Он подходит к стене, прижимает к ней ладони. И очень долго молчит. Я остро ощущаю деревянные панели, к которым прислоняюсь спиной. Когда лорд Элленби снова начинает говорить, его голос звучит совершенно спокойно.
– Так скажи мне, что делать, мисс Кинг.
– Что делать?
– Ты меня поставила в невозможное положение. В обычных обстоятельствах я должен был бы отправить тебя к морриганам из-за твоего поступка. Но ты слишком ценна для меня.
Я не знаю, что на это ответить. Когда гнев лорда Элленби уступает место смирению, я тоже прячу свою ярость внутри, где ей и следует оставаться, где она пряталась все это время.
– Твоей матери не хотелось бы, чтобы ты сделала то, что сделала, – говорит лорд Элленби. – Если бы она знала, что ты стала такой, она бы ни за что не взяла с меня ту клятву.
– Простите, – шепчу я, сразу чувствуя себя опустошенной при мысли о мамином разочаровании.
Лорд Элленби снова поворачивается ко мне:
– Пока мы оставим все это и потом обсудим, как нам справиться с ситуацией.
– Нет, – говорю я.
– Ферн?
– Я не могу.
Крик Лотти, ее искаженное лицо. Я хотела увидеть, что сделал с ней Мидраут, но зачем? Он ведь сделал с ней точно то же, что и я. Два человека, которые должны были ее защищать, – ее отец и давший клятву рыцарь – вместо этого мучили ее ради собственных целей. И что, я теперь встала на такой путь? Вслед за Мидраутом, позволяя своей силе взять верх над совестью, верить, что я стою выше добра и зла?
Рамеш думал, что на самом деле я лучше, но правда в том, что это не так. Он думал, что я рождена быть рыцарем, но он ошибался.
– Вы не должны были позволять мне пройти Испытание, – говорю я лорду Элленби.
Осознание того, что я подвела Рамеша, слишком сильно. Я снова вижу ужас на его лице, когда он поймал меня рядом с Дженни. А теперь это было бы еще в десять раз сильнее. Лотти более чем невинна: собственный отец удерживает ее во сне, не принадлежащем ей самой. Только так я могу расценить то, что происходило в ее спальне. А я освободила ее от кошмара только затем, чтобы ввергнуть в другой, еще более мучительный.
– Я не рыцарь, – говорю я.
– Ты…
– Я ухожу в отставку.
И тут же меня охватывает уныние.
– Нет. Ферн. Пожалуйста. Я ценю твой жест, но ты нужна нам…
– Я не могу это делать, – говорю я. – Мне очень жаль. Я не могу превратиться в того человека. Не могу.
Я выскакиваю из кабинета, проталкиваюсь между рееви и харкерами к выходу из замка.
– Ферн! – кричит мне вслед Рейчел. – Ферн, что случилось?
Рыцари, услышав шум, выходят из зала. Олли нигде не видно, но я замечаю Фебу и Райфа – на их лицах недоумение. За ними – Самсон. Он мрачен. Я вижу его разочарование и осуждение. И это, как ничто другое, говорит мне, что я принимаю правильное решение.
Я бегу к платформе, которая должна вернуть меня в Итхр. Из открытой двери замка меня окликают и другие голоса. Я нашариваю в кармане мамино зеркало. Открывая его, я оглядываюсь. Они там – все они. Феба, Райф, Самсон. Феба что-то кричит, но свет из зеркала отражается от камня и заглушает ее голос. И когда этот свет охватывает меня, я соображаю, что даже не попрощалась.
Уверенность в том, что я поступила правильно, тает еще до восхода солнца. Наверное, это похоже на потерю первой любви. Истощение, что накатывает волнами, оставляет за собой пустоту. Безудержные слезы усиливают головную боль, я только и думаю о том, как мучила Лотти. И содрогаюсь от рыданий каждый раз, когда вспоминаю, что никогда больше не войду в замок, не окажусь в Аннуне, не сяду на мою милую Лэм. Решит ли она, что я ее бросила? И я никогда больше не увижу своих друзей. Единственных своих друзей, они теперь в другом мире, который я уже не смогу посетить.
Когда слезы наконец иссякают, меня охватывает полное оцепенение. Но как только я начинаю думать о том, чтобы вытащить себя из постели и начать новый день, кто-то с грохотом взбегает по лестнице и стучит в мою дверь. И приоткрывает ее, не ожидая ответа.
В щели появляется лицо Олли. У него даже не хватает духу войти.
– Я снова тебя подвел, – говорит он наконец.
– Ты сделал куда больше. Ты меня просил пытать человека, а потом, когда нас поймали, ты промолчал. Это даже восхищает – то, насколько ты жалок. Или ты просто трус. Не могу разобраться.
– Я просто хотел найти способ поймать Мидраута. А когда вдруг увидел их… я испугался, Ферн.
– И твоей автоматической реакцией было свалить всю вину на меня.
– Для меня просто нет другого места. Здесь все знают, что я сделал с тобой. И даже если они мило улыбаются мне, они знают: я тот парень, который позволил сжечь свою сестру. Здесь меня никогда не сочтут хорошим человеком, по-настоящему хорошим. А в Аннуне…
– Ты думаешь, я не понимаю, что значит начать все сначала? – говорю я. – Здесь я навсегда останусь несчастной слабой жертвой.
– Но мне необходимы друзья, Ферн. А тебя всегда удовлетворяло одиночество.
