Тетуан, где было столько автомобилей» поразил ее. Гвардейцы в ало-белой форме стояли навытяжку у дворца халифа. Но Малика не решилась выйти из машины и пройтись с мужчиной по улицам. Они остановились на площади Феддан, под палящим солнцем. В конце концов, мужчина пожал плечами и сказал:
— Ну, мне надо вечером быть в Танжере, лучше я отвезу тебя домой.
Малика всхлипнула. Казалось, она стала совсем крошечной под пледом.
— Что такое?
— Я не могу!
Мужчина уставился на нее:
— Но тебе нужно домой.
Малика принялась хныкать.
— Нет, нет! — закричала она. Мужчина нервно оглянулся на прохожего и попробовал как-то ее утешить. Но только что у нее возникла надежда, соблазн был слишком силен и подчинил ее полностью. Видя, что она в смятении и не слышит его, мужчина завел мотор и медленно покатил сквозь толчею на другую сторону площади. Затем по главной улице выехал на окраину города, остановил машину на обочине и закурил.
Он повернулся к ней. Можно было подумать, что на сиденье рядом с ним лежит один только плед. Он потянул за край и услышал всхлип. Тихонько засунув руку внутрь, он погладил ее по волосам. Наконец она приподнялась, из-под пледа показалась голова.
— Я возьму тебя с собой в Танжер, — сказал он.
Она не отвечала и не смотрела на него.
Они помчались на запад, навстречу заходящему солнцу. Малика понимала, что сделала необратимый выбор. Его последствия, уже предусмотренные судьбой, будут открываться перед ней, одно за другим, по ходу событий. Она не сразу стала замечать пейзаж вокруг и порывы летнего ветра.
Они доехали до маленького кафе, одинокого на склоне горы, и остановились.
— Выходи, выпьем чаю, — сказал мужчина.
Малика затрясла головой, сильнее укутываясь в плед.
Мужчина зашел в кафе и заказал два стакана чая.
Минут через пятнадцать мальчик принес их на подносе в машину. Чай был очень горячий, и они выпили его не сразу. Но и когда мальчик вернулся за подносом, уезжать они не стали. В конце концов, мужчина зажег фары, и машина покатила по горной дороге.
Малику напугал лифт, но она слегка успокоилась, когда мужчина провел ее в квартиру и захлопнул дверь. Тут были пушистые ковры и мягкие диваны, заваленные подушками, и лампы, которые можно включать или выключать, нажав кнопку. И, что самое главное, назарей жил там один.
Той ночью он проводил ее в спальню и сказал, что это будет ее комната. Прежде чем пожелать ей спокойной ночи, он обнял Малику и поцеловал в лоб. Когда он ушел, она забрела в ванную и долго развлекалась, поворачивая краны то с горячей, то с холодной водой: посмотреть, не ошибется ли какой-нибудь рано или поздно. Наконец, сняла одежду, надела муслиновую гандуру, которую оставил ей мужчина, и легла в постель.
На столике возле кровати лежала стопка журналов, и Малика стала смотреть картинки. Ее внимание привлекла одна фотография. На снимке была роскошная комната, в шезлонге лежала прекрасная женщина. На ее шее сверкало широкое брильянтовое ожерелье, а в руке она держала книгу. Книга была раскрыта, но женщина не смотрела на нее. Она повернула голову, словно кто-то только что вошел в комнату и оторвал ее от чтения. Малика поразглядывала фотографию, мельком глянула на другие и вернулась к ней снова. Это была идеальная поза, в которой следовало застыть, когда появятся гости, и она решила отработать ее, чтобы принять, когда настанет время. Неплохо было бы к тому же и научиться читать, подумала она. Когда-нибудь она попросит мужчину показать ей, как это делается.
Они завтракали на террасе, залитой утренним солнцем. Здание выходило на просторное мусульманское кладбище. Дальше было море. Малика сказала ему, что нехорошо жить так близко к могилам. Потом она перегнулась через перила, увидела красивый мавзолей Сиди Бу-Аракии с куполом и одобрительно кивнула. Пока они пили кофе, он ответил почти на все ее вопросы. Его зовут Тим, ему двадцать восемь лет, но у него нет ни жены, ни детей. Он не живет в Танжере постоянно. Иногда в Каире, иногда в Лондоне. В каждом городе у него небольшая квартира, но машину он держит в Танжере, потому что приезжает сюда отдохнуть от работы.
Пока они сидели, Малика услышала в квартире какой-то шум. На террасу вышла толстая негритянка в желтом зигдуне.
— Bonjour, — сказала она и стала убирать тарелки. Всякий раз, когда она входила, Малика выпрямлялась на стуле и пристально смотрела на испанские горы за морем.
Скоро кое-кто придет, сообщил Тим: итальянка, которая снимет с нее мерку и сошьет одежду.
Малика нахмурилась:
— Какую одежду?
Когда он сказал: «Какую захочешь», она вскочила, сбегала в свою комнату, принесла «Нью-Йоркер» и открыла его на странице, где девушка в трикотажном спортивном костюме стояла возле штабеля одинаковых чемоданов.
— Вот такую.
Примерно через час появилась итальянка очень делового вида, пощекотала Малику мерной лентой и удалилась с записной книжкой в руках.
