— Две недели, — Волленштейн, подобно утопающему, был готов ухватиться за любую соломинку.
Гиммлер покачал головой.
— Дайте тогда хотя бы неделю. Всего неделю, — Волленштейн был готов на любые уступки. Он даже затаил дыхание, ожидая, что скажет в ответ рейхсфюрер. Ведь это же его проект! Его эксперимент! Его детище, черт побери. Он уже нашел необходимый ему механизм для опыления полей, который производили в Силезии. Он два года трудился не покладая рук, можно сказать — вложил в это дело душу. И что он теперь имеет? Какая награда положена ему за его труды? Никакая? Но ведь это же несправедливо!
— Неделю, но только не полную, — ответил Гиммлер. — Даю вам пять дней. До среды. Если не ошибаюсь, это у нас будет седьмое число.
— Нет-нет, рейхсфюрер, послушайте меня, — снова попытался перетянуть одеяло на себя Каммлер. — Допустим, он побрызгает на англичан этой дрянью. Они же сумеют сдержать ее распространение и даже найдут способ противостоять ей. Более того, нанесут ответный удар. Нет-нет, мы должны обрушить на них всю мощь наших ракет. Сразу всех. Только это позволит нам…
— Всего несколько дней, Ганс. Всего пять, — успокоил его Гиммлер.
И Волленштейн понял: он недооценивал Печника. Каммлер не только рассчитывал наложить лапу на его бациллы, чтобы нашпиговать ими свои ракеты, он мечтал получить их в свое полное распоряжение. Это он убедил Гиммлера в том, что лабораторию в целях безопасности нужно перевести в вырытые им тоннели. Волленштейн не сомневался: стоит ему переехать в Тюрингию, как он тотчас окажется на вторых ролях.
— Завтра погода изменится. Самое позднее, послезавтра. Так говорят прогнозы синоптиков, — продолжил тем временем Гиммлер. — Так что никакого вторжения не будет. Каммлер, ничего не случится, если мы дадим ему несколько дней. Тем более что ваши ракеты тоже еще не готовы. Муравьи Геринга трудятся отнюдь не с тем усердием, какое вы мне обещали. И если герр доктор сможет довести до конца свои опыты с опылением, мы, так и быть, посыплем головы англичан еще до того, как те нанесут нам удар, и таким образом предотвратим высадку. Думаю, это стоит того, чтобы дать герру доктору еще пять дней.
Каммлер вытащил из пачки очередную омерзительную сигарету. Дрогнуло пламя зажигалки, кончик сигареты расцвел в темноте алой точкой. Потянуло дымом.
— Я выражаю свое несогласие, — заявил он Гиммлеру. — Но вы как хотите. — С этими словами Каммлер сделал затяжку, после чего выпустил струю дыма в сторону Волленштейна. — Но только до среды. И Адлер должен остаться. Потому что меры безопасности здесь никуда не годные. По идее, между зданиями должны дежурить часовые. За этими «могильщиками» нужен глаз да глаз, причем круглые сутки, — заявил Каммлер, указывая зажженной сигаретой на каменное здание, в котором хранились готовые к применению боеголовки. — Да эти ваши маки при желании могут нагрянуть сюда в любое удобное для них время.
— За все время здесь не было ни единого случая, — возразил Волленштейн, умолчав, правда, про пропавших евреев, тем более что, с точки зрения формальной логики, пропажа имела место отнюдь не на его ферме.
— И тем не менее я настаиваю на том, чтобы гауптштурмфюрер остался здесь. Вдруг понадобится помощь, — произнес Каммлер и кивнул жирному сотруднику СД, который в этот момент продолжал попыхивать своей вонючей сигарой.
Помощь. Как же! «Чтобы следить за мной», — подумал Волленштейн.
— Прекрасная мысль! — согласился Гиммлер. Еще бы! Ведь Адлер был из СД, его личной службы безопасности. Можно сказать, любимчик из любимчиков! Уж если Гиммлер кому и доверял, то только СД.
— Рейхсфюрер, скажите ему остальное, — произнес Каммлер. Он стоял почти вплотную к Волленштейну, и тот не знал, куда деваться от отвратительной смеси запахов — табачного дыма и чеснока.
— Это уже сложнее, — ответил Гиммлер и еще плотнее запахнул пальто. — Доктор, в этом жутком месте вы сотворили чудеса. Но в этих условиях мы не сможем произвести этих ваших «могильщиков» в большом количестве. Кроме того, ваш гений — это не гений администратора.
И тогда до Волленштейна дошло: «Каммлер задумал украсть у меня мое детище! Он решил прибрать его к рукам»!
— Неправда, — возразил он. — Все, что вы здесь видите, существует лишь благодаря мне.
— Ваш талант лежит в иной области, а отнюдь не в том, чтобы следить за производством, — изрек Гиммлер. — Я найду для вас другое занятие.
— Но вы не можете отнять у меня мою лабораторию! Я проработал… Я отдал ей годы! Я не позволю вам ее у меня украсть! — воскликнул в бешенстве Волленштейн.
— У меня и в мыслях нет что-то у вас красть, — едва слышно возразил Гиммлер, как бы противопоставляя свой шепот крику собеседника. — Начнем с того, что эта лаборатория не ваша.
— Неправда, — произнес Волленштейн, на этот раз убитым тоном. — Она моя.
— Здесь все принадлежит фюреру, — ответил Гиммлер. — И таково мое желание.
— Прошу вас, не отнимайте ее у меня!
— Извините, доктор, но это уже решенный вопрос.
Волленштейн схватил Гиммлера за рукав. И тотчас понял, что совершил ошибку.
