Рамеш молчит целую вечность. Потом наконец говорит:
– Ладно.
И это все. Он уходит.
– Ты… ты не расскажешь?
Я бегу за ним. Он не отвечает, но и не пытается отдалиться от меня. Он идет со мной в Тинтагель, а там уже тревожно ожидают Феба и Рейчел.
– Вы в порядке? – спрашивает Рейчел скорее Рамеша, чем меня.
– В порядке, – говорит он. – Ферн просто нужно было глотнуть свежего воздуха.
Рейчел улыбается мне:
– Один из харкеров у моста подумал, что ты как будто не в себе, и сообщил мне. А Феба решила отправить за тобой Рамеша.
Я киваю Фебе, молясь о том, чтобы у нее не возникло подозрений из-за необычной молчаливости Рамеша и она не стала бы глубже вникать в мою выходку.
Когда приближается Остара и наши тренировки усиливаются, я иногда ловлю на себе взгляд Рамеша и чувствую, что он сомневается, правильное ли решение он принял. В Итхре я наяву воображаю, как наступит ночь и меня встретит лорд Элленби, а за его спиной будет маячить Рамеш. И мне сообщат, что я опозорила рыцарей, отведут к морриганам и вернут в Итхр опустошенной, лишенной воспоминаний.
Но каждую ночь оказывается, что я ошибалась. Рамеш не выдает меня, а я прилагаю все усилия к тому, чтобы убедить его: у него уже нет причин поступить так.
– Почему ты позволяешь мне побеждать? – как-то раз спрашивает меня Рамеш во время тренировки с оружием.
– Я не позволяю, – беспечно отвечаю я, намеренно медленно уклоняясь от его удара.
Рамеш хлопает копьем по моей ноге и отскакивает назад, хмурясь.
– Наверное, дело в тренировках Иммрала, – говорю я. – Я из-за них какая-то сонная во время реальных упражнений.
Мы начинаем снова, и я кое-как парирую его удары своим ятаганом, пока наконец к нам не подходит учитель, чтобы дать мне несколько подсказок.
– Ферн, ты ведь знаешь, что тебе незачем так делать? – тихо спрашивает Рамеш, когда учитель отходит. – Если ты беспокоишься из-за того, что я кому-то проболтаюсь, так этого не будет.
– Я не беспокоюсь, – вру я.
Дело не в том, что я беспокоюсь, как бы он не проболтался кому-нибудь; мой страх куда более конкретен. Я страшусь того, что Рамеш намерен рассказать обо всем лорду Элленби или, что еще хуже, моему брату.
– Хорошо, потому что, если ты будешь так плохо со мной сражаться, мне, пожалуй, придется им рассказать, просто чтобы тебя выгнали.
– Что? Почему?
– Ну, ты теперь представляешь опасность для всех, разве нет?
Я поворачиваю ятаган так, что копье Рамеша летит на землю. Он победоносно усмехается:
– Я так и знал.
Задыхаясь, я поднимаю копье и возвращаю ему. Я просто не знаю, как со всем этим разобраться. Я не слишком умею вести такие игры: удерживать Рамеша на своей стороне так, чтобы он не замечал, что я его удерживаю. А он, словно позаимствовав у Олли способность читать мои мысли, легонько хлопает меня по руке.
– Друзья не лгут друзьям, Ферн. Давай объясни, с чего это ты вдруг стала со мной такой милой?
– Я всегда милая.
Он отвечает только взглядом.
– Ладно-ладно, я боюсь, что ты собираешься рассказать обо всем лорду Элленби.
– Даже если бы я и рассказал – чего я не делал, кстати, – ты что, действительно думаешь, что он тебя выгонит из танов, когда у тебя есть Иммрал?
Мысль о том, что лорд Элленби может нуждаться во мне, ни разу не приходила мне в голову, хотя вроде и должна бы. Я была настолько озабочена тем фактом, что он поначалу вообще не хотел брать меня в таны, что и не задумывалась о том, что моя сила могла изменить его мнение.
