– Эван! Да!
– Что?
– Ты должен позвать его на свидание.
Джо рассмеялся, решив, что Нора просто дурачится.
– Я даже не уверен на сто процентов, что он гей.
– Да! Он гей. На сто процентов гей. И на сто процентов ты ему нравишься. Доктор Эван Лэнг-форд. Пригласи его. Ты должен мне верить! Это будет твое лучшее решение…
Брат смеялся, а машина припарковалась у Бэнкрофт-авеню, 33А. Он заплатил, ведь у Норы все еще не было денег и даже кошелька.
Мистер Бэнерджи сидел у окна, читал.
На улице Нора увидела, как брат изумленно смотрит в свой телефон.
– В чем дело, Джо?
Он едва мог говорить.
– Лэнгфорд…
– Что?
– Доктор Эван Лэнгфорд. Я даже не знал его фамилии, но это он.
Нора пожала плечами.
– Интуиция. Добавь его. Стань подписчиком. Пиши ему в Direct. Все что требуется. Только не шли фоток нагишом без разрешения. Но он тот самый. Говорю тебе. Он твой парень.
– Но как ты узнала, что это он?
Она взяла брата под руку, зная, что не сможет ему ничего объяснить.
– Послушай, Джо, – она вспомнила антифилософию миссис Элм в Полночной библиотеке. – Не нужно понимать жизнь. Нужно просто жить.
И брат направился к двери 33А по Бэнкрофт-авеню, а Нора оглядела все дома, и фонари, и деревья под небом, чувствуя, как ее легкие наполняются воздухом и восторгом, что она здесь, наблюдает все как в первый раз. Может, в одном из этих домов живет еще какой-то скользящий, в своей третьей, или семнадцатой, или окончательной версии себя. Она будет высматривать их.
Она взглянула на тридцать первый дом.
Лицо мистера Бэнерджи в окне медленно озарилось, когда он увидел, что Нора жива и здорова. Он улыбнулся и губами произнес «спасибо», словно простой факт ее жизни был чем-то, за что ему нужно быть благодарным. Завтра она найдет денег, сходит в садовый центр и купит ему растение для клумбы. Может, наперстянку. Она уверена, что он любит наперстянки.
– Нет, – ответила она, посылая ему воздушный поцелуй, – это вам спасибо, мистер Бэнерджи! Спасибо вам за все!
И она улыбнулась шире, а его глаза светились добротой и заботой, и Нора вспомнила, каково это – заботиться и принимать заботу. Она последовала за братом в квартиру и начала прибираться, перед этим взглянув на ирисы в садике мистера Бэнерджи. Она не ценила цветы прежде, но теперь ее восхищал их поразительный пурпурный цвет. Как будто цветы заключали в себе не просто цвет, но некий язык, сообщение, дивную цветочную мелодию, столь же сильную, как произведения Шопена, и безмолвно передавали захватывающее величие самой жизни.
Вулкан
Настоящее откровение – обнаружить, что место вашего спасения и есть то самое, из которого вы бежали. Что тюрьма – это не пространство, а образ мыслей. И самое странное открытие, которое совершила Нора: из всех расходящихся вариаций себя, которые она пережила, самые радикальные перемены случились именно в этой жизни. В той, с которой она начала и которой закончила.
Главная и самая глубокая перемена случилась не оттого, что она стала богаче или успешнее, или знаменитее, или оказалась среди ледников и белых медведей Шпицбергена. Это случилось, когда она легла в ту самую постель в грязной сырой квартирке с полуразвалившимся диваном, юккой и маленькими кактусами в горшочках, с книжными полками и неоткрытыми руководствами по йоге.
Там стояло то же электропиано и книги. Чувствовалось то же печальное отсутствие кота и работы. Оставалась та же неизвестность касательно того, что ждет ее впереди.
И все же все было по-другому.
Все было по-другому, потому что она больше не считала, что должна просто воплощать мечты других людей. Она больше не думала, что обязана стать воображаемой идеальной дочерью, сестрой, партнершей, женой, матерью, работницей или кем-то еще – напротив, она готовилась быть просто человеком, исполнять собственное предназначение и отвечать перед самой собой.
По-другому, потому что она осталась жива, хотя и побывала на грани смерти. И это был ее выбор. Выбор жить. Ведь она прикоснулась к необъятности жизни и в этой необъятности увидела возможность не только того, что она может сделать, но и что почувствовать. Были другие шкалы, другие мелодии. Не просто линия от легкой до умеренной депрессии, припорошенная случайными всплесками отчаяния. Это вселяло в нее надежду и даже простую сентиментальную благодарность за возможность быть здесь, зная, что в ней есть потенциал для наслаждения сияющим небом и посредственными комедиями Райана Бейли, для счастья, когда она слушает музыку, беседы и биение собственного сердца.
По-другому, потому что, помимо всего, тяжелая и печальная «Книга сожалений» благополучно сгорела дотла.
– Привет, Нора. Это я, Дорин.
Нора была рада слышать ее, поскольку как раз писала объявление об уроках игры на пианино.
