Без нее я из невидимого превратился в чересчур доступного взору, и эту перемену я, прямо скажем, не оценил (перевожу: это отвратно).
Потом она приехала на летние каникулы, и казалось, будто вместе с нею в наш дом вошло солнце.
И потом – такая вот серьезная «ерундовина»: за пару недель до возвращения в школу она без колебания предала меня, аккурат вечером в мой день рождения.
Короче говоря, она меня бросила ради своих приятелей. Я решил пробраться следом за ними туда, где они устраивают свои тайные рейв-вечеринки. И вот я попал в западню: не заметил, что уже забрезжила заря, и оказался под открытым небом, без вуали и хоть какого-то укрытия от солнца, кроме скудного кустарника и деревьев с облетевшей листвой. Сестра, обнаружив меня, вызвала мать, чтобы та пришла за мной. Натуральное смертоубийство!
В итоге мне запретили гулять до начала учебного года, паутинную вуаль отобрали. В течение двух недель я страдал дома, заключенный за тонированными стеклами наших окон, пялился в телик и читал, находясь под двойным гнетом недовольства матери и ее огонька.
А Сюзель как ни в чем не бывало занималась своими мелкими делишками. Хуже того, мать ее прямо похвалила за то, что она так быстро отреагировала. За участие в разгульной вечеринке – ноль последствий. В который раз все привилегии достались Сюзель.
А она даже не подумала извиниться, зараза!
Пока я предаюсь мрачным мыслям, мать пользуется этим, чтобы усилить накал своих нотаций до крещендо. Покончив с темой излишнего веса, из-за которого обязательно пострадает в будущем моя по преимуществу фантастическая карьера, она пускает в дело угрозы насчет ЗППП[4] и опасности близких контактов без презервативов. Я не осмеливаюсь ни покраснеть, ни отвернуться: если выкажу малейший признак слабости, она вцепится еще пуще. Моя мать ведь все-таки хищница. Она чует слабые места жертвы.
И вообще, если честно, с чего бы ей так беспокоиться? Школой управляют крутые полночники, могущественные и так далее. Метис вампир-человек с тридцатью процентами жира в организме? Маловероятно, что кого-то это особенно смутит.
– Дорогая, – замечает отец, – нам уже скоро идти. Не пора ли ему отдать?..
Я настораживаюсь.
Мать бросает на меня взгляд, который мог бы сам по себе уладить проблему глобального потепления, но мне все равно: с момента, когда мы сели в машину, я ждал только этой минуты.
Я заметил еще утром, перед отъездом, как мать засунула коробку, оклеенную зеленой кожей, под водительское сиденье. И отлично разглядел рисунок на крышке – два перекрещенных полумесяца.
Там лежит моя вуаль из вдовьей паутины.
– Не заставляй меня пожалеть об этом, – буркнула мать, положив коробку на колени.
Когда она открыла крышку, я чуть ли не затрясся от нетерпеливого желания скорее прикоснуться снова к этому чуду, благодаря которому я могу жить в мире Полдня. Ночная вдова – крайне редкая разновидность пауков, смертельно опасная во многих отношениях. Собирать шелковое волокно их производства – значит очень сильно рисковать. Я хорошо знаю, что суммы, уплаченной за вуаль, которую сейчас протягивает мне мать, хватило бы, чтобы купить всю школу, куда я поступаю. Но для меня драгоценна не ее стоимость, а свобода, которую она мне подарит. С вуалью я смогу снова вести почти нормальную жизнь.
На самом деле, я боялся, что мать решит не отдавать ее. Я знаю, что не у всех вампиров в Полночной школе есть вуаль, и они проводят школьные годы, прижимаясь к стенам коридоров, пробираясь в темноте по переходам без окон и страшась погибнуть, обуглиться при каждом повороте или от случайного толчка в тесноте.
Когда пальцы мои коснулись драгоценного содержимого коробки, возникло, как всегда, удивительное ощущение, как будто я держу лоскут облачной ткани, сквозь которую, не утихая, веет свежий ветерок. Ткань эта считается неуничтожимо прочной, но она же несравненно тонка и воздушна.
Я водружаю на свою черепушку шляпу с широкими полями, с которой свешивается вуаль, и готовлюсь выйти из машины, но тут отец поворачивается, опираясь локтем на подголовник. Он считает своим долгом напомнить:
– Сюзель приедет завтра. Если у тебя будут проблемы, пойдешь к ней, окей?
Я заверяю его, что, конечно же, обращусь к обожаемой сестрице.
Но в глубине души я знаю, что об этом и речи быть не может. Скорее умру, нежели о чем-нибудь попрошу эту предательницу.
Глава 2
Несколько месяцев я мечтал о первом дне в школе, а вышло все как-то тускло.
Уже добрых пять минут, как родители уехали, а я, чувствуя себя одиноким пухлым пончиком на тарелке, все торчал столбом на ступенях крыльца.
Площадка перед школой кишит народом. Толпа учеников растянулась до края тротуара, и хотя бы прикинуть, сколько их тут, мне не удается. Притом ведь предполагается, что сегодня прибывают только ученики первого года обучения. Интересно, они тут соблюдают нормы противопожарной безопасности при такой-то концентрации учащихся на метр квадратный?!
