– Ну, я пас, – сообщил Джо. – Я в последнее время увлекся. И теперь у меня период трезвости.
– Ты знаешь, каков твой брат, – добавил Эван, целуя Джо в щеку. – Все или ничего.
– О да. Знаю.
Эван уже держал в руках штопор.
– Сегодня был ужасный день на работе. Так что готов вылакать всю бутылку, если ко мне никто не присоединится.
– Я буду, – откликнулся Эш.
– Я обойдусь, – сказала Нора, вспомнив, что в последний раз, когда она увидела брата в бизнес-лаундже гостиницы, тот признался, что он алкоголик.
Они дали Молли книжку с картинками, и Нора читала с ней на диване.
Вечер продолжался. Они обсуждали новости, и музыку, и фильмы. Джо и Эвану очень понравился «Салун “Последний шанс”».
Чуть позже, к всеобщему удивлению, Нора вышла за пределы безопасной темы поп-культуры и задала неудобный вопрос брату.
– Ты когда-нибудь злился на меня? За то, что я бросила группу?
– Это было много лет назад, сестренка. Много воды утекло.
– Ты ведь хотел стать рок-звездой.
– Он все еще рок-звезда, – отозвался Эван, смеясь. – Только весь мой.
– Мне всегда казалось, что я тебя подвела, Джо.
– Ну, не стоит… Но мне кажется, что я тоже тебя подвел. Вел себя так по-дурацки… Я одно время совершенно ужасно с тобой обращался.
Эти слова ощущались как глоток живой воды, ведь она ждала их много лет. Но смогла сказать:
– Не переживай из-за этого.
– До встречи с Эваном я не принимал всерьез душевное здоровье. Я думал, что панические атаки – это чушь… Сама знаешь, «мысли материальны». «Соберись, сестренка». Но потом, когда они начались у Эвана, я понял, что это такое.
– Это были не просто панические атаки. Просто это казалось не тем… Если уж на то пошло, мне кажется, ты счастливей в этой жизни, чем в той, в которой ты, – она чуть не сказала мертв, – в группе.
Брат улыбнулся и взглянул на Эвана. Она сомневалась, что он ей поверил, но Норе пришлось принять это – ведь теперь она очень хорошо знала: какие-то истины было просто невозможно увидеть.
Трехколесный велосипед
Шли недели, и с Норой стало происходить что-то удивительное.
Она начала вспоминать моменты своей жизни, которые с ней никогда не случались.
Например, однажды кто-то, кого она не знала в осевой жизни, – подруга, с которой она общалась, пока училась и преподавала в университете, – позвонила и позвала на ланч. Когда на телефоне высветилось «Лара», она вспомнила имя «Лара Брайан» и представила себе ее полностью – даже каким-то образом знала, что ее мужа зовут Мо и у них есть малыш, Олдос. А потом они встретились и все подтвердилось.
Такие дежавю случались все чаще. Да, конечно, были и случайные ошибки – например, «забывание», что у Эша астма (которую он пытался контролировать бегом):
– И как давно она у тебя?
– С семи лет.
– О да, конечно. Я думала, ты говорил «экзема».
– Нора, с тобой все хорошо?
– Да. Хм, нормально. Просто я выпила вина с Ларой за ланчем и слегка выпала из контекста.
Но постепенно эти ошибки стали возникать реже. Словно с каждым днем по кусочкам складывалась мозаика, и с добавлением элементов становилось все легче понимать, как выглядит отсутствующая деталь.
В то время как в других жизнях она постоянно искала подсказки и чувствовала, что играет роль, в этой она все чаще обнаруживала, что чем больше она расслабляется, тем легче ей действовать.
Еще Нора очень любила проводить время с Молли. Ценила уютную анархию игры в ее спальне или нежное общение во время чтения книжки на ночь – какой-нибудь простой волшебной гениальной истории вроде «Тигра, который пришел выпить чаю»[108] – или возню в саду.
– Смотри, мамочка, – крикнула Молли, уезжая от нее на трехколесном велосипеде субботним утром. – Мамочка, смотри! Ты видишь?
– Очень хорошо, Молли. Отлично крутишь педали.
– Мама, смотри! Я еду!
– Давай, Молли!
Но потом переднее колесо велосипеда соскользнуло с газона и заехало в клумбу. Молли упала и сильно ударилась головой о камень. Нора бросилась, взяла ее на руки и осмотрела. Молли было явно больно: у нее появилась ссадина на лбу, кожа содрана, идет кровь, но девочка старалась не подавать виду, хотя подбородок дрожал.
– Все хорошо, – проговорила она медленно, звонким, как фарфор, голоском. – Все хорошо. Все хорошо. Все хорошо. Все хорошо.
Каждое «все хорошо» все ближе подводило к слезам, но потом вернулось к успокоению. Ведь благодаря ночным страхам из-за медведей она обрела стойкость, которой Нора не переставала восхищаться и вдохновляться. Этот человечек появился на свет от нее, был в каком-то смысле ее частью, и если у него есть выдержка, возможно, и у Норы тоже.
Нора обняла ее.
– Ничего, детка… моя смелая девочка. Ничего. Тебе сейчас больно, дорогая?
– Нормально. Как на каникулах.
– На каникулах?
– Да, мамочка… – она слегка расстроилась, что Нора не помнит. – На горке.
– О да, конечно. На горке. Да. Какая я глупая. Глупенькая мамочка.