— Не прикасайтесь ко мне, герр доктор. Слышите! Не смейте этого делать! — воскликнул Гиммлер и брезгливо отшатнулся от него. — Не хватало еще, чтобы эти ваши «могильщики» перепрыгнули на меня.
— Письмо, рейхсфюрер, — напомнил Каммлер.
— Я хочу, чтобы вы вернули мне письмо, — сказал Гиммлер Волленштейну.
— Письмо?
— Потому что в противном случае вы можете не устоять перед соблазном и совершите какую-нибудь глупость, — пояснил Гиммлер. — Итак, письмо. Прошу вас, верните его.
Волленштейн нехотя сунул руку в карман мундира и, вытащив кожаный бумажник, который всегда держал при себе, извлек из него тонкий листок бумаги. Прочесть, что на нем написано, в темноте было невозможно. С другой стороны, он уже давно выучил его содержание наизусть. Вверху посередине красовались, невидимые глазу сейчас, выдавленные в бумаге орел и свастика. Волленштейн нащупал их пальцем. Под орлом было напечатано одно-единственное предложение: «Оказывать штурмбаннфюреру доктору Волленштейну всяческое содействие».
Ниже подпись, с легким наклоном вправо, линия под ней, наоборот, тянется влево. Еще ниже отпечатано на машинке: Генрих Гиммлер. Рейхсфюрер СС, имперский министр внутренних дел.
Гиммлер вырвал письмо из рук Волленштейна, затем пальцем поманил Каммлера. Тот вытащил из кармана зажигалку, чиркнул ею и поднес язычок пламени к уголку листка бумаги. Рейхсфюрер наклонил листок, чтобы пламя могло вскарабкаться выше, и, когда огонь подобрался к его пальцам, уронил листок в траву.
— Так будет лучше, — сказал он и, посмотрев себе под ноги, втоптал сожженный лист в землю. — Итак, пять дней, — подвел он итог, поднимая глаза. — После чего мы переводим вашу лабораторию в Миттельверк, где она будет находиться под зорким оком обергруппенфюрера.
Когда Аликс сказала Фрэнку, что до берега уже недалеко — километра два-три, — он в свою очередь что-то сказал матросу за рулем катера. Тот моментально протянул руку вниз и нащупал мотор. Еще одно движение руки, и Аликс почувствовала, как катер снова подался вперед. Матрос еще что-то сделал, и Фрэнк пояснил ей, что это он включил специальный бесшумный мотор, который поможет им подойти как можно ближе к берегу.
Аликс знала, где они сейчас находятся. Они с отцом частенько рыбачили здесь. До того, как боши запретили им ловить рыбу после захода солнца, они выходили в море в кромешной тьме как минимум сотню раз. В лунном свете не составляло труда отыскать нужный участок берега. Аликс втянула воздух и уловила запах дома — запах земли, коровьих лепешек, сочной летней листвы.
Фрэнк всю дорогу просидел рядом с ней на мостике, переводил ей на французский слова матроса, ему — на английский ее слова.
Джунипер ушел на корму катера и оставался там в течение всего этого времени.
Господи, и как только ее угораздило влюбиться в такого типа!
Три недели назад он постучал в дверь ее дома и прошептал дурацкий пароль «Прожектор», после чего спросил Бутона, который возглавлял ячейку Armée Secrete в Порт-ан-Бессене. Джунипер пересек пролив по заданию англичан и искал нечто необычное. И для этого ему требовалась помощь. Именно по этой причине радиопередатчик, спрятанный в подполе ее дома, стуком морзянки возвестил о нем за неделю до его прибытия. «Бутон — это я», — сказала она ему, и было видно, что он ошарашен, если ей память не изменяет, в первый и последний раз. Позади него стоял какой-то старик и еще один молодой парень, такой тощий и осунувшийся, как будто у него был туберкулез.
Они искали какое-то странное место, что-то вроде фабрики, сказал он, но только такой, которая наверняка тщательно охраняется и вряд ли будет расположена в непосредственной близости от населенных пунктов. Ее можно узнать, сказал Прожектор, по ее неприметности. Увы, местность кишела бошами, они сидели враскорячку под каждым деревом, под каждым кустом, на каждом поле, справляя большую нужду. Их часовые дежурили на каждом перекрестке. Отыскать место, о котором поведал ей англичанин, невозможно. Стоит только попробовать, как попадешь в лапы к бошам. И тем не менее они на велосипедах объехали все места, обозначенные на карте красными кружками: небольшой лесок к востоку от Байе, холмы к югу от Кана, — и даже рискнули заглянуть на лесную просеку рядом с Исиньи-сюр-Мер. Но даже там ничего не нашли, кроме заброшенного пустого сарая плюс в сотне метров — батареи немецкой артиллерии, упрятанной под камуфляжную сетку.
И тогда он сказал ей, что она должна поспрашивать, не захворал ли кто, причем необычной болезнью. Сопровождалась ли эта хворь лихорадкой, он ей не мог точно сказать. В отдельных случаях у больных могут быть на коже гнойные шишки, черные как уголь. Необычным должно быть число заболевших, человек десять-двадцать одновременно, если не больше. Ищите случаи, когда одновременно сляжет большое число людей, сказал ей тогда Прожектор.
Она сделала все, о чем он ее просил, потому что ей нравился его смех, нравились истории, которые он ей рассказывал о стране под названием Афганистан, где женщины закрывают свои лица. А все потому, что мужчины там через каждые несколько шагов стреляют глазами во все стороны, пояснил он. О бошах он говорил с той же яростью, что и она сама. Она влюбилась в него потому, что однажды, когда они сидели рядом, его рука коснулась ее лодыжки. А еще он говорил с ней так, как разговаривал с ней Анри до того, как исчезнуть. Именно по этой причине она показала Прожектору все, о чем он ее просил, и слова богу, никто их не застукал.