Входя в гущу толпы, я близок к тому, чтобы сесть на свой чемодан и удрать на манер Марио Карта[5]. И все эти существа хлопают друг друга по спинам, и все орут. Не знаю, как это возможно, но кое-кто уже сбился в группы, и мне кажется, что я упустил свой единственный шанс быстро войти в коллектив. Неужели это оттого, что матери вздумалось напомнить мне об излишнем весе и о ЗППП? Сколько же лет мне придется платить психотерапевту, чтобы избавиться от этой травмы?
Кто-то вдруг хрипло хохотнул слева от меня, я пошатнулся от толчка какого-то детины и чуть не уронил очки. Удалось ухватить их в последний момент, прямо пальцами за стекло. Супер…
– Черт, извини! – говорит парень, похлопывая меня по плечу. – Я тебя не заме…
Его улыбка исчезает. Точнее опрокидывается. Типа поворота на 180°, странно так: углы рта опускаются ниже подбородка. К тому же мускулы его внезапно вздуваются, и я делаю вывод, что недовольство его направлено куда-то на уровень моей глотки. Я пытаюсь его успокоить.
– Ничего страшного, они не разбились. Я пойду…
Никуда я не пошел. Парень хватает меня за шиворот и поднимает, словно пучок соломы. Бычок. У него во взгляде явно что-то бычье.
– Креон! – окликает его стоящая рядом девочка. – Оставь его!
– Он вампир, – выдыхает бычок.
Я изо всех сил стараюсь не замечать его дыхания, от которого меня мутит, и искоса высматриваю нашивку на его куртке. Сделать это сквозь отпечатки моих пальцев на стеклах очков нелегко, но я достигаю успеха.
Он – минотавр.
Креон трясет меня, как грушу, и препирается с девочкой, а я, внезапно превратившись в тряпичную куклу, пользуюсь заминкой, чтобы выкопать в памяти все, что мать рассказывала о минотаврах: силачи, но не слишком хитры. Способность ориентироваться чуть лучше плачевной.
Супер. Итак, чтобы он не выбил мне зубы, я могу только сыграть с ним в прятки? Нечего и говорить, что это исключено.
– Это из-за него моего папика украли!
Я дергаюсь: о чем это он?
– Не глупи, ему всего тринадцать лет!
– Пятнадцать! – счел я нужным вмешаться.
Девочка поглядела на меня как на последнего идиота. У нее крючковатый нос, касающийся подбородка, а руки такие длинные, что пальцы щекочут колени. Это гарпия.
Отлично. Мне лучше заткнуться и не умничать.
– Мы видели гробницу, – настаивает Креон. – Она была вскрыта.
– Ну и что? Вампиры не грабят могил.
– Ага! Но они отказались поместить папика в своих пещерах!
Ой-ой…
Вампиры любят денежки, это, пожалуй, единственное стереотипное представление о них, не лишенное оснований. Нужно также упомянуть, что из всех погребальных жилищ в мире Полночи только вампирские крипты нельзя взломать. А за мраморный саркофаг нужно заплатить целое состояние.
– Поверь, я не знаю, о чем ты говоришь! – кричу я Креону. – Я родился здесь, на стороне Полдня!
Креон уставился на меня. Беда в том, что я не вижу в его глазах ни проблеска разума, ни искры понимания. Наскоро рассчитываю угол атаки. Допустим, я смогу напрячь брюшной пресс, хотя это непросто, и раскачать вытянутую ногу, тогда может получиться.
– По-моему, вам следовало бы разузнать подробнее о вашем могильщике, – вдруг произносит голос, полный уверенности.
Я кое-как изворачиваюсь, чтобы поглядеть вниз.
У этого и нашивку смотреть не нужно: и так ясно, что он лич.
Голова его вся исчерчена швами. Один глаз голубой, другой черный; рот сдвинут, на черепе красоты ради имплантировано несколько волосков. В той части, где мое тело напоминает тыкву, у него что-то вроде гигантской ватной палочки. Что касается кожи – глаза б мои ее не видели. Коричневые, черные, белые и более-менее красные лоскуты образуют органичный узор, нечеткий и аляповатый. Лич однозначно уродлив. Но кто я такой, чтобы судить, с моим-то выдающимся вроде полуострова и снедаемым угрями шнобелем?
– Не сбивай его с толку, Жоэль, – вздыхает девочка, которая пыталась меня спасти.
– Но я не шучу, – уверяет ее Жоэль. – Если тело исчезло, в этом неповинны ни личи, ни буки, ни вампиры. Когда есть нужда в отдельных частях, не заморачиваются с тем, чтобы утаскивать труп целиком, ты же знаешь.
Девочка состроила гримаску. Я скривился. Минотавр скривился. Но его рука плавно опустилась.
Вскоре кончики моих ног коснулись земли, и я очень постарался сохранить подобие достоинства и не ушибиться.
– Ты думаешь? – спрашивает Креон.
– Уверен, – заявляет Жоэль. – Можешь спросить у Самии, она знает, что я не вру.
Гарпия Самия обращает свой клювоподобный нос к личу и убивает его взглядом.
– Угу, он предпочитает подливать масло в огонь, а не тушить пожары.
Креон решает поставить меня на землю. Как истый джентльмен, он отряхивает пыль с моего воротника.
– Извини, – вздыхает он. – Мои родители недолюбливают вампиров.