Вечером в тот же день, когда негритянка ушла, Тим отвел Малику в ее спальню, задернул шторы и очень нежно преподал ей первый урок любви. Малика не слишком хотела, чтобы все случилось так сразу, хотя и не сомневалась, что рано или поздно это произойдет. Легкая боль была пустяком, но позор, что она обнажена перед мужчиной, был почти невыносимым. Ей никогда не приходило в голову, что тело можно считать красивым, так что она не поверила, когда Тим сказал, что она совершенна с головы до пят. Она знала только, что мужчины используют женщин, чтобы делать детей, и все время думала об этом, потому что ребенка не хотела. Мужчина убедил ее, что он тоже не собирается заводить детей, и если она сделала все, как он сказал, нет риска, что они появятся. Малика поверила в это, как верила всему, что он говорил. Она была здесь, чтобы учиться и решила научиться как можно большему.
Когда, через несколько недель, Малика согласилась, наконец, посетить с ним дома его друзей, он и не догадался, что она готова появиться на публике только потому, что сочла свой новый наряд вполне убедительным камуфляжем. Европейское платье давало ей возможность выходить на улицу с назареем, не опасаясь, что другие марокканцы ее оскорбят.
Тим отвел Малику в студию фотографа, несколько раз подолгу ходил в учреждения и однажды вернулся с победным видом и помахал паспортом.
— Это твой, — сказал он. — Не потеряй.
Почти каждый день на горе устраивали вечеринки, а на пляже — пикники. Больше всего Малике нравились ночные пикники у костра, когда слышно было, как волны растекаются по песку. Иногда приглашали музыкантов, и все танцевали босиком. Как-то ночью восемь или десять гостей повскакали и с криками помчались к волнолому, чтобы нагишом искупаться при лунном свете. Поскольку луна светила очень ярко, а мужчины и женщины были вместе, Малика ахнула и прикрыла лицо. Тиму это показалось забавным, но происшествие заставило ее задуматься — могут ли люди в Танжере стать для нее образцами элегантности, которую она надеялась приобрести.
Как-то утром Тим вошел к ней с грустным лицом. Через несколько дней, объяснил он, ему придется поехать в Лондон. Видя ее огорчение, он быстро добавил, что через две недели вернется, а она будет жить в квартире точно так же, как если бы он не уезжал.
— Но как же это? — вскричала она. — Тебя тут не будет! Я останусь совсем одна.
— Нет, нет. У тебя будут друзья. Они тебе понравятся.
В тот же вечер он привел в квартиру двух молодых людей. Они были симпатичные, хорошо одетые и очень говорливые. Когда Малика услышала, что Тим называет одного Бобби, она рассмеялась.
— Только собак зовут Бобби, — объяснила она. — Это не человеческое имя.
— Она бесценна, — сказал Бобби. — Маленькая Нефертити.
— Абсолютно божественная, — согласился его друг Питер.
После того, как они ушли, Тим объяснил, что они будут развлекать Малику, пока он не вернется из Англии. Они поселятся с ней в квартире. Услышав это, она умолкла на миг.
— Я хочу поехать с тобой, — сказала она, словно все остальное было немыслимо.
Он покачал головой:
— Ni hablar.[27]
— Но я не хочу с ними любиться.
Он поцеловал ее:
— Они не занимаются любовью с девочками. Вот почему я их пригласил. Они будут о тебе хорошо заботиться.
— Ах, — сказала она, отчасти утешившись и в то же время думая, как умен Тим, что смог запросто найти двух таких приличных евнухов.
Как и обещал Тим, Бобби и Питер не давали ей скучать. На вечеринки они ее возить не стали, а приглашали своих друзей познакомиться с ней. Вскоре она поняла, что в Танжере очень много евнухов. Поскольку, как утверждали Бобби и Питер, эти чаепития и коктейли устраивались исключительно для Малики, она потребовала сообщать ей точное время прихода гостей, чтобы можно было приветствовать их в правильной позе — откинувшись на диване с книгой в руке. Когда новоприбывшие входили, она медленно поднимала голову, чтобы все могли лицезреть ее благородные черты, устремляла взгляд в точку, находившуюся намного выше чего бы то ни было в комнате, и позволяла полуулыбке скользнуть по губам и тут же исчезнуть.
Он ясно видела, что это производит впечатление. Все говорили, что любят ее. Они играли в игры и танцевали друг с другом и с ней. Они щекотали ее, тискали, сажали на колени и ерошили ей волосы. Ей они казались забавнее друзей Тима, хотя она понимала, что вещи, которые они говорят, не имеют значения. Для них все было игрой, научиться у них хоть чему-то было невозможно.
Тима не было уже больше недели, когда они впервые привели Тони. Это был высокий, шумный ирландец, к которому остальные в компании, казалось, испытывают некоторое уважение. Сначала Малика решила: это потому, что он не евнух, — но быстро обнаружила, что дело в другом: он мог потратить гораздо больше денег, чем любой из них. От одежды Тони всегда изысканно пахло, а его машина, зеленая «мазерати», привлекала даже больше внимания, чем автомобиль Тима. Как-то раз он зашел в полдень, когда Бобби и Питер еще были на рынке. Негритянка получила от Бобби приказ не впускать никого ни под каким предлогом, но Тони умел обходить такие препятствия. Малика слушала пластинку Абдельвахаба