Когда что-то касается меня, я невольно пронзительно кричу. Но это не когти. Это что-то бархатное. Лэм тычется в меня носом. Я протягиваю руку и ощущаю ее шею. Она дрожит.
– Где он, девочка? – спрашиваю я. – Рядом?
Лэм тихонько ржет, совсем тихо, и я слышу приближающиеся шаги. Я выбрасываю вперед руку.
– Это я, Ферн. – Голос Самсона чуть громче шепота.
– Он ушел? Я не вижу…
– Нет. Он прямо рядом с тобой. Но не шевелится.
– О чем ты? Надо поскорее убираться отсюда!
– Он застыл. И уже несколько минут не двигается. Я думал, это твоя работа.
Может, и моя, только инстинктивная, такая же, как в тот момент, когда я подняла воды Темзы, чтобы спасти человека. Возможно, моя сила сама включилась, спасая мне жизнь. Возможно, именно из-за этого я ослепла – из-за усилия, которое понадобилось для того, чтобы остановить монстра. Но не из-за этого же на меня навалилась эта дикая боль? Впрочем, я ведь никогда прежде не пыталась что-то сделать с такой бешеной яростью.
Не знаю почему, но я протягиваю дрожащую руку и вслепую нащупываю монстра.
– Не надо, Ферн, – предостерегает меня Самсон.
Но я должна.
Мои пальцы касаются льда, и я отдергиваю руку. Боясь даже дышать, стараясь выгнать из головы пульсирующую боль, я снова тяну руку. На этот раз, когда я прикасаюсь к холодному гладкому металлу, я не вздрагиваю. Я провожу пальцами по шее трейтре, по его замершей голове. Я не умею читать мысли, как Олли, но я ощущаю эту тварь. Я могу почувствовать инспайров, что вплелись в ткань человеческой души этой твари. Я чувствую вкус ее сущности, как это было с Дженни. Вкус острый, ядовитый, почти подавляющий, но под ним улавливаются и другие нотки. Следы домашнего уюта. Пепел давно погасшего очага. И что-то еще, дальше, глубже. Орхидеи. Я нервно отдергиваю руку. Орхидеи были любимыми цветами моей матери.
Рука Самсона обхватывает мою талию. Он мягко поднимает меня, сажает на Лэм. Поводья он вкладывает в одну мою руку, а другой я обнимаю Лэм за шею. И вдруг осознаю, что чего-то не хватает.
– Рамеш…
– Я уже забрал его. Ты правильно поступила. Не знаю, что ты сделала, чтобы заморозить эту тварь, но, пожалуйста, Ферн, не медли. Я не уверен, что мы сумеем его обогнать, если он снова оживет.
Я киваю, но, вообще-то, я понятия не имею, как именно я остановила трейтре, так что я слегка растеряна. Лэм пускается неровной рысью, а я сосредоточена на боли, терзающей мою голову. Если моя власть над убийцей мамы как-то связана с моей слепотой, то, пока я не вижу, трейтре, пожалуй, останется неподвижным. Я держу глаза открытыми, чтобы не упустить предупреждения, если зрение начнет возвращаться ко мне. Звуки и ощущения становятся острыми. Каждая тихая команда Самсона звучит в моих ушах как барабанная дробь. Каждый неверный шаг Лэм вызывает взрыв боли во всем теле. Оттого что я ничего не вижу и непрерывно тревожусь из-за монстра за нашими спинами, дорога кажется в десять раз длиннее.
– Осталось немного, – шепчет Самсон. – Рейчел, путь свободен?
Я не слышу ответа Рейчел, потому что бросила свой шлем во время схватки, но мне и без того есть о чем тревожиться. Зрение возвращается. Боль все так же сильна, как прежде, но темнота начинает рассеиваться. И это так же страшно, как полная слепота, – под этим может скрываться еще более пугающий смысл.
– Скорее, прошу!
Все слишком неопределенно; пожалуй, видеть неотчетливо даже хуже, чем не видеть вообще, потому что одновременно меня начинает подводить слух. Стук лошадиных копыт кажется мне постукиванием золотых когтей. Когда наконец со скрипом опускается мост, я от тревоги готова потерять сознание.
Но тут вокруг все взрывается шумом. Все кричат, кто-то плачет. Кто-то стонет.
– Из дагонетов только один вернулся живым!
– Почему харкеры их не заметили?
– Он приходит в себя. Олли? Олли!
Голос Олли разносится по двору, заставляя всех умолкнуть:
– Почему никто не занимается моей сестрой?
– У него шок, – говорит кто-то. – Все в порядке, Олли, успокойся…
– Посмотрите на нее!
Тишина, воцарившаяся во дворе, подобна оцепенению, охватившему мое тело. Почему он так говорит? Как я выгляжу?
Потом кто-то кричит. Должно быть, возвращается трейтре. Что, если он умудрился проскочить через мост? Как мне защитить других, если я в таком состоянии? Боль сильнее, чем когда-либо. Я не знаю, сколько еще я смогу ее выдерживать.
– Мне нужна помощь!
Я узнаю голос аптекаря Дрю. Прохладные руки снимают меня со спины Лэм и ощупывают мое лицо.
– Боже мой, – выдыхает Дрю. – Никогда в жизни не видел подобного…
Я смутно осознаю, что кричали не из-за монстра. Кричали из-за меня. Охваченная странным спокойствием, как будто я врач, осматривающий пациента, я спрашиваю:
– Что не в порядке?
– Ее глаза! – истерически вскрикивает кто-то.
