Когда мы выходим на открытый воздух, Олли придерживает своего коня Балиуса и ведет его рядом с Лэм. Олли непривычно молчалив с того дня в рыцарском зале, когда я отказалась спорить с ним, и молчалив он не только со мной, но и с другими сквайрами, которые его не поддержали. Ему неинтересно говорить мне гадости, если он не ощущает поддержки.
– Я нашел кое-что еще, – тихо сообщает он мне. – Насчет Мидраута.
– Что?
Я от изумления дергаю уздечку Лэм, и она взбрыкивает, протестуя.
– Кое-что замазано, – говорит Олли.
– Ты о той табличке? – спрашиваю я.
– Кое-что еще. Не в Аннуне. В Итхре. В старых маминых записях.
– Мамины записи у меня, – говорю я. – Они в моей спальне.
Олли ухмыляется:
– Ну да, они там.
– Ты влез в мою комнату? Да ты просто…
– Расслабься, – перебивает меня Олли. – Я заглянул только в мамины записи, твоих вещей я не трогал. В отличие от тебя.
Я на время теряю дар речи: Олли, похоже, искренне думает, что ничего страшного нет в том, чтобы зайти в мою комнату без разрешения, если он не роется при этом в ящиках моего комода.
– У мамы есть записи Мидраута, ты ведь знаешь? – продолжает Олли.
– Тот диктофон? Как ты заставил его работать?
– Нашел приятеля, он перевел запись в мой ноутбук. Включу тебе дома, если хочешь, – говорит Олли.
Я нерешительно киваю. Я на неизвестной территории рядом с этим новым, вполне цивилизованным братом. Часть меня даже хочет обнять его. Другая часть гадает, когда же я обнаружу ловушку, подвох, предательство. Мысль о том, что он может мне помогать просто так, совершенно нова и непонятна.
– Ты и мамин шифр разгадал? – спрашиваю я, изо всех сил стараясь говорить небрежно.
– Какой шифр?
Ага. Все-таки я знаю что-то такое, чего Олли не знает. Я сумела выцарапать обратно кое-какую долю власти.
– В ее дневниках. – Я колеблюсь, но потом бросаюсь вперед очертя голову. – Я тебе покажу в Итхре, если хочешь.
Олли кивает, его осторожность под стать моей.
Олли пришпоривает Балиуса, чтобы догнать Рамеша. Мы исчерпали лимит на разговоры. Я глубоко дышу, мое сердце нервно стучит. Я не знаю, как справиться с этой переменой между мной и Олли. Моя настороженность всегда была слишком сильной, но теперь я начинаю понемножку ее разрушать. Я просто должна молиться, чтобы у меня хватило характера справиться, если – когда – он снова предаст мое доверие.
Эмори провел нас через старые лабиринты узких мощеных улочек, что лениво тянутся вдоль реки. В проходах и проулках я замечаю сны тех, кто жил давным-давно: медведи, которых ловят на приманку, деревянные корабли, покрашенные в яркие цвета и готовые к приключениям. Я уже почти решилась проверить, смогу ли я, после всего, присоединиться к разговору Рамеша и Олли о боевых порядках, когда вдруг чувствую неприятное шевеление где-то в желудке. Как будто кто-то пытается извлечь из меня внутренности, не разрезая живота.
Мы огибаем угол и видим великолепие театра «Глобус», его соломенная крыша похожа на аккуратную шляпку. Но когда мы приближаемся, в передней части группы начинается странное бормотание. Я колеблюсь. Впервые с тех пор, как я пришла в Аннун, мне хочется, отчаянно хочется развернуться и удрать в Итхр. Олли снова подает назад, но на этот раз он держится за живот.
– Какого черта? – говорит Феба.
И я, вопреки всем инстинктам, заставляю себя посмотреть вперед.
У входа в «Глобус», между плетнем и штукатуркой, под светлой соломой сгустилась плотная тьма. Вместо шумного смеха зрителей и звуков шекспировской пьесы от тьмы исходит молчание. Я никогда не осознавала, что отсутствие звуков может быть таким агрессивным, пока не увидела вот это. Эмори настойчивым тоном говорит что-то в свой шлем. Рамеш пускает лошадь вперед, чтобы рассмотреть все поближе.
– Назад! – кричит ему Эмори. – Ты что, не видишь, что это опасно?
Я, хотя и сгибаюсь пополам, хотя и слышу, как Олли рвет в кустах за моей спиной, тоже заставляю Лэм двинуться вперед. Но я не хочу слишком приближаться к этой дьявольской двери. Я хочу услышать, что говорит Эмори. Я закрываю глаза, борясь с тошнотой, и сосредоточиваюсь.
– Организуйте рыцарей, чтобы охранять это место день и ночь, – требует Эмори. – Мы не можем рисковать, нельзя, чтобы кто-то из сновидцев подошел слишком близко. И скажите лорду Элленби, чтобы поспешил сюда. Мне плевать, с кем он там встречается. Скажите ему, что он был прав. Скажите, что это началось снова.
19
За то короткое время, которое требуется лорду Элленби, чтобы добраться до нас, я вынуждена спешиться. Я сворачиваюсь, как улитка, на берегу, пытаясь удержать свои внутренности, которые вот-вот окажутся снаружи. Рядом Олли, точно в таком же состоянии. Феба и Рамеш суетятся возле нас. Рамеш пытается похлопать Олли по спине, но Олли отталкивает его.
– Почему вы не чувствуете того же? – выдыхаю я. – Это же идет вон от той двери.
