Как нечто столь многоликое и пышущее жизнью, столь уютное и прекрасное могло родиться из этого безбрежного небытия?
Наконец, Салли заметила Тибса, зависшего с планшетом в руке перед открытым инженерным люком, где виднелась мешанина кнопок, проводов и переключателей.
– Привет, Тибс!
– Доброе утро, Салли! – Он отвлекся от изучения схем. – Провожу проверку. Температурные настройки в отсеке связи немного сбились – намечается перегрев. Ты перезагружала систему?
– Еще нет. Ты прав, в последнее время стало жарковато. А разве настройкой климата не Деви занимается?
– Деви. – Тибс вздохнул. – Просто она уснула только под утро, а я… Мне не сложно.
– Как она там? Ей… лучше? – поколебавшись, спросила Салли, наблюдая, как Тибс щелкает переключателями.
Она подозревала, что лучше подруге не стало, но всей душой надеялась, что изменения есть. Тибс не стал ее обнадеживать и просто пожал плечами. Коллеги посмотрели друг на друга, и молчание было красноречивей всех слов.
– Готово, – спустя минуту объявил Тибс, вернув на место крышку люка. – Ровно семьдесят градусов по Фаренгейту[3].
Салли отправилась в отсек связи. Ее охватило беспокойство. Сколько времени пройдет, прежде чем одна из ошибок Деви приведет к катастрофе? Прежде, чем Иванов всерьез сцепится с Тэлом? Прежде, чем сомнительные попытки членов экипажа найти себе дело пойдут прахом, и случится что-то по-настоящему страшное? И если даже на корабле ничего не произойдет, если они доберутся домой без смут и потерь – что тогда? Что будет поджидать их на Земле? Какая жизнь им уготована?
Она на всех парах вплыла в отсек связи и затормозила о единственную свободную от техники поверхность – обитую мягким материалом камеру для хранения приборов. Обретя устойчивость, Салли сделала несколько кругов по помещению, отметила время включения каждого из приемников, собрала данные с зондов и отправила несколько команд обратно. Теперь можно было приступать к ежедневной проверке земных радиочастот. Это монотонное занятие пока не принесло плодов, но Салли не отступала. Бросить попытки значило опустить руки, отдаться во власть думам, таившимся в темных уголках сознания, – нельзя! Снова и снова она брала микрофон и передавала сообщения на Землю – тихо, чтобы не услышали коллеги. У нее еще теплилась надежда, что на родной планете остались выжившие, что кто-нибудь ей ответит. По мере приближения к дому шансы наладить контакт возрастали, и поэтому даже в безмолвной космической пустоте Салли чувствовала, как крепнет ее надежда.
Потрескивание пустых радиочастот наполняло отсек; необработанные данные с зондов все копились и копились снежным комом, но Салли не обращала на них внимание. Шли часы. Она уже подумывала сделать перерыв, пообедать в центрифуге, как вдруг что-то резко громыхнуло. А потом наступила тишина. Абсолютная – исчез даже белый шум.
Салли бросилась к приборам, перезагрузила их, а потом проверила подключения и сохранность данных. Аппаратура отсека была исправна. В чем же дело?
Во внезапной и зловещей тишине Салли ринулась по коридору в командный отсек, к куполу. У нее вырвался тихий вскрик. За стеклом проплыла огромная спутниковая тарелка – по всей вероятности, главная параболическая антенна корабля. Она игриво повернулась под шквалом солнечного ветра – словно огромная отрезанная рука помахала на прощание, прежде чем сгинуть во тьме.
7
Солнце стояло высоко, свет отражался от искристо-белого снега, врываясь в окна слепящим потоком. Августин проснулся позже обычного. Он поднял голову с подушки и, жмурясь, посмотрел на лежавшие рядом спальные мешки. Лишь осторожно пошевелив их, он понял, что девочки уже и след простыл. Постель была холодной, несмотря на тепло его тела, яркое солнце и мощное отопление. Каждый выдох облачком пара зависал в воздухе. Августин сел и оглядел помещение: вначале стол, за которым Айрис читала книжки, затем кресло, где его дожидалась радиотехника, и, наконец, подоконники, на которых девочка частенько восседала. Ее нигде не было. После его болезни они с Айрис почти не разлучались. Он уже и не помнил, когда в последний раз приходилось ее разыскивать. Давненько она не играла с ним в прятки, как в первые дни знакомства.
Августин встал и начал закутываться в одежки, готовясь идти на поиски. Поверх шерстяных носков и полного комплекта термобелья он надел фланелевую рубашку, свитер с флисовой подкладкой и утепленный жилет, на ноги натянул рабочие штаны с начесом. Затем настала очередь шарфов – сразу двух, парки и громоздких рукавиц, которые он нацепил раньше времени, стремясь поскорее выйти на улицу, а потом был вынужден снять, чтобы зашнуровать ботинки. На лестнице порыв ледяного ветра взъерошил волосы. Чертыхнувшись, Августин поплелся обратно – за шапкой, оставшейся висеть на спинке стула. Одеться для прогулки по тундре, пусть даже весной – та еще работенка.
Натягивая шапку на уши, Августин выглянул в окно и наконец увидел Айрис. Он спустился так быстро, как только смог. Топот его шагов эхом отдавался по лестничным пролетам: шуршали вощеные штанины, тяжелые ботинки глухо барабанили по ступенькам, рукавицы со свистом елозили по перилам, в ушах гулко стучала кровь.