Я медленно поднимаю пальцы к глазам. Из них сочится что-то теплое и липкое. Когда я отвожу руки, зрение мгновенно возвращается, я снова все отчетливо вижу. А мои пальцы красные. Кровь. Из моих глаз льется кровь.
40
– Раньше никаких признаков эпилепсии не было? – спрашивает чей-то голос.
– Никогда.
Это папа, он слегка хрипит.
– Она приходит в себя, – говорит Олли совсем рядом.
Мне, вообще-то, совсем не хочется открывать глаза, но теперь, когда в игру включился Олли, у меня не остается выбора. В комнате слишком яркий свет, от запаха хлорки меня тошнит, а потом и рвет – прямо на Олли.
– Хррр… – рычу я.
Передо мной возникает папино лицо.
– Как ты себя чувствуешь, Ферн?
– Гррр…
От папы воняет сигаретами, но этого не может быть, он бросил курить несколько лет назад. Гул голосов в больнице кажется болезненно громким. Я роюсь в памяти. Золотые когти. Голова Рамеша. Боль в моей голове сродни мучительной боли в сердце. Он не может умереть. Прошлой ночи не могло быть. «Дурной сон», – пытаюсь я убедить себя. Но то, что я знаю уже о снах, не позволяет утешиться.
Из-за папиного плеча выглядывает врач:
– Ей необходимо несколько дней полежать в постели, а нам нужно будет провести полное обследование. Возможно, это просто какая-то глазная инфекция, но может быть и что-то еще. Не думаю, что мы сумеем разобраться прямо сейчас. Мы могли бы оставить ее здесь, или…
– Нннммм…
Произнести слово нормально не удается. Но я не могу остаться здесь. Мой портал находится в моей спальне, а без него мне не вернуться в Аннун. Рамеш будет там. Я уверена. Это просто злая шутка. И все в ней участвовали. Они посмеются над моим потрясенным лицом и поздравят друг друга с удачей – Рамеш, Феба, Самсон, Райф… Пожалуйста, пусть это будет просто глупая выходка. Пожалуйста.
– Но мы ведь можем забрать ее домой, да, пап? – говорит Олли.
Я бросаю на него взгляд, надеясь, что он расценит его как благодарный.
– Можно, доктор? Мне бы хотелось быть рядом с ней.
Когда мы наконец добираемся до дома, папе и Олли приходится наполовину вести, наполовину толкать меня вверх по узкой лестнице. Я не знаю, о чем это больше говорит – о моем весе или об их физической форме.
– Прямо как совсем маленькая, – говорит папа, подтыкая вокруг меня одеяло, словно мне пять лет.
Я никогда в этом не признавалась, но мне нравится, когда он так делает. И меня охватывает желание не отпускать папу.
– А что случилось? Я ничего не помню, только госпиталь.
– Это твой брат. Он разбудил меня, заколотил в дверь, кричал, что с тобой что-то не так.
Он смотрит на Олли, который топчется у двери.
Олли пожимает плечами:
– Ну, наверное, это случается с близнецами.
– Как бы то ни было, – продолжает папа, – боюсь, мне пришлось взломать твою дверь, потому что ты ее заперла, милая. Сначала я не заметил ничего странного, потом включил свет, и… ох, теперь ты выглядишь намного лучше, дорогая. Но тогда… казалось, все твое лицо кровоточит. Я подумал сначала, что ты как-то исцарапалась или шрам от ожога вскрылся. И только по дороге в госпиталь я смог отереть твое лицо и понял, что кровь течет у тебя из глаз. А нос и уши в порядке. Ты хоть что-то помнишь?
Я даже слишком много помню.
– Нет, ничего.
Папа нервно смеется:
– Может, какой-то кошмар?
Ты даже не представляешь.
Он похлопывает по одеялу:
– Горячий шоколад подойдет?
– Мм…
– Сейчас.
Папа выходит мимо Олли, но тот, похоже, не спешит последовать за ним. Мой брат неуверенно смотрит на стул перед моим письменным столом, но потом явно передумывает и поворачивается, чтобы уйти.
– Погоди, – говорю я. И еще: – Спасибо.
Он пожимает плечами. Последние мгновения прошедшей ночи возвращаются ко мне, и среди прочего я вспоминаю панику в голосе Олли. Почему никто не занимается моей сестрой? Я не в том состоянии, чтобы как следует все обдумать, но позволяю себе рассмотреть вероятность того, что, может быть, Олли, в конце концов, беспокоится обо мне. Кажется предательством по отношению к Рамешу улыбнуться при такой мысли, но я не могу удержаться. Я столько долгих, горьких лет желала, чтобы брат вернулся ко мне.
Я уже готова сказать Олли, что почти уверена: золотой трейтре – тот самый, который убил нашу мать, но потом вспоминаю выражение потрясения на его лице перед тем, как монстр швырнул его в стену.
– Ты знаешь, да? О трейтре и маме.
Олли кивает:
– Я увидел его воспоминания, когда схватил его за хвост. Ты была права.
– Он тебе показал смерть мамы?
– Это было так, будто он только что об этом вспомнил.
Мысль об этом пронзает мою грудь. Мне хочется точно знать, что именно видел Олли, но я не могу. Теперь я воображаю не голову Рамеша, а мамину. Ее растрепанные волосы, испачканные кровью, ее тонкую шею, рассеченную полностью, ее глаза – открытые, но невидящие. Я невольно начинаю всхлипывать.
– Не надо, – слышу я дрожащий голос брата.
– Я не…
Я пытаюсь остановить слезы, тру ладонью нос. Мне нужно что-то сказать, отвлечь мысли от картин, наполнивших мою голову.