– Но что делает эта штука? – спрашивает Самсон, показывая на шипастый усик в банке. – Это ведь должно быть нечто ужасное, раз помогло изгнать Мидраута.
– Ничего подобного, – качает головой Майси. – Мне говорили, что это создано как щит. Так что, когда на рыцарей нападали кошмары, это позволяло Мидрауту использовать Иммрал для их защиты.
– В самом деле? – не верю я. – А ты видела, чтобы они именно так этим пользовались?
– Нет, – хмурится Майси. – И если честно, я и тогда подозревала… но тот человек, с которым я была… – Она снова краснеет. – Он был очень искренен. Я не сомневаюсь, он действительно в это верил.
– А что заставляет тебя думать иначе? – спрашивает меня лорд Элленби.
– Ощущения, – поясняю я. – От этого исходит то же самое, что и от того, что мы нашли сегодня.
– Ну да, я тоже так думал, – кивает лорд Элленби. – Когда меня сделали Главным таном, я, так сказать, унаследовал это и какое-то время изучал. Я был уверен, что Мидраут однажды восстановит свою силу, и думал, что в этом ключ к тому, чтобы окончательно его повергнуть. Может, ты бы еще раз посмотрела, Ферн? Мне бы хотелось подтвердить мои подозрения.
Я киваю и снова берусь за банку, посылая свой ум сквозь смолу, в свернувшийся шипастый усик.
– Есть малоизвестная легенда об одном из рыцарей Артура, а именно о Гэвейне, который выиграл моток веревки, что позволяла ему пересечь опасную реку, – начинает лорд Элленби.
– Я читал ее, – кивает Самсон.
– Конечно, ты читал, – усмехается Олли.
Лорд Элленби улыбается:
– А вот чего ты не мог прочитать, так это того, что история правдива. Она занесена в архивы, в записи о Круглом столе. Многие легенды артурианы лишены правды. Конечно, как же иначе… легенды твердят, что он был великодушным королем, спасителем, – все то, что он творил своим Иммралом, искажено, чтобы сделать его более приемлемым.
– Так Гэвейн не выигрывал ту веревку?
– Гэвейн ее не выигрывал, и это была не веревка, и не было никакой реки, – отвечает лорд Элленби.
– Значит, в этой истории нет ни слова правды?
– Я бы так не сказал, Олли. Правда в том, что, когда король Артур впервые обрел власть, вокруг вспыхнул бунт. Он пытался завоевать Ирландию и южное побережье Франции, и, как вы можете представить, люди там не слишком хорошо к этому отнеслись. Поэтому он послал туда своих рыцарей – ближних рыцарей, знавших об Аннуне, – с невидимым оружием.
– С веревкой, созданной из инспайров, которая связывала их умы, а не тела, – говорю я, складывая два и два.
– Именно так, Ферн. С веревкой, соединенной с волей Артура. В любом случае записи предполагают именно это. Рыцари набросили веревки на сотни бунтовщиков в Аннуне, поймав их умы в ловушку и заставив уступить правилам Артура.
– И вы полагаете, что Мидраут об этом знал? – спрашивает Самсон.
– Если бы не знал, то это было бы уж слишком большим совпадением, тебе не кажется? Когда я стал Главным таном и унаследовал эту банку, я вспомнил, как Мидраут говорил о своей первой Остаре. Уже тогда, то есть за несколько лет до того, как он стал капитаном рыцарей, он изучал правление Артура.
Я продолжаю мысленно проникать в смолу.
– Вы сказали, веревка Артура была создана из инспайра?
– Подавленного инспайра. Да, похоже, именно так следует переводить записи.
– Он не был подавлен, – говорю я ему. – Он был сплетен.
– Сплетен? – переспрашивает Олли.
– Я могу насчитать там три разные нити, – поясняю я, тщательно рассматривая завитки веревки. – И у каждой из них своя цель.
– Откуда ты знаешь?
– У них разный вкус.
– И как ты думаешь, что они делают? – спрашивает лорд Элленби.
– Ну, одна предназначена для защиты, так что твой друг не был полностью обманут, Майси, – говорю я, ощущая металл в одной из нитей. Вторая густо пахнет духами. – Думаю, вот эта связана с силой – но с такой силой, от которой люди легко отказываются. А третья… она тоньше других, но по-настоящему сильна. – Я снова посылаю мысли в инспайра, прощупывая его с просьбой измениться так, чтобы я смогла уловить, в чем его цель. – Эта…
Я проталкиваюсь глубже, и нить кидается на меня, как какой-нибудь демон, желая меня прогнать, сверкая фиолетовым инспайром. Я отшатываюсь, отодвигаюсь от банки. Другие, похоже, ничего не заметили. Должно быть, все предназначалось только для меня.
– Третья самая сильная. Она связана со страхом.
– Значит, я был прав, – кивает лорд Элленби. – Мидраут задумывал все это еще десятки лет назад, а этот новый поворот – просто развитие того, что он делал прежде.
– Если бы я знала весь масштаб того, что он творил… – начинает Майси. Она уже на грани слез.
– Ты понимала: здесь что-то не так, – говорит лорд Элленби. – И сделала все, что в твоих силах. Без тебя Уна могла и не найти нужных ей доказательств для свержения Мидраута, а потом… представь, где бы мы все теперь были? Могу поспорить, Мидраут давным-давно захватил бы уже и Аннун, и Итхр.
