Партия завершилась, и после подсчета очков оказалось, что Харпер все-таки вырвал победу с небольшим перевесом.
– Уфф… Я уж решил: если проиграю – завяжу с картами. – Он начал собирать колоду. – Еще партию?
Салли пожала плечами.
– Ну, давай еще разок.
Капитан начал сдавать карты. Закатанные по локоть рукава открывали густую светлую поросль на его предплечьях; на крепком запястье поблескивали часы – те же, что и в Хьюстоне. Харпер надевал их каждый день и неизменно поворачивал циферблат на внутреннюю сторону запястья. Кисти рук у капитана были широкими, с огрубевшей кожей на ладонях и подушечках пальцев, ногти он подстриг почти под корень. Салли задумалась, о ком он скучает, какую жизнь оставил позади. Кого он вспоминал, когда молчал, как сейчас? Друга? Возлюбленную? Наставника? Его послужной список, как и регалии любого из коллег, она помнила наизусть, но одно дело знать, что он защитил диссертацию в сфере авиации и космонавтики и воевал в рядах ВВС, а совсем другое – узнать его по-настоящему. Мечтал ли он пойти по стопам отца? Сколько раз в жизни влюблялся? О чем грезил в юности, любуясь закатами в Монтане?
Салли было известно, что Харпер совершил больше космических перелетов, чем кто-либо еще за всю историю, что готовит он лучше, чем она, отвратительно играет в рамми, сносно – в юкер и вполне недурно – в покер. Но она понятия не имела, о чем он строчил в свой блокнот на пружинке и о ком думал перед сном.
Расспросить его она не решалась, поэтому лишь представляла, какими могли бы быть его ответы: да, он любил своего отца и очень тосковал, когда тот умер. Мать еще жива; они не были особенно близки. Влюблялся он несколько раз. Впервые – подростком, и чувство это ярко пламенело какое-то время, пока однажды не угасло. Второй раз он влюбился около тридцати, и дело дошло до предложения руки и сердца. Девушка согласилась, – а потом переспала с одним из его коллег, оставив Харпера с разбитым сердцем и настороженным отношением к женщинам. Что до третьего раза – все было написано у него на лице, но Салли отказывалась это замечать.
Из всех вопросов, роем круживших в голове, она выбрала один:
– О чем ты больше всего скучаешь, когда вспоминаешь дом?
– Больше всего я скучаю по своей собаке, Бесс, – ответил Харпер. – Шоколадный лабрадор. Она у меня уже восемь лет, а до этого моим питомцем была ее мать. Глупо, но я безумно скучаю по старушке Бесс. За ней присматривает мой сосед – она и ему почти как родная. Я никогда так хорошо ни с кем не ладил, как с ней.
На другом краю центрифуги Тэл выключил приставку и побрел в уборную. Затем вышел, мрачный и сонный, кивнул коллегам, удалился в свою спальную ячейку и задернул штору.
– А ты по кому скучаешь больше всего?
– По моей дочке Люси. А еще – мне дико не хватает горячей ванны.
Харпер рассмеялся.
– А я бы предпочел поход в горы. Или прогулку по полю. – Понизив голос, он продолжил театральным шепотом: – Я бы спихнул Иванова за борт за чертовых пять минут в чистом поле.
Салли чуть слышно хихикнула. А когда через пару мгновений, словно по заказу, в центрифугу пожаловал Иванов, она уже не смогла сдержать хохот. Иванов размашисто прошагал мимо, мрачно уставившись перед собой, и молча отправился спать. Харпер посмотрел на Салли с шутливым осуждением.
– Тише!
Она сжала губы, чтобы не расхохотаться снова. И вдруг вспомнила недавние слова Деви – о том, что Иванов на самом деле напуган, – и смеяться совсем расхотелось. Не принимают ли они печаль за враждебность?.. Свет за его шторой погас.
– Расскажи о муже, – внезапно попросил Харпер, вытянув карту из колоды.
– Бывшем муже, – поправила Салли.
Мысли о Джеке напоминали минное поле, усеянное обидами и смертоносными осколками былого счастья. Стоило ей вспомнить светлую, мирную сцену: Джек спит на диване, а двухлетняя Люси – у него на груди, посапывая в унисон с отцом, – как тут же волной накатывала горечь. С тех пор, как дочке стукнуло восемь месяцев, она ни в какую не хотела засыпать на руках у матери. Салли решила сменить тему.
– Так и вижу, как ты скачешь на черном жеребце по огромной ферме в Монтане, а Бесс несется рядом… Знаешь, меня всегда удивляло, почему ты до сих пор болтаешься по космосу со всей нашей нудной компашкой ученых? Ты и так уже побил чертов рекорд. Неужели не тянет отдохнуть?
– Ну, я давно уже говорю себе: еще один полет – и баста. Только один. А потом меня просят лететь снова, и я думаю: черт возьми, почему бы и нет? Да и некоторые ученые в нудной компашке – весьма симпатичные. Но знал бы я заранее, чем все обернется на этот раз, – остался бы дома, конечно.
Салли притворилась крайне удивленной.
– Неужели?
– Ты, конечно, мне не поверишь, но после этого полета я точно подам в отставку. Обещаю. Меня ждет ферма. Навестишь нас со старушкой Бесс, когда вернемся домой?
«Когда вернемся домой». Слова зависли в неподвижном, очищенном фильтрами воздухе. Салли позволила себе немного помечтать.