– Не знаю, – отвечает Феба, поглаживая меня по спине. – То есть я очень странно себя чувствую, да, но не до болезни. Похоже, это только с вами двоими происходит.
– Повезло же мне. – Олли сплевывает между двумя приступами рвоты.
Далекий стук копыт сообщает о прибытии Элленби вместе с целой свитой харкеров, рееви, аптекарей и одним венеуром. Лорд Элленби лишь мельком смотрит на нас, спешиваясь, и тут же быстро идет вместе с Эмори к двери театра. Венеур пытается подойти к дверям вместе со своим морриганом, но тот, как только чует вихрь сквозь свой колпачок, начинает пронзительно, испуганно кричать.
Двое аптекарей спешат ко мне и Олли, кладут нам на лбы холодные компрессы.
– Должно быть, аллергическая реакция, – говорит мой аптекарь – высокий седеющий мужчина, представившийся как Дрю. – Это случается чаще, чем можно подумать, хотя я ни разу не видел чего-то столь жесткого.
– У нас аллергия на ту черную дыру? – спрашивает Олли.
Аптекарь качает головой:
– Скорее, на одно из тех вьющихся растений.
Он показывает на яркие усики, оплетающие стену, что отделяет дорогу от реки. Я киваю, хотя втайне согласна с Олли – я просто уверена, что тошнота связана с черным дверным проемом. Компресс немного помогает ослабить ее, а я наблюдаю за тем, как лорд Элленби приказывает рыцарям Эмори охранять вход. Она что-то шепчет ему, кивая в сторону сквайров. Элленби наконец снова садится в седло и уносится к Тинтагелю.
– А нам хоть что-то объяснят насчет?.. – Рамеш не договаривает.
Эмори обращается к нам:
– Вы все немедленно вернетесь в замок. И ждите в холле.
– Ты тоже едешь? – спрашивает Феба.
– Нет, я останусь здесь. Мы должны быть уверены, что никто не подойдет к «Глобусу».
Она пресекает всякие «почему?», готовые сорваться с нескольких десятков губ, одним суровым взглядом:
– Садитесь на лошадей и возвращайтесь в Тинтагель.
Мы делаем, что приказано. Аптекари помогают Олли и мне сесть в седла, и по мере того, как мы удаляемся от «Глобуса», моя тошнота проходит. И к тому моменту, когда мы скачем по подъемному мосту на территорию замка, она кажется внезапным опустошающим сном. А Тинтагель наполняет какая-то новая, другая энергия. Вокруг тихо, воздух насыщен вопросами, на которые нет ответа. Все больше старших танов суетятся на галереях и между кабинетами, у них напряженные лица, – а мы все предоставлены самим себе.
Я одной из первых замечаю лорда Элленби, появившегося из своего кабинета. Одним взглядом Элленби созывает капитанов разных лоре и тихо отдает им приказы. Покончив с этим, он обращается ко всем остальным в замке, и его голос достигает даже верха самой высокой башни.
– Сквайры, ко мне! Остальные – по своим залам. Там вам все скажут капитаны.
Рейчел смотрит на меня и уходит с несколькими своими друзьями-харкерами. Сквайры тихо бормочут, заинтригованные, пока мы следуем за лордом Элленби прочь из замка, через двор и снова по подъемному мосту. До сих пор за стены Тинтагеля выходили только сквайры-рыцари и сквайры-аптекари, и сейчас остальные – рееви, харкеры и венеуры – сбиваются в маленькие группы, нервничая из-за снов и кошмаров, которые теперь уже так хорошо знакомы мне. Я не обращаю внимания на их разговоры, следя за тем, куда именно ведет нас лорд Элленби. Слова Эмори – «это началось снова» – наполняют меня кипящим предвкушением.
Мы держим путь на восток, повторяя маршрут, которым я и Андраста шли в мою первую ночь в Аннуне. Но прежде, чем мы доходим до «Тауэр-Хилл», лорд Элленби поворачивает в какой-то проулок. Вдали я вижу статую и соображаю, что это та самая, которую я заметила с главной дороги в свою первую ночь здесь. Когда мы подходим ближе, проулок открывается в какой-то внутренний сад. А статуя оказывается чем-то вроде монумента – это обелиск, увенчанный шаром, на нем вырезана эмблема танов. Он не золотой, как мне показалось в ту ночь, он янтарный, и проходящие через него солнечные лучи сплетаются в своего рода одеяло, укрывающее весь сад. Внутри янтаря виднеется множество самых странных предметов, сотни, по видимости, случайных вещей: игрушечный солдатик, серебряная чашка, даже пара перчаток. Мне казалось, что ленты, которые я заметила несколько месяцев назад, привязаны к самому обелиску, но они свисают с деревьев и цветов, что окружают это пространство.
Все остальные толпятся вокруг обелиска, но мой взгляд приковали бумажные ленты, висящие на ветке над моей головой. Это не просто украшение: ленты покрыты записками.
Сладких снов, Розалинда! Мы скучаем по тебе.
Чарли – товарищу и лучшему другу. Не знаю, как жить без тебя.
Клементу и Эллен. Мне так жаль, я прошу прощения за все.
Клемент и Эллен – они были в списке маминого полка в тех архивных записях. Но тут лорд Элленби начинает говорить, и имена вылетают у меня из головы.
– Пора вам узнать кое-какую горькую правду о нашем прошлом.
Он умолкает, и я почти уверена, что он смотрит на Олли и меня, как будто оценивая, насколько мы готовы услышать то, что он собирается сказать. Я вскидываю голову, отвечая на его взгляд как можно более уверенно.