевых…
Паша всё понял по своему, широко улыбнулся и похлопал приятеля по плечу, не обращая внимания, что тому неприятно:
— Наслышан, наслышан, что у тебя появилась зазноба. Грустишь, пока её нет рядом? — Паша стоял в этот момент чуть боком и не заметил, как взгляд Тимофея на миг полыхнул злым огнём: про Юлю узнать Лебедев-младший мог исключительно через шпионаж, ибо в Москве на людях они вдвоём не показывались, да и летом почти сразу уехали в инспекцию по стране. — Так всё равно поехали, развеешься. Знаешь, что гласит народная мудрость? Хороший левак укрепляет брак…
И осёкся. Тимофей толкнул теперь уже однозначно бывшего приятеля в угол, пользуясь тем, что выше и крупнее фигурой, посмотрел на Пашу сверху вниз и брезгливо, нарочито громко ответил:
— За предложение насчёт сходить налево и такое чудесное обоснование семейной измены зубы тебе пересчитать бы, да, боюсь, потом тебе на лечение денег не хватит. Хорошая девочка, податливая, покувыркаться? А заодно вытянуть из меня каких-нибудь интересных подробностей насчёт бизнеса отца, может, компроматик на меня состряпать. У твоего бати с бизнесом сложности? Это твои и только твои проблемы, и не надо их решать за мой счёт, — и негромко исключительно для них двоих добавил: — Только вякни насчёт дуэли. Тогда при секундантах продолжу уже с именами. Кого приглашал на свои оргии и что там из друзей вытянул, — в Пашиных глазах на мгновение мелькнул испуг, и Тимофей понял — Юля в своих предположениях оказалась права на все сто. А старшее поколение зря не поверило, что Лебедевы грань допустимого перешагнули давным-давно.
Коридор накрыла гробовая тишина. Дуэли были запрещены, но формально, ни для кого не было секретом, что парни спускают пар в укромных уголках университетской территории на кулаках или шпагах. Паша вообще был заядлым бретером, вызывал на поединок и за меньшее. А тут ему в открытую бросили оскорбление, что он готов нарушить одно из основных правил студенческого братства — в бизнес родителей сокурсников не вмешивать и своих не подставлять. Но Паша промолчал… Когда все вернулись в аудиторию, вокруг Лебедева образовалось пустое пространство. Тимофею оставалось гадать, то ли в его слова насчёт шпионажа всё-таки поверили, то ли повлияли слова, что у Пашиного отца намечаются серьёзные финансовые проблемы. А ещё спину Тимофею самым настоящим образом жёг взгляд Адель, до того пристально красавица смотрела. Оставалось надеяться, что не информация про Юлю этому причиной: Адель имела виды на Тимофея как на потенциального и перспективного жениха, с первого года учёбы упорно, хотя и осторожно двигалась к этой цели. И теперь вдруг оказалось, что её обошли… Потерявших от неё голову поклонников у Адель было немало, так что попортить Тимофею нервы, не подставившись при этом сама, Адель могла легко.
К счастью, следующую пару вёл профессор, умевший заставлять работать студентов не только за страх, но и за совесть. Несмотря на сухую зубрёжку непонятных названий и формул, студенты дружно посещали все его занятия и с бою, назубок, выговаривали трудные названия. Лентяев же профессор не любил — угадает, мягко пожурит и срежет на экзамене: мировой авторитет и европейская знаменитость, старик мог себе позволить оценивать исключительно знания студентов без оглядки на кошелёк. Тимофей до того увлёкся, что забыл и ссору в коридоре, и про взгляд Адель.
Третья пара была на другом этаже, так что весь поток дружно принялся торопливо собирать вещи и бежать к лифту: следующий преподаватель терпеть не мог, когда на его лекцию опаздывали хоть на минуту, и профессор это знал, поэтому никогда не задерживал. И тем неожиданней оказались его слова: «Тимофей, останьтесь, пожалуйста».
Старик дождался, пока аудитория опустеет, затем сказал:
— Я тут стал случайным свидетелем вашего разговора в коридоре. В общем… хоть и не одобряю, когда студенты пропускают мои занятия, вам эта пара месяцев вдали от университета явно пошла на пользу. Надеюсь, что не на время — а навсегда, — и ушёл, оставив за спиной растерянного Тимофея.
Глава 3
Пока шли занятия, погода опять переменилась. Похолодало ещё сильнее, ранним приветом от Снежной Королевы из царства льда заглянул студёный ветер, стараясь пробрать сквозь пальто до костей. Яркое, но холодное солнце в прозрачном выцветше-голубом небе выглядело издевательством, манило поскорее отправиться домой. Обнять Юлю, выпить горячего шоколада и завалиться спать. Вместо этого приходилось ехать совсем в противоположную сторону. «Квартирники» Тимофей обычно любил и заглядывал бы туда даже без рекомендаций отца: споры на разные темы и весёлые шумные сборища студентов из самых разных университетов, на которых вроде бы все равны. Но именно сейчас он никуда бы не поехал… если бы не деловая необходимость. Ибо только там и только сегодня Тимофей «случайно» мог встретить одного знакомого старшекурсника, который как раз этой зимой защищал диплом и неплохо подошёл бы для следующей части сибирского проекта. Причём желательно, чтобы следующие несколько месяцев парня с Тимофеем никак не увязали.