– Я постараюсь.
Приятная картинка. Воображение рисовало ей небольшой домик с широким крыльцом, вдали от шумных дорог, а вокруг – акры и акры полей. На подъездной дорожке – заляпанный грязью грузовичок. У двери прямо, как статуэтка, сидит собака Бесс, встречает хозяйку. Салли представила, что это и ее дом. Ведь своего у нее больше нет: перед двухлетним полетом она съехала из квартиры, а вещи отдала на хранение. Приятно было думать, что ей есть куда – и к кому – идти.
Она поймала пристальный взгляд Харпера.
– В чем дело?
– Да так. Хотел кое о чем спросить.
– О чем же?
– Спрошу, когда приземлимся.
– Издеваешься?
– Вполне серьезно. Теперь у меня есть цель, чтобы к ней стремиться. – Он подмигнул. – Нам всем нужна такая цель.
Они провели еще час за игрой.
– Уже поздно, – наконец, сказал Харпер.
Салли начала убирать карты. Капитан протянул ей руку и произнес: «Отлично поиграли!» – своим обычным тоном – вежливым и немного шутливым одновременно. Она коснулась его ладони, но вместо рукопожатия они просто сплелись на мгновение пальцами. Его кожа была теплой и шершавой. Шли секунды; Харпер не отпускал, Салли – тоже. Он поднял взгляд, и внезапно она испугалась – сама не понимая, чего. Она мягко повернула его ладонь, чтобы показались часы на внутренней стороне запястья.
– Пора спать, – сказала Салли и отпустила его руку. – Спокойной ночи.
Не оглядываясь, она забралась в свою спальную ячейку – знала, что, если обернется, встретится с ним взглядом. Задвинула штору и села на койку, обхватив колени руками, слушая его шаги снаружи: вот он чистит зубы, вот щелкает выключателем.
«Когда вернемся домой».
На следующее утро Салли смогла подняться только через несколько часов после того, как пропищал будильник. Лампы за шторой уже светили вовсю. Коллеги бродили туда-сюда по центрифуге в своей резиновой обувке, хлопали дверью санузла, со скрипом раздвигали шторы… Заснуть снова не удалось, хотя она так устала накануне, что могла бы проспать весь день. Несколько раз проведя расческой по волосам, Салли принялась заплетать косу, отчего сразу заныли руки. Тело охватила вялость, словно день уже подходил к концу.
Все разбрелась по разным уголкам корабля, один Тэл остался на «Маленькой Земле» и наблюдал за активностью в поясе астероидов. Миллионы небесных тел заполняли пояс неплотно: они рассредоточились по такой громадной территории, что повстречать даже одно из них на пути было маловероятно. Для прохода корабля использовалась так называемая «щель Кирквуда»: из-за орбитального резонанса, созданного огромной силой притяжения Юпитера, на отдельном участке пояса полностью отсутствовали крупные астероиды. Вероятность столкновения была ничтожна, но в том и заключалась работа Тэла – лишний раз проверить, что угрозы для корабля нет.
– Горизонт чист? – поинтересовалась Салли, доставая протеиновый батончик из кухонного шкафа.
– Чище не бывает, – ответил Тэл, отвлекшись от жирного, в отпечатках пальцев, планшета. – Две тысячи миль вокруг нас совершенно пусты, не считая пыли и всякой мелочи.
Салли стянула обертку с батончика, словно кожуру с банана, и заглянула в планшет.
– Не хотелось бы, чтобы нас расплющило о Цереру.
– Мне тоже, – усмехнулся Тэл. – Не волнуйся, все под контролем. Скоро уже выйдем на орбиту Марса – недели через две.
Салли легонько похлопала его по плечу и, с батончиком в зубах, покинула центрифугу по лестнице выходного узла. Постепенно тело становилось легче; наконец, она совсем перестала чувствовать собственный вес, отпустила перекладину и, оттолкнувшись ногами, проплыла остаток пути в невесомости. Несколько крошек от протеинового батончика парили рядом. Салли по-рыбьи ухватила их ртом и поплыла дальше – в коридор-теплицу. Там, схватившись за одну из перекладин над головой, она зависла перед кустом помидоров. Потерла листочки между пальцами, чтобы вдохнуть зеленый аромат, а потом решила проверить куст, который обсуждала с Деви, – тот, что зацвел позже других. Цветочки исчезли, на их месте появились крошечные зеленые узелки. Салли уже не терпелось рассказать об этом подруге – и так непривычно было чего-то с нетерпением ждать.
Дальше путь пролегал мимо лаборатории Иванова, где тот денно и нощно изучал горные породы. Салли мельком увидела, как он, застыв у встроенного в стену микроскопа, меняет один образец на другой.
Прежде чем повернуть к отсеку связи, Салли проплыла в следующий – командный, где задержалась под прозрачным куполом. Вид давно стал привычным, но не утратил своего величия. Вокруг расстилалась иссиня-черная ткань, усеянная булавочными головками света: одни спокойно алели, другие мерцали голубым, третьи загадочно переливались, словно кокетливый взгляд из-под густых ресниц пространства и времени. По-прежнему чувствуя вязкий растительный запах, въевшийся в пальцы, Салли смотрела в пустоту. Она вдыхала земной, зеленый аромат, чтобы унять сердце, громко стучавшее на пороге немыслимой, необъятной Вселенной. Лети хоть целую вечность – не увидишь ни конца, ни края. Само существование Земли казалось нереальным.