Нора ощутила в себе какое-то очень сильное чувство, оно накатило на нее разом. Какой-то страх, столь же реальный, как тот, что она испытала на полярной шхере, столкнувшись нос к носу с белым медведем.
Страх того, что она чувствует.
Любви.
Можешь есть в лучших ресторанах, испытывать любое чувственное удовольствие, петь на сцене в Сан-Паулу для двенадцати тысяч зрителей, которые будут отвечать громом аплодисментов, можешь путешествовать на край земли, иметь миллионы подписчиков в интернете, завоевать олимпийские медали, но это все не имеет смысла без любви.
И когда она подумала об осевой жизни, о том, в чем была ее главная проблема, делающая ее такой беззащитной, то поняла, что причина – в отсутствии любви. Даже брат не хотел ее присутствия в своей жизни. Не осталось никого, когда умер Вольт. Она никого не любила, и никто не любил ее. Она была пуста, ее жизнь была пуста: и она просто как-то шевелилась, имитируя некую человеческую нормальность, как мыслящий манекен отчаяния. Минимум необходимого, чтобы выжить.
И все же здесь, прямо в этом саду в Кембридже, под скучным серым небом она ощутила силу – ужасающую силу искренней заботы о ком-то и понимания, что кто-то искренне заботится о ней. Да, ее родители умерли и в этой жизни, но тут была Молли, был Эш, был Джо. Была сеть любви, смягчающая ее падение.
И все же в глубине души она чувствовала, что все это скоро закончится. Она почувствовала, что во всей этой идеальности было что-то неправильное. И это неправильное нельзя исправить, потому что недостатком была сама правда. Все было хорошо, и все же она этого не заслужила. Она начала смотреть фильм с середины. Взяла книгу из библиотеки, но, по правде, она Норе не принадлежала. Она наблюдала свою жизнь из окна. И поэтому ощутила себя мошенницей. Она желала, чтобы это была ее жизнь. Ее настоящая жизнь. Но это было не так, и она хотела забыть этот факт. Очень хотела.
– Мамочка, ты плачешь?
– Нет, Молли, нет. Все нормально. Мамочка не плачет.
– А похоже, что плачешь.
– Давай лучше тебя отмоем…
Позднее в тот же день Молли складывала пазлы с изображениями животных из джунглей, а Нора сидела на диване и гладила Платона – его тяжелая, теплая голова лежала у нее на коленях. Взгляд Норы уперся в узорный шахматный набор, который стоял на сундуке из красного дерева.
Мысль зрела в ее голове постепенно, и она отмахнулась от нее. Но потом та возникла снова.
И как только Эш вернулся домой, Нора сообщила ему, что хочет повидать старую подругу в Бедфорде и вернется через несколько часов.
Больше нет
Нора вошла в дом престарелых «Дубовый лист» и не успела даже подойти к регистратуре, как сразу увидела хрупкого старичка в очках – и узнала его. Он спорил с медсестрой, которая выглядела раздраженной. Она была похожа на тяжелый вздох в облике человека.
– Я очень хочу в сад, – говорил старик.
– Сожалею, но в саду сегодня работы.
– Я просто хочу посидеть на скамейке. Почитать газету.
– Может, если бы вы записались в кружок садоводства…
– Я не хочу в кружок садоводства. Я хочу позвонить Даваку. Это все такая ошибка.
Нора слышала, как ее бывший сосед говорил о сыне, Даваке, – давно, когда приносила ему лекарства. Очевидно, тот настаивал на доме престарелых, но мистер Бэнерджи держался за свой собственный.
– Неужели я не могу просто…
Тут он заметил, что на него смотрят.
– Мистер Бэнерджи?
Он уставился на Нору в смятении.
– Здравствуйте. Вы кто?
– Я Нора. Помните, Нора Сид, – и будучи слишком взволнованной, чтобы отвечать вдумчиво, выпалила: – Я ваша соседка. По Бэнкрофт-авеню.
Он покачал головой.
– Думаю, вы ошиблись, милая. Я не живу там уже три года. Я вполне уверен, что вы не были моей соседкой.
Медсестра склонила голову к мистеру Бэнерджи, как к растерянному щенку.
– Может, вы забыли.
– Нет, – ответила Нора быстро, поняв свою ошибку. – Он прав. Это я напутала. У меня проблемы с памятью. Я никогда там не жила. Я была в другом месте. И с другими людьми. Простите.
Они вернулись к обсуждению, а Нора вспомнила садик мистера Бэнерджи перед домом, полный ирисов и наперстянок.
– Чем могу помочь?
Она взглянула на человека за стойкой регистратуры. Рыжеволосый мужчина в очках, с пятнами на коже, но с приятными манерами и мягким шотландским акцентом.
Она назвалась и сказала, что звонила ранее.
Он сначала слегка растерялся.
– Вы говорите, что оставили сообщение?
Он что-то напевал себе под нос, пока искал ее письмо в компьютере.
– Да, по телефону. Я долго пыталась дозвониться и так и не смогла, поэтому оставила сообщение. И письмо написала.
– Ах, верно, вижу. Что ж, извините. Вы хотите навестить родственника?
– Нет, – объяснила Нора. – Я не родственница. Мы были знакомы. Она меня знает. Ее зовут миссис Элм, – Нора попыталась вспомнить полное имя. – Простите. Луиза Элм. Назовите ей мое имя. Я Нора. Нора Сид. Она была моей… Она работала в школьной библиотеке в Хейзелдин. Я подумала, что ей будет приятна моя компания.