Выкатившись на слепящий белый склон, он рывком опустил на глаза зеркальные лыжные очки. Ниже по тропинке, позади хозяйственных построек, виднелся силуэт девочки в ярко-синей одежке. Казалось, она лежит на земле, хотя нельзя было понять наверняка. Августин точно знал одно: цвет – не тот. Синей куртки у нее никогда не было.
Пришла весна, но все еще стояли сильнейшие морозы. Августин промчался вниз по склону мимо сараев и подбежал к Айрис, задыхаясь и щурясь от бьющей в глаза белизны. Девочка сидела на снегу, скрестив ноги, одетая лишь в тонкое термобелье, в котором обычно спала, да шерстяные носки крупной вязки. Августин рухнул рядом – силы, которых ему хватило, чтобы добежать, теперь стремительно его покидали. Он бросился расстегивать парку, чтобы укутать девочку.
– Айрис! – Пуговицы не поддавались. – Господи, где твоя куртка? А ботинки? Ты с ума сошла? Долго ты тут сидишь?
Он постепенно повышал голос, пока почти не перешел на крик. Наконец он сорвал с себя парку и накрыл девочку, словно одеялом. Сжав ее маленькие ручки, он почувствовал, как по ним циркулирует горячая – но не слишком – кровь. Он отклонился назад и осмотрел Айрис – на этот раз более тщательно. Она улыбалась, вопросительно изогнув бровь, словно беспокоилась за него, – как будто это он здесь что-то учудил. Высвободив руки, прикоснулась теплыми пальчиками к его шершавой щеке и указала на соседнюю долину.
– Гляди!
Августин увидел небольшое стадо овцебыков, за которым они частенько наблюдали раньше, когда солнце только начинало задерживаться на небе. Всю последнюю неделю, а может, две, животные не показывались – наверное, нашли себе другое пастбище. Августин даже не заметил бы, что стадо исчезло, если бы не Айрис. Она всегда подмечала подобные вещи.
– Они вернулись, – восхищенно прошептала девочка.
Животные то и дело зарывались мордами в снег, чтобы добраться до травы. Августин прикрыл глаза и немного перевел дух, слушая, как тихо скрипят копыта и скребут по мерзлой земле витые рога. Открыв глаза, он увидел, что личико Айрис светится любопытством. Он усадил ее к себе на колени. Она ничуть не возражала – только угнездилась поудобнее, прижавшись головой к его груди, поближе к трепещущему сердцу. Августин обнял девочку. Его легкие наконец-то расслабились, горло перестало сжиматься, и голос полностью к нему вернулся. Он медленно, как следует, выдохнул. Где-то завыл волк, но Августин не испугался: слишком далеко. Он ощущал лишь усталость и волновался за Айрис – оба этих чувства становились для него привычными.
– А теперь, может, вернемся? – предложил он девочке.
Она кивнула, завороженно глядя на пасущееся стадо, и вслед за Августином поднялась на ноги. Он увидел, что ее носки заиндевели, и предложил:
– Давай я тебя понесу?
Впрочем, оба прекрасно понимали, что он едва ли доковыляет обратно даже под бременем собственного веса. Айрис помотала головой и, не говоря ни слова, вернула куртку тому, кто в ней больше нуждался. Когда Августин застегнулся, они медленно пошли по извилистой каменистой тропе обратно к обсерватории.
На третьем этаже Августин осмотрел Айрис – каждый пальчик ее рук и ног и даже пуговку носа – на предмет обморожения. Девочка стояла смирно. Августин попытался вспомнить зловещие симптомы, о которых читал перед тем, как приехать на север. Прежде всего – мертвенно-бледная кожа, на ощупь словно воск. Не обнаружив никаких тревожных признаков, Августин задумался, надежна ли его память. Он снова прокрутил в голове всю цепочку событий: как увидел девочку из окна – ярко-синее пятно на фоне белой тундры; вспомнил корку обледенелого снега, приставшую к ворсу ее носков, прикосновение теплой ладошки к щеке, вес крепко сбитого тельца у себя на коленях. Стадо, шумно пасущееся вдалеке. Поводов для беспокойства не было.
Память перенесла его еще дальше, к самому началу. Он вспомнил, как нашел Айрис сразу после всеобщей эвакуации – в общежитии научных сотрудников, совершенно одну. Как она сидела на койке, обхватив коленки руками. Вспомнил, как девочка впервые заговорила – спросила, сколько еще продлится полярная ночь; как они вдвоем гуляли под ясным звездным небом; как ходили к ангару. Вспомнил волчицу и то, как сильно Айрис горевала. Затем пришла болезнь, ночные кошмары. Девочка помогала ему всю дорогу. А вдруг она тоже заболела? Вдруг и сейчас болеет – только по-своему, так, что не видно со стороны? А он сам? Вдруг он все еще лежит в постели, забывшись лихорадочным сном?
Августин взял девочку за руку, нащупал пульс. Сердце живо стучало. Ее волосы спутались, сально блестели; тяжелые курчавые космы падали на плечи, а более легкие и короткие пряди ореолом обрамляли бледное личико. Он надавил ей на руку в районе предплечья – белесый отпечаток пальца, сразу проявившись, постепенно порозовел. Обычная здоровая девочка! Айрис проницательно посмотрела на своего горе-доктора, как будто прочла его мысли. Взгляд этот успокаивал и настораживал одновременно.