– И вы считаете, что он это делает по всей стране? – спрашивает Самсон.
– Да, – подтверждает лорд Элленби. – А это значит, что перед нами стоит куда более серьезная проблема.
– Это мой кошмар, – говорит Майси.
– Какой? – спрашивает Олли.
– Харкеры находят кошмары, выискивая голубые инспайры, что окружают их, – поясняет Майси. – Но теперь у нас нет возможности разобраться, которые из сновидцев опасны.
То, как она это произносит, заставляет меня подумать о Рейчел и ее отчаянных попытках найти способ замечать трейтре до того, как они трансформируются. И я предполагаю, что Мидраут просто нашел способ создавать новый вид трейтре – таких, которые, возможно, и не обладают искусством ассасинов, но зато куда лучше умеют прятаться прямо на виду у всех. Такой трейтре использует против танов их собственный кодекс: разве мы можем осуждать сновидцев, не осознающих того, что делают?
– Мы-то думали, что трейтре – это нечто такое, что хуже некуда, – вздыхает Майси. – Но их-то в конце концов было всего несколько сотен. А теперь… ну да, он ведь может превратить в убийц бесконечное число спящих, разве не так?
Я представляю одну из таких веревок в голове папы, пару фиолетовых глаз Мидраута, смотрящих на меня через моего родного отца. Представляю собственного отца, невольно пытающегося убить меня за то, что я не похожа на других. Но я бы поняла, уж наверное я бы разобралась в этом по тому, как он обращается со мной в Итхре?
– Ну и что мы будем с этим делать? – спрашивает Олли.
– Прямо сейчас? – откликается лорд Элленби. – Мы ждем. Мы изучаем, мы слушаем, мы учимся. Что-то проявится. Так всегда бывает, если мы держим ухо востро.
– То есть не делаем ничего, – говорю я, стараясь сдержать раздражение.
– Разве накопление знаний – это ничто? – возражает лорд Элленби. – Мы в этом разберемся, Ферн. Но не сию минуту. Не сегодня.
Хотелось бы мне иметь его веру.
25
Я не в силах ходить по Итхру, не вспоминая постоянно то, что видела в Аннуне. Майси сказала, что нападение сновидцев было худшим из ее кошмаров, потому что она не могла понять, кто из них представляет угрозу. Именно это я начинаю ощущать в своей повседневной жизни.
Школа – ежедневное испытание. Мои опасения из-за Лотти ничто по сравнению с растущим антагонизмом ее приятелей. Но худшее место – дом. Когда бы ни пришла Клемми, мы с Олли вынуждены терпеть с ее стороны едва прикрытую неприязнь к иным.
– Мне просто хочется, чтобы все ладили друг с другом, – говорит она. – Разве это так трудно – оставаться при своем мнении, не спорить?
– А мне кажется, это довольно трудно для тех, кому твердят, что их отвергают просто за то, кто они есть, – замечает Олли.
– Никто такого и не говорит, Олли! – возражает папа.
– Может, не вслух, но нужно быть слепым, чтобы не видеть, что подразумевается на самом деле! – огрызаюсь я, бросая на Олли благодарный взгляд за то, что он меня поддержал.
Это ведь не его схватка.
– Ох, вы вечно видите вокруг заговоры, – вздыхает Клемми. Она потирает глаза тыльной стороной руки, ладонью наружу.
Жест бессознательный, и если бы мне нужны были еще доказательства того, на чьей стороне Клемми, то… это очень похоже на жест «Одного голоса».
– Большинство людей – простые обыватели, им хочется жить своей жизнью, – продолжает Клемми, взмахивая рукой в сторону моих шрамов. – Они не хотят, чтобы их лица напоминали то, что ты так демонстрируешь в последние дни.
– Ты действительно считаешь, что цвет моих глаз и шрам от ожога – это дань моде?! – ошеломленно бросаю я.
– Оставь Ферн в покое, Клем! – строго говорит папа, потом поворачивается ко мне: – Она ничего такого не имела в виду, милая.
Я резко отодвигаю стул и сваливаю еду из своей тарелки на тарелку Клемми.
– Ты уж как-нибудь наберись характера, пап. Олли ведь сумел. Впрочем, может, он это получил от мамы. – Уходя, я оглядываюсь на злобное лицо Клемми. – Ешь, Клемми, я добавила в свою порцию заразы Ферн. Если немножко повезет, ты тоже обзаведешься капелькой сознания.
К счастью, папа так и не собрался снять замок с двери моей комнаты, хотя и хотел это сделать из-за моих кровотечений из глаз во сне. Так что я могу не обращать внимания на его сердитый стук и заявления, что я должна извиниться перед ним и Клемми. А немного позже стучит Олли.
– Я что, зашла слишком далеко? – спрашиваю я, впуская его.
– Ты просто взорвалась, – признает он, – и чтобы ты знала, меня немного озадачило то, как ты и меня во все впутала.
– Это был комплимент.
– Забавно, но прозвучало непохоже. Не все думают, будто сравнение с мамой – это хорошо.
Я падаю на кровать и швыряю Олли подушку, чтобы он мог сесть на нее.
– Ты думаешь, мне следовало извиниться? – спрашиваю я.
– Перед Клемми и папой? Бесполезно.
Я сажусь на кровати:
– Ну почему ты так ненавидишь маму, Олли?
– А почему ты ненавидишь папу?