Съёмная квартирка, назначенная для сегодняшнего сборища, была типичным студенческим обиталищем тех, кто не имел богатых родителей. Кирпичная хрущёвка старой застройки, пятый этаж под самой крышей. Единственная узкая и длинная комната, в одном углу старая сетчатая железная кровать, напротив утлый видавший виды диванчик с серенькой потёртой обивкой. Зато ванна с претензией на дорогую отделку, выложена плитками фальшивого мрамора. Тимофей приехал одним из первых, сунул незнакомой девушке пакет — по традиции каждый приходящий что-то приносил на стол — а сам ушёл в комнату. Хотелось успеть перевести дух и собраться с мыслями, поэтому он не стал присоединяться к небольшому кружку студентов, уже расположившихся на диване и чего-то обсуждавших, а подошёл к окну — балкон выходил на кухню и из комнаты смотреть не мешал.
Окно глядело на юго-запад, и солнце светило прямо в него. По тёплому широкому железному карнизу, ничуть не пугаясь смотревшего из-за стекла человека, страстно воркуя, топотались жирные сизые голуби. Разве что жадным заинтересованно-гастрономическим взглядом поглядывали на стоявшие на подоконнике пышные цветы в простеньких пластиковых горшках. Прозрачные в подступающих ранних осенних сумерках на белёсом небе чуть вдалеке рисовались как из тёмной бумаги вырезанные купола свежеотстроенной церкви — таких понавтыкали по всему городу, шумно воюя с наследием советского атеизма. Правее чернели трубы ТЭЦ, и сверкала стёклами девятиэтажка, тоже какая-то ненастоящая, будто призрачная. Тимофей вздрогнул и торопливо прогнал опасные мысли. Нельзя, сейчас он должен быть шумным и весёлым.
Чтобы окончательно сбросить ненужные мысли и настроиться на разговор, Тимофей повернулся и перенёс взгляд обратно в комнату. Рядом с диваном уже стояло в виде импровизированного столика несколько табуреток, полных всякой всячины, и красовалась бутылка неплохого вина — по негласной договорённости ничего крепче приносить было нельзя. И конечно же, вовсю разгорался очередной спор.
— Это во времена всяких Белинских и Чернышевских решались разные вселенские вопросы. Ну, помнишь там… ну, вот вопросы эстетики: искусство для искусства, человек — венец эволюции, все люди братья. Отсюда и всякие утописты вроде этого, как его?
— Ленина, — подсказал Тимофей, гадая: вспомнит оратор, кто это такой — или нет. — Был такой философ сто лет назад.
— Э… знакомая фамилия…
— Один из величайших социалистов-утопистов, сейчас, к сожалению, забытый. Но старые издания ещё можно найти, думаю, — продолжал издеваться Тимофей.
— Спасибо, поищу. Но с другой стороны жизнь подвинулась, поэтому все эти теории и отошли в прошлое. Собственно, и тогда за этой принципиальной стороной, как всегда, скрывалась также практика вещей, но теперь жизнь продвинулась далеко вперёд, как и техника. Мы стали более прагматичны, теперь идёт решение не абстрактных, а жизненно-важных разных политических, экономических вопросов. В Европе и в США теории там известные… У нас же должна устанавливаться своя собственная точка зрения, но при этом мы не должны отставать от мировых тенденций.
— А кружок Зиновьева к каким относится?
— Это уже другая разновидность. Они, видишь, идут поперёк течения, взяли свою собственную точку приложения. Они отрицают неизбежность событий восемьдесят пятого года, как и отрицают, что коммунисты со своей попыткой приравнять крепостного по своей природе человека к свободному, фактически построили колосс на глиняных ногах. И никакое отрицание Запада им не поможет.
Тут в комнату заглянул ещё один студент, тот самый, кого ждал Тимофей. И сразу же Станислав вступил в спор:
— Ты ещё скажи, что раз они отрицают Запад — они те же славянофилы?
— В сущности, видишь ли… есть разница… Настоящие славянофилы считают, что у нас есть такие формы общежития, к которым именно и должен стремиться остальной мир, тот же Запад. И вот с этой точки зрения и говорят они: к чему же излишние страдания и ломка, когда ячейка мировой формулы уже имеется у нас?
— Это община? Коллектив?
— Да.
— И ты так уверен, что европейцы со своим культом индивидуализма радостно поддержат идею «коллектив выше личности»? — продолжал Станислав. — Не слишком ли наивно?