– Нет! – слышу я крик Олли.
Я разворачиваюсь и вижу, что лев Фебы вонзил когти в бок одного из ассасинов. А потом понимаю, почему взволнован Олли. Три монстра, вместо того чтобы схватиться со львом, подбираются к Фебе. Они сбивают ее с ног. Я мчусь к ним, уворачиваюсь от острого хвоста одного из монстров и перепрыгиваю над разинутой пастью другого. Феба что-то бессвязно выкрикивает. Между тремя трейтре ее фигурка выглядит крошечной. Олли беспомощно отбивается от монстров. Феба пытается вырваться из их лап. На долю секунды ее взгляд встречается с моим. И два отчаяния сталкиваются в это мгновение: мое отчаяние от мысли, что я не могу ее спасти, и ее отчаяние от того, что она понимает: ее не спасут. Я бросаю в ее направлении свою силу, но уже поздно. Один из трейтре разрывает когтями грудь Фебы, кровь проступает аккуратными линиями, и лев Фебы падает на землю рядом с ее неподвижным телом, снова превратившись в мягкую игрушку.
На мгновение и другие рыцари возвращаются к своим обычным размерам, подобно тому, как тускнеет мигающая лампочка, однако в следующий миг я снова сосредоточиваюсь. Я не могу позволить себе расслабиться, потому что тогда все погибнут, как Феба, как Рамеш и Райф. И их смерть теперь на моей совести, я не могу этого вынести.
– Отступаем! – кричит вдали лорд Элленби.
Некоторые из рыцарей пытаются повиноваться приказу, но другие трейтре преграждают им путь, прыгая на ступенях перед входом в замок.
Олли дергает меня, я вскакиваю в седло за его спиной. Он отъезжает от тела Фебы, как будто его преследуют призраки.
– Это слишком, – выдыхает он. – Это слишком тяжело, Ферн.
– Знаю. Мы не можем… Нас недостаточно.
Двери замка распахиваются, поток людей выплескивается наружу. Таны в туниках всех цветов, в плохо сидящих латах, вооруженные, видят, что мы почти сдаемся, и не желают допустить, чтобы мы сражались одни. Но они не подготовлены как воины. Аптекарь Дрю вдруг взлетает в воздух. Крылатый трейтре спикировал, чтобы поймать его. И больше я его не вижу.
Я вынуждена ухватиться за Олли, когда Балиус резко берет в сторону, чтобы обойти какого-то трейтре. Мы проскакиваем так близко к нему, что задеваем его бок. И вдруг меня потрясает видение. Маленькая рыжеволосая девочка цепляется за ногу рыжеволосого мужчины. Олли задыхается от боли, и я возвращаюсь в Аннун.
– Ты тоже это видел? – кричу я ему в ухо.
– Конечно видел. Это была его сестра.
Кое-что из записей мамы вдруг всплывает в моей памяти. «Но вместе с тем, что пугает нас, самое важное – выяснить, что делает его человеком».
– У меня идея, – выдыхаю я.
Может, не такая уж это и идея, но вдруг она сработает. Она опирается на то, что во всех этих тварях осталось что-то человеческое, но я не уверена, что это так. Кто знает, возможно ли это вообще? Образ Райфа, того, что от него осталось, и разбросанные трупы – все это вспыхивает перед моими глазами. Дыши глубже, Ферн. Феба в ловушке, когти, вонзающиеся в ее грудь, ее крик, ее крик, ее крик…
Сосредоточься. Я должна это сделать. Ради всех них.
Я концентрируюсь на том трейтре, мимо которого мы только что проскочили. Передо мной сгущаются инспайры, готовые выполнить приказ. Я представляю себе маленькую рыжую девочку – сестру трейтре, – и она возникает прямо в воздухе. Мысленным щелчком я создаю нож и прижимаю его к горлу девочки. Она в страхе зовет брата. И трейтре мгновенно разворачивается и превращается в коренастого подростка со шрамом от щеки до щеки. Ближайшие рыцари не теряют времени, выясняя, что происходит. Они бросаются на парня, когда тот бежит к сестре; теперь, будучи человеческих размеров, он уязвим для мечей и стрел рыцарей.
– Да! – шипит Олли.
Что-то брызжет на мою руку, держащуюся за его талию. Кровь. Я чувствую, как из носа снова пошла кровь. Нам нужно поспешить.
Мы движемся по полю битвы, несколько рыцарей следуют за нами, когда начинают понимать, что именно мы делаем. Один ассасин сражен благодаря виду его давнего товарища, одетого в хаки, с разрубленной пополам головой. Другой взлетает в облике крылатого трейтре – а на землю падает бледная женщина, рыдающая при виде возлюбленного с окровавленным лицом и изуродованным телом.
Мы побеждаем. Некоторые трейтре бросаются бежать, не желая рисковать жизнью или, того хуже, столкнуться лицом к лицу со своими самыми жуткими страхами. Мою голову как будто снова готовы раздавить инспайры Мидраута. Я чувствую, как теперь и из ушей сочится кровь. Но дело еще не сделано.
– Всего… один… остался… – бормочу я перед тем, как он бьет меня по плечу.
Я падаю с коня Олли и ударяюсь о булыжник, мое бедро взрывается болью. Я сворачиваюсь, как зародыш.
Все вокруг – кипящая тьма. Потом сквозь ночь прорывается нечто прекрасное. Трейтре, убивший мою мать, наконец-то добрался до меня. Я пытаюсь своей силой отогнать монстра, но он так заполняет мою голову, что я невольно скулю.