– Потому что я вынуждена была оставаться одна!
Я роюсь в ящиках своего письменного стола и нахожу несколько старых фотографий. На одной из них мы с Олли, совсем еще маленькие, играем с соседскими детьми. Я бросаю брату этот снимок.
– Пять лет у меня никого, Олли. Пять лет. И – да, мне казалось, что мне и так хорошо. Пока я не стала рыцарем и не вспомнила, каково это – иметь рядом людей, которые не обращаются со мной как с дерьмом.
– Ты должна была сказать лорду Элленби правду. Я не стал бы ее отрицать.
– Ты должен был ему сказать, ты сам!
– Я… я скажу. Если ты хочешь.
Это жалкое предложение, и мы оба это понимаем.
– Не трудись. Лучше все равно не станет.
Я не признаюсь себе в другом: что я ничего не сказала лорду Элленби о роли брата в пытке Лотти, потому что всегда гордилась тем, что не являюсь послушным леммингом. Я знаю, что не делаю слепо то, что велят мне другие люди. И Олли меня не заставлял. Я сама причинила боль Лотти, точно так же как устроила пытку Дженни.
– У тебя все? – спрашиваю я, делая вид, что чем-то занята, хотя нельзя сказать, что могу кого-то этим обмануть. В моей спальне такой беспорядок, что смотреть невозможно, и кажется, я только и делаю, что пытаюсь ни обо что не споткнуться.
– Так это правда? Ты уходишь в отставку?
Я не отвечаю.
– Ферн, ты не можешь! Ты нужна им. Это глупо, ты ведь…
Я просто смотрю на него, и все аргументы умирают на его губах.
В школе я не могу ни на чем сосредоточиться. Я снова и снова проигрываю в памяти наш допрос Лотти, гадая, есть ли какой-то другой способ добраться до ее воспоминаний. Если бы только мы не были такими нетерпеливыми… Если бы только я сказала Олли «нет»… Когда я вижу Лотти в классе, она выглядит как обычно. Как она может скрывать все то, что с ней сделали?
Ночное время – самое тяжелое. Наверное, все стало бы легче, если бы я попросила лорда Элленби позволить морриганам удалить мои воспоминания об Аннуне, потому что я теперь не могу спать. Ведь тогда я буду в бессознательном состоянии, сновидицей, беспомощной. Я не смогу сама защититься от собственных кошмаров… или других вещей, что преследуют меня. Потому что нет сомнений в том, что я окажусь в списке Мидраута, когда произойдет нападение. А если и нет, полагаю, золотой трейтре, убивший маму, захочет добраться до той девочки, которая сумела его победить.
И я прихожу к самому простому решению: по крайней мере несколько суток я просто не должна спать.
Сидя у самой холодной, твердой стены своей спальни и пытаясь не обращать внимания на тяжелеющие веки, я мучаю себя воспоминаниями обо всем, что потеряла. Это помогает не заснуть, как щипки. И как всегда в моменты душевных кризисов, моим убежищем становятся искусство и сахар. Я делаю набросок за наброском, изображая свою жизнь в Аннуне, это нечто вроде самобичевания. Я уверена, что никто не видит и не слышит, как я ночами совершаю налеты на кухню, но, когда у нас кончается вторая упаковка шоколадок, папа отказывается покупать новые. Мне становится все труднее и труднее бодрствовать – даже когда я заставляю себя пить жуткий растворимый кофе, который так любит папа. Иногда я позволяю себе задремать ненадолго, ставя будильник на каждые полчаса, чтобы хоть слегка отдохнуть, так что пока еще у меня есть неплохие шансы избежать кошмаров.
Олли старается убедить меня изменить решение.
– Там по тебе скучают, – говорит он. – И уже готовят план устранить трейтре до того, как они смогут ударить. Вот только с тобой все было бы гораздо легче.
– Я не желаю ничего об этом слышать, – отзываюсь я.
Я и без сентиментальных сообщений Олли знаю, что́ потеряла. И если я буду продолжать изображать твердость, то смогу убедить себя, что Феба, и Самсон, и все остальные на самом деле никогда меня не любили.
Единственная уступка, которую я позволяю себе по отношению к проведенному в Аннуне времени, – это попытка предупредить Хелен Корди о неминуемой опасности. Я несколько раз звоню в ее офис, но когда наконец слышу ее голос, то просто не знаю, что сказать.
– У тебя все в порядке, Ферн? – спрашивает она в трубку.
– Вы должны быть осторожны, – говорю я. – Вам грозит опасность.
Ее голос тут же становится холоднее.
– Я справляюсь со множеством угроз, Ферн.
– Да не от меня! Послушайте… наверное, это прозвучит безумно, но вы постарайтесь в ближайшую неделю поменьше спать, а?
Она соглашается, но я уверена: к концу нашего разговора она решает, что я полностью свихнулась.
К тому времени когда наступает пятница, я уже ничего не соображаю от утомления. Я сижу на диване, таращась на домашнее задание. И далеко не сразу замечаю, что снова и снова пишу слово «Белтейн» на листке, где должен быть перевод с французского. Когда в двери брякает ключ, я все так же смотрю на эти буквы. Еще два дня.
– Твой папа сказал, что я могу заглянуть, чтобы… о боже, Ферн, что с тобой?
Клемми роняет на пол свою сумку и опускается на колени передо мной.