– Но… он бы должен меня выгнать, – говорю я.
Рамеш пожимает плечами:
– Может, и так, не знаю. Я просто говорю, что я на его месте, скорее всего, слегка изменил бы ради тебя свои принципы. Ладно, давай продолжим, только теперь дерись по-настоящему. Я хочу как следует учиться.
Мы опять начинаем кружить друг возле друга.
– И это единственная причина, по которой ты промолчал? – спрашиваю я, взлетая в воздух, чтобы напасть на него сверху.
– Чтобы тебя не выгнали? Ну да. – Рамеш сердито перепрыгивает через мой ятаган. – Но не из-за твоей силы.
– А из-за чего тогда?
Я бросаюсь вперед, чтобы дотянуться до его лодыжки.
– Из-за того, что мы друзья.
Я с глухим стуком падаю на землю. Рамеш хлопается рядом со мной чуть более грациозно и помогает мне встать на ноги.
– Но я же не слишком привлекательна.
– Да и я тоже.
– И я постоянно ворчу. И никогда не сажусь рядом с тобой.
– Верно. Но тебе ведь хочется, правда?
Я киваю. И тут тревога, грызущая меня уже много месяцев, прорывается в словах.
– Но я не должна была стать рыцарем.
– Кто сказал?
– Я не была избрана, как все остальные.
Рамеш искренне веселится.
– Да разве это имеет значение? Я в Итхре для многих вещей не был избран. Только мне это не мешает ими заниматься.
На такое у меня нет ответа. Тревога снова отступает куда-то в желудок. Не уходит совсем, но она уже не так грызет меня, как прежде. Рамеш снова заставляет меня сражаться, ткнув в ребра рукоятью своего копья, и в конце концов мы уже участвуем в общей схватке с другими сквайрами бедеверов, а в итоге побеждаем и вынуждаем Олли и Фебу забраться на дерево, как бродячих кошек.
Так все и начинается. Рамеш сказал, что он мой друг, и в последующие дни я начинаю видеть, что и другие тоже – Феба и Райф, Наташа и Самсон. Если я прихожу в рыцарский зал раньше их, они автоматически присоединяются ко мне. Если я вхожу позже, я знаю, что могу сесть рядом с ними. Когда Феба находит что-то интересное в одной из книг в зале, она оставляет книгу на подлокотнике моего кресла с запиской. А лучше всего то, что все они сначала были друзьями Олли, но теперь любое его язвительное замечание в мой адрес (сделанное скорее по привычке, чем от злости) встречает их недоуменные взгляды, и никто на это не реагирует. Стыд за то, что я сделала с Дженни, становится моей второй кожей, но понемногу ужас перед тем, что могли означать мои действия, утихает. Я теперь знаю, что не похожа на нее. Я могла начать пытку, но не смогла бы продолжить. Просто не смогла бы, даже если бы Рамеш не поймал меня.
И когда я это осознаю, нечто сильное и прекрасное открывается во мне.
Весна уверенно витает в воздухе Итхра. По словам Наташи, следует ожидать, что улицы в Аннуне вот-вот заполнятся овечками и курами, а между камнями пробьются цветы. И она предупредила, что лошади могут стать более норовистыми. Но над Аннуном уже несколько недель висит уныние. В этом году нет смешных детенышей разного зверья, а камни остаются однозначно серыми. Лэм как будто двигается медленнее, чем прежде. И все мы знаем, почему это так. Календы Мидраута стали обычным зрелищем в Аннуне. Тот факт, что армия его трейтре пока что не появилась в поле зрения, должен вроде бы утешать, но на самом деле от этого мы в еще большем напряжении. Мы знаем, что они придут; мы только не знаем, когда именно.
Мы с Олли продолжаем каждую ночь разбираться в маминых записях, сидя в рыцарском зале, зевая после долгих тренировок, понимая, что проснемся с болью во всем теле, а папа будет нас бранить за то, что мы снова проспали. Пока ни один из нас не нашел ничего такого, что могло бы помочь в борьбе против Мидраута, однако мы все равно продолжаем. Я гадаю, старается ли Олли по той же причине, что и я: чтение записок делает меня ближе к маме.