Я чувствую, как другие рыцари в мгновение ока возвращаются к своим обычным размерам. Трейтре медленно идет ко мне, как охотник, не желающий напугать раненую жертву. Он подсовывает под меня длинный коготь и поднимает меня, словно я не тяжелее воробья.
Он не дышит, но его шкура горячая.
Я сопротивляюсь, но моя сила на исходе. Я смутно слышу рев Самсона, когда он безо всякой пользы бросается на монстра.
Когти трейтре приятно позвякивают, словно кристаллы.
– Ферн! – кричит Олли. – Думай о маме!
Мама? Но ее здесь нет. Как она может помочь?
– Мама – это ключ, Ферн! Мама – ключ!
Кусочки головоломки начинают складываться.
Женщина по имени Уна Горлойс возникает передо мной. Ее темные волосы струятся, словно она под водой.
– Моя дорогая, – говорит она нежным голосом, и каждый слог впивается в мою голову, потому что это я заставляю ее так говорить. – Дорогая, я так горжусь тобой!
Трейтре замирает, чтобы всмотреться в изображение моей матери. А я, все так же в его когтях, наблюдаю за его глазами, глубокими и черными, и мне они кажутся печальными. Но недостаточно печальными для того, чтобы прорваться сквозь его золотую шкуру к человеку под ней.
– Ферн!
Олли уже рядом со мной. Он не встает перед трейтре, но он здесь, со мной, и только это имеет значение.
– Ферн! Ты понимаешь?
И наконец все то, что я узнала о своей матери, складывается в единую картинку. Морриганы, страх, сожаление и давно умершие друзья.
«Я заявляю право на эту жизнь ради Себастьяна Мидраута».
На эту жизнь, не на эту смерть.
Да, я понимаю. Я протягиваю руку, и Олли хватает ее. Мы теперь точно знаем, что нужно делать.
Собрав последние остатки своей силы, я заставляю маму отвернуться от меня к монстру.
– Ты предала мою девочку, – говорит мама.
Трейтре роняет меня и склоняет голову, как будто стараясь избежать маминого взгляда.
– Ты предала меня, – говорит мама. – И это после всего, что я сделала для тебя.
Трейтре сгибается, царапая камни, как будто в отчаянии хочет провалиться сквозь землю.
– Как ты могла? Как ты могла, Эллен?
И при этих словах трейтре падает брюхом на землю и извивается в конвульсиях. Он корчится, когда начинает съеживаться его золотая шкура, когда отваливаются когти. Шкура осыпается большими рваными хлопьями. И когда из-под деформированной головы показывается человеческое лицо, я вижу кое-кого знакомого. Вовсе не какую-то чужую женщину по имени Эллен, а одного из тех немногих людей, которых я всегда уважала. И прежде, чем я впадаю в забытье от боли, я называю ее имя.
Хелен Корди.
52
– Эй, сестренка, – где-то рядом произносит сонный голос.
Я с трудом открываю один глаз.
Банальный потолок нашего госпиталя в Итхре стал как-то уж слишком узнаваемым за последнее время. Но на этот раз Олли не сидит рядом со мной. Он лежит на кровати рядом, его голова обмотана бинтами. Что-то плотное давит и на мой лоб. Наверное, и я забинтована.
– Что случилось? – слабым голосом спрашиваю я.
– Все как всегда.
– Кровотечение из носа и ушей?
– И из глаз тоже. Не забывай о глазах.
– Конечно.
Я пытаюсь сесть, но в затылке тут же вспыхивает боль, и я отказываюсь от этой попытки.
– И как долго мы вот так провалялись?
– Почти весь день.
События прошлой ночи наплывают на меня. Изувеченный Райф, только его голову можно узнать. Дрю… кто знает, как он умер? И тело Фебы, кровавые полосы на ее груди, ее молодые глаза, все понявшие. Я отворачиваюсь к стене и больше не сдерживаю слез. Олли сопит, я оборачиваюсь – и вижу, что он прижимает ладони к глазам, чтобы заглушить собственные рыдания.
Горе опустошает меня, и я тянусь к брату.
– Хелен, Олли. Это же была Хелен, – говорю я.
– Эллен. Эллен Кассел.
– Она ведь наш член парламента! И приходила к нам после… после того костра.
– Что?
– Она казалась такой… хорошей, – говорю я скорее самой себе, чем Олли.
Все это кажется бессмысленным. Она же вроде как конкурировала с Мидраутом.
– Она, должно быть, сменила имя, – говорит Олли. – А может быть, у нее всегда были разные имена для Итхра и для Аннуна, как у Рамеша.
– Но как ты сумел понять? – спрашиваю я.
– Я не был уверен, – признается Олли. – Но чувство, которое я испытал, когда был внутри воспоминания о мамином убийстве, казалось уж очень странным. Как будто там были одновременно и ненависть и любовь. А я кое-что об этом знаю.
Он виновато смотрит на меня.
– А потом я вспомнил, как ты говорила лорду Элленби, что мама и Эллен были очень близки.
Я киваю:
– Да, а я вспомнила, что никто не видел тела Эллен и что она была первой якобы убитой. Должно быть, она просто сфабриковала собственную смерть.
Теперь кивает Олли. Но прежде, чем мы можем продолжить трудиться над загадкой, дверь палаты открывается, входит папа с двумя картонными стаканами. Следом за ним появляется Клемми, она держит несколько воздушных шаров с надписью «Поправляйтесь скорее!».