Прекрати отвлекаться, Ферн. Я вкладываю пергамент обратно в папку и иду вдоль стеллажей. Я успела потерять проход, что выводит из архива, задолго до того, как добралась до 1990 года – мама должна была в этот год стать рыцарем. Я просматриваю папки на «К», ищу «Кинг Уна». Нахожу «Киндрик Скотт», дальше – «Кингсберри Кадвин»; но ничего там, где должна быть мамина папка. Потом я вспоминаю, что лорд Элленби называл маму по ее девичьей фамилии. Она стала рыцарем до того, как вышла замуж за папу. Как я могла быть такой глупой? Я бегом возвращаюсь по проходу к букве «Г». Вот она. «Горлойс Уна».
Моя рука вздрагивает в такт биению сердца. У этой папки пыльная красная обложка, она битком набита бумагами. Всю свою жизнь я хотела больше узнать о маме. И вот настал этот Важный Момент. Сейчас следовало бы вспыхнуть фейерверку или, по крайней мере, раздаться барабанной дроби.
Открывая папку, я ожидаю увидеть на листах печатный текст. И оказываюсь совершенно не готова к рисунку, лежащему сверху. Краски положены уверенными мазками. Здесь нет ни заднего плана, ни пространства наверху. Художник занял каждый сантиметр единственным лицом. Встрепанные черные волосы и бледная кожа вокруг темных глаз.
– Мама, – выдыхаю я.
И невольно опускаюсь на колени. Вот она, моя мать, такая, какой не передал ее ни один фотоснимок. Теплая, озорная улыбка, ямочки на щеках. И неуязвимая уверенность – вроде той, что я вижу в Олли. В углу подпись: «Э. К.».
В этом сходстве есть нечто тайное, запретное. Портрет создан не для этой папки, не для пыльных архивов – он представлял собой дар, он связывал художника и предмет его изображения.
Наконец я откладываю портрет в сторону и читаю листы под ним. Сначала известная мне информация – имя, год и день рождения, место проживания, – и я все это быстро перелистываю, не сосредоточиваясь. Дальше на страницах – факты, которых я не знаю. «Полк ланселотов. Конь: Этон[19] (черный арабский)». Я ненадолго задумываюсь о том, была ли мама так близка с Этоном, как я с Лэм. Но этих мелочей недостаточно. Мама все так же далека.
На следующей странице я нахожу то, что явно представляет собой заметку о дисциплинарном нарушении. «15 декабря 2000 года. Замечена в небрежности во время патрулирования. Отстранена от активных действий на шесть месяцев».
Шесть месяцев. Небрежность? На маму непохоже. Что она сделала? «Может быть, сунулась туда, куда ей заглядывать не следовало… как я сейчас», – думаю я. Должно быть, так. Такое серьезное наказание за мелкое нарушение. Я засовываю этот лист в нижнюю часть стопки.
На чернильном штампе на следующей странице – слово «Отставка». Под ним дата – второе июля 2005 года. Через месяц после рождения нас с Олли. За месяц до ее смерти.
Я спешу к тем полкам, на которых висит табличка «Полк ланселотов», достаю папку, на которой стоят даты «2004–2005 годы». И быстро перелистываю бумаги, пока не нахожу список членов полка за нужный год. Ближе к верхней части написано – «Уна Горлойс». Над ней – «Эллен Кассел». Возможно, это и есть «Э. К.», автор маминого портрета.
И здесь имеется кое-что еще: небрежные дополнения красными чернилами рядом со многими именами, короткие, словно для того, чтобы их нельзя было понять. «Смерть при исполнении служебного долга». Такая же запись и рядом с именем Эллен Кассел. Я просматриваю список. Запись повторяется снова, и снова, и снова. Едва ли не рядом с каждым из имен, вплоть до последнего: «Клемент Ригби. Смерть при исполнении служебного долга». Это соответствует списку смертей на колоннах этажом выше. И только двое не имеют рядом со своими именами такого трагического примечания. Одна из них – моя мать. Другое имя – в самом верху списка: Лайонел Элленби. Значит, они с мамой оказались единственными выжившими – по крайней мере, сначала. Неудивительно, что, как он говорил, они дружили с мамой; они ведь остались одни из всего полка.
Но что же случилось в 2005 году? Такая массовая резня не была ведь обычным делом. Я уже всматривалась в имена и годы на колоннах. До 2005 года в Тинтагеле никто не погибал с 1998 года, да и раньше смертей были единицы.
Я возвращаюсь в проход. Мое отсутствие наверняка скоро заметят, но я должна полностью использовать подвернувшуюся возможность.
«Отчеты по Тинтагелю, 2001–2010 годы».
Я снова нахожу папки нужного мне года, быстро пролистываю их наугад, пока не осознаю наконец, что на самом деле ничего не читаю. Я глубоко вздыхаю и намеренно сбавляю темп. Нет смысла смотреть на листы, ничего не видя.
И я начинаю смотреть, и я вижу. Одно имя бросается мне в глаза, оно повторяется, написано уже более нервным почерком.
Себастьян Мидраут.
Отец Лотти. Политик. До сих пор не имевший ко мне отношения, просто красивый отец одной из моих одноклассниц и оппонент единственного человека, проявившего ко мне искреннюю доброту.
5 апреля 2005 года.