Как в ту ночь, когда я замечаю, что лицо Олли мрачнеет во время чтения.
– Нашел что-то? – спрашиваю я.
Он кивает.
– Послушай-ка, – говорит брат.
– Послушать? Что…
Но Олли уже хватает меня за руку. Я ощущаю знакомую дугу инспайров, проскочившую между нами, и укол боли, а потом в моих ушах звучит разговор, случившийся давным-давно. Слова перемежаются треском, как будто я слышу это по телефону с плохой связью, но голос, безусловно, мамин.
– Я обещала, что найду способ, – говорит она.
– Ну да, конечно, – соглашается незнакомый голос.
Голос женский, если я не ошибаюсь, и он тихий и робкий. Я не могу избавиться от чувства, что уже слышала прежде похожий голос.
– Я не собираюсь допускать, чтобы тебя сейчас выгнали.
– Может, это и к лучшему, Уна. Я никогда не была здесь на своем месте. Я не такая храбрая, как ты.
Голоса затихают. Мы с Олли изумленно смотрим друг на друга.
– И ты услышал это с бумаги? – спрашиваю я.
– Странно, правда? Как только я дотронулся до этого листа, я почувствовал, что к нему прикреплено какое-то воспоминание.
Мы оба всматриваемся в мамины записки. Здесь стоит дата – ноябрь 1999 года, – и выглядит все как дальнейшее изучение морриганов, – это те малопонятные размышления, которые заинтересовали бы Самсона.
– Как ты думаешь, к чему все это было? – шепчу я, потому что дверь зала открывается и в него вваливается дневная смена рыцарей.
– Хотелось бы мне знать, – отвечает Олли. – И еще мне очень хотелось бы знать, с кем она разговаривала.
Я прикасаюсь к написанным мамой буквам, провожу пальцем по словам, которых почти не понимаю. Амигдала, травма, ликвидация.
– Мне кажется, она говорила с Эллен Кассел.
– Это кто? – спрашивает Олли.
– Лорд Элленби сказал, что мама дружила с некоей Эллен, которая с трудом стала рыцарем. И ее одной из первых убил трейтре Мидраута.
– Бедняжка, – говорит Олли. – Похоже, мама убедила ее остаться, а потом ее все равно убили.
Действительно, бедная Элли. Ее слова: «Я никогда не была здесь на своем месте» – находят отклик в моей душе. Была ли мама ее Рамешем, уговаривала ее остаться? Заставляла поверить, что она найдет свое место в этом замке? И меня не покидает ощущение: то, что мама делала для Эллен, таит в себе ключ, который должен сыграть свою роль в грядущей буре.
Если бы только я знала, что он должен отпереть.
38
С приближением Остары угроза, связанная с Мидраутом, отходит в Тинтагеле на второй план: все готовятся к празднику. Церемония выпуска сквайров по окончании учебы традиционно была временем необузданного веселья, с пиром и вечеринкой без ограничений после возвращения из первого настоящего патрулирования. Но в этом году общий тон явно должен был стать не столь уж гедонистическим, и мне от этого только легче, потому что буйные развлечения никогда не были моей стихией, – но все равно предстояли пир и торжества. Я позволяю себе окунуться в общую атмосферу, хотя и знаю, что это ненадолго. Как только заканчивается тренировка, рееви начинают носиться по всему Тинтагелю, готовя замок к церемонии. В огромном холле ставят длинные столы. Пока мы с Фебой еще отрабатываем сложные боевые приемы в саду замка, аптекари вокруг нас уже плетут гирлянды весенних цветов, чтобы украсить арки. А в одну из ночей, когда мы возвращаемся после тренировочного патрулирования, из самих столов вдруг вырастают настоящие деревья, готовые вот-вот расцвести, создавая самые прекрасные настольные украшения, какие только мне доводилось видеть.