– О, Дорин! Позволь мне извиниться, что пропустила в тот день занятие.
– Дело прошлое.
– Ну, я не хочу вдаваться в подробности, – продолжила Нора на одном дыхании, – но лишь хочу сказать, что такое больше не повторится. Обещаю, в будущем, если вы с Лео захотите продолжать уроки, я буду дома вовремя. Я вас не подведу. Я полностью пойму, если вы не захотите, чтобы я преподавала Лео. Но я хочу, чтобы вы знали, что у Лео выдающийся талант. Он чувствует инструмент. Он может сделать карьеру в музыке. Поступить в Королевское музыкальное училище. Итак, я просто хочу сказать, что, если он не продолжит уроки со мной, я бы хотела, чтобы вы знали: на мой взгляд, он должен продолжать где-то еще. Это все.
Наступила долгая пауза. Только шуршание статического телефонного дыхания. А потом:
– Нора, милая, все хорошо, ни к чему этот монолог. По правде, мы были в городе вчера, мы вдвоем. Я покупала ему гель для лица, и он сказал: «Я ведь еще буду заниматься пианино?» – прямо в Boots. Можно мы начнем сначала на следующей неделе?
– Серьезно? Потрясающе. Да, жду на следующей неделе.
Закончив разговор, Нора села за клавиши и сыграла мелодию, которую никогда не играла прежде. Ей нравилось то, что она исполняет, и она пообещала себе запомнить ее и придумать для нее слова. Может, ей стоит сочинить настоящую песню и разместить ее в интернете. Может, она напишет несколько песен. А может, она подкопит денег и подаст заявку в магистратуру. А может, и то и другое. Кто знает? Играя, она оглянулась и увидела свой журнал – тот, что купил для нее Джо, – открытый на странице с фотографией вулкана Кракатау в Индонезии.
Парадокс вулканов в том, что они – одновременно символы разрушения и жизни. Как только поток лавы замедляется и охлаждается, она застывает, а потом со временем крошится и становится почвой – богатой и плодородной.
Она была не черной дырой, решила Нора. Она была вулканом. И, как и вулкан, она не могла убежать от самой себя. Ей придется остаться здесь и возделывать свою пустыню.
Она могла бы посадить лес внутри себя.
Как все закончится
Миссис Элм выглядела гораздо старше, чем в Полночной библиотеке. Ее седые волосы стали совсем белыми и тонкими, лицо уставшим и испещренным морщинами, руки пятнистыми от старости, но она так же любила шахматы, как и много лет назад в библиотеке школы Хейзелдин.
В доме престарелых «Дубовый лист» была шахматная доска, но с нее требовалось смахнуть пыль.
– Никто тут не играет, – пожаловалась она Норе. – Я так рада, что ты пришла повидаться. Такой сюрприз.
– Ну, я могу каждый день приходить, хотите, миссис Элм?
– Луиза, прошу, зови меня Луиза. А у тебя нет работы?
Нора улыбнулась. Хотя всего двадцать четыре часа прошло с тех пор, как она попросила Нила повесить объявление в «Теории струн», ей уже обзвонились люди, желающие брать уроки.
– Я учу играть на пианино. И помогаю в приюте для животных по вторникам. Но у меня всегда найдется часок… И, если честно, мне тоже не с кем играть в шахматы.
Усталая улыбка осветила лицо миссис Элм.
– Что ж, это было бы приятно, – она выглянула из окошка своей комнаты, и Нора проследила за ее взглядом.
Там шли человек и собака, Нора узнала их. Дилан выгуливал бульмастифа Салли. Ту самую, тревожную, с ожогами от сигарет, которой она понравилась. Она задумалась, не разрешит ли ей хозяин квартиры завести собаку. Ведь согласился же он на кота, в конце концов. Но придется подождать, пока она сможет заплатить за квартиру.
– Одиноко, – проговорила миссис Элм, – тут. Просто сидишь. Мне казалось, что игра уже кончена. Я как одинокий король на доске. Видишь ли, не знаю, какой ты меня помнишь, но вне школы я не всегда была… – она замешкалась. – Я подводила людей. Не всегда была легкой. Я делала то, о чем сожалею. Я была плохой женой. Не всегда хорошей матерью. Люди в каком-то смысле махнули на меня рукой, и не то чтобы я виню их.
– Ну, вы были добры ко мне, миссис… Луиза. Когда мне тяжело приходилось в школе, вы всегда знали, что сказать.
Миссис Элм задышала ровнее.
– Спасибо, Нора.
– И вы уже не одна на доске. Пришла пешка и присоединилась к вам.
– Ты никогда не была пешкой.
Она сдвинула фигуру. Слон занял сильную позицию. Легкая улыбка тронула уголки ее рта.
– Вы победите, – заметила Нора.
Глаза миссис Элм внезапно обрели живость.
– Ну, в этом-то и прелесть, не правда ли? Никогда не знаешь, как все закончится.
И Нора улыбнулась, глядя на фигуры, которые у нее еще остались, и обдумывая следующий шаг.