Сегодня Мидраут снова нанес удар. И как прежде, оставил свой след. Никто из полка Гэвейн не вернулся из патруля, а их оружие осталось здесь с его «фирменным знаком». Мы пытаемся выяснить, как он умудряется убивать сразу многих, учитывая, что он должен быть слишком слаб, чтобы совершать это в одиночку.
– Ферн? Ферн Кинг?
Голос рееви заставляет меня подпрыгнуть.
– Ты все еще здесь? Мистер Блэйк тебя ищет.
– Иду! Прошу прощения, я тут просто заблудилась! – кричу я в ответ, бросая последний взгляд на бумаги.
На следующей странице – одна строчка: «У него есть трейтре. Да поможет нам бог».
Я кое-как запихиваю листы в папку, но прежде, чем поставить на полку мамину папку, прячу в карман портрет, написанный Э. К. Картон стучит по моему бедру, когда рееви гонит меня вверх по лестнице к классной комнате. В эту ночь я уже ничему больше не научилась. Все мои мысли – о человеке с фиолетовыми глазами, чья дочь ходит в мою школу. На мужчине, который, несмотря на то что пятнадцать лет назад убил множество рыцарей, остается у власти. Мне хочется плакать, мне хочется кричать. Почему никто не поймал его?
16
К утру мое сердце переполнено тяжелым, давящим чувством – как всегда в тех случаях, когда я не могу справиться с чем-то ужасным. Впервые с тех пор, как я перешла в колледж Боско, я, идя в школу, снова чувствую себя так, словно должна пересечь вражескую линию обороны. Я на взводе, приближаясь к дверям: подвезет ли Мидраут сегодня утром свою дочь? Наткнусь ли я на него в коридоре, когда он пойдет повидать директора?
– Ты сегодня рассеянна, Ферн, – замечает учительница английского. – У тебя все в порядке?
Я пожимаю плечами, невольно ловя взгляд Лотти Мидраут. Это просто паранойя или она теперь уделяет мне больше внимания? Мне прежде никогда не приходило в голову, что в Итхре я могу быть знакома с людьми, которым также известен Аннун, – кроме Олли. Может, Лотти одна из них? Что она знает о своем отце? И кстати, что я сама знаю о нем?
В перерыве на ланч я отправляюсь в компьютерный класс и начинаю искать что-нибудь о Себастьяне Мидрауте. Я пропускаю недавние статьи и стараюсь понять, чем он занимался в Итхре в то время, когда я родилась, – в то время, когда, полагаю, и Лотти родилась тоже. Мидраут явно организовал смерть сотен рыцарей именно тогда, когда его жена ждала ребенка. Интернет выдает мне несколько заметок, в которых упоминается о рождении Лотти, – за несколько месяцев до того, как мы с Олли появились на свет. А потом я нахожу то, что искала, – в статье начала 2005 года.
Восходящая звезда политики уходит в отставку
Прошлым вечером Себастьян Мидраут потряс тысячи своих верных последователей: он, основатель партии «Один голос», объявил, что уходит с поста руководителя партии немедленно. Мидраут, выглядевший взволнованным и заметно дрожавший, попросил прощения у членов своей партии, которая уже выросла до внушительного числа в сто тринадцать тысяч членов после ее основания в 2003 году…
Статья на этом не заканчивается, но я уже ищу видео его последней речи. По фильму совершенно ясно, что Мидраут нездоров. Он сутулится, стоя на возвышении, его кулаки сжимаются и разжимаются, как механические. Он хмурится, словно ему трудно читать телевизионного суфлера, а голос, обычно такой размеренный, то и дело меняет тембр, он то почти переходит на крик, то говорит так тихо, что микрофоны его не улавливают. Но самое поразительное в видеозаписи – его глаза. Я не могу быть уверенной, но кажется, что они… не такие фиолетовые. Словно кто-то высосал из них цвет, и они стали блеклыми и серыми.
Я достаю свою рыцарскую книгу и записываю: «Что случилось с Мидраутом в январе 2005 года?» Потом подчеркиваю: «ГЛАЗА».
К концу перерыва я чувствую себя лучше. Поиски помогли мне отчасти восстановить самообладание, найти некий маяк в море хаоса и вопросов, которые наваливаются на меня с прошлой ночи.
Вернувшись домой, я сразу включаю телевизор, едва поздоровавшись с папой.
– Эй, сначала домашние задания, Ферн! – возражает он из кухни.
– Сейчас новости, – отвечаю я, переключая каналы.
И наконец нахожу кое-что, что выглядит многообещающим.
– «Прошлым вечером член парламента от Ньюэма Хелен Корди провела дебаты со вновь избранным членом парламента от Кенсингтона и Челси Себастьяном Мидраутом, – говорит диктор. – Мидраут недавно заменил ушедшего в отставку Джона Лоуренса, министра теневого кабинета, одержав сокрушительную победу на дополнительных выборах вместе со своей заново воспрянувшей партией „Один голос“».
На экране – два политика стоят рядом. «Мы должны объединиться, – говорит Мидраут. – Один голос для всей нации».
Хелен Корди чуть кривится, но любой наблюдающий за этим видит, что она выглядит более слабой.
– Только не ты тоже.
Папа подталкивает меня локтем и сует мне в руку сэндвич с беконом, политый кетчупом. И откусывает от своего.
– О чем ты?