Мы стоим там разозленные, тяжело дышим, глядя друг другу в глаза. Потом внутри Сайчи как будто что-то ломается.
– Вы хотя бы пытались спасти его? – шепчет она.
Первые слова, готовые вырваться у меня, – это слова защиты. Впервые я увидела Аннун глазами Сайчи. Она не была там в прошлом году, до нападения трейтре. Она не видела ангелов, парящих над Тинтагелем, дельфинов, играющих в реке. Аннун уже умирал, когда Сайчи оказалась призванной. И она видела только теряющий краски мир, что куда опаснее, чем красота. Она не может понять тягу спасать сновидцев от их кошмаров, потому что она видела лишь рыцарей, спасающих спящих друг от друга.
– Пойдем-ка, – предлагаю я.
– Пошла к черту!
– Сайчи… – Я смотрю на нее, протягивая руку, и та самая горячая волна, которая пробегает по мне, когда я использую свой Иммрал, охватывает мое тело. – Пойдем со мной. Пожалуйста.
Она колеблется между гневом и тяжестью правды, которую я предлагаю. Ее зубы стиснуты.
– Хорошо, – говорю я и иду прочь, сунув руки в карманы.
Через мгновение я слышу топот ее тяжелых ботинок за своей спиной.
Я молча веду ее в парк, прочь от узкой тропы, где мы рискуем быть подслушанными. На этот раз надо все сделать правильно. Я так часто уклонялась от этого в Аннуне, но мне выпал еще один шанс. И там, пока мы смотрим на медленное, ровное течение реки, я рассказываю ей все. Или почти все. Рассказываю о том, как принял меня Рамеш. О том, как он помог мне узнать, что случилось с моей мамой. Рассказываю о его доброте, и о его глупости, и о том, как я каждый день скучаю по нему.
А потом рассказываю о том, как он умер.
– Я бы и попытаться не могла спасти его, потому что никто из нас не заметил, как это приближается, – говорю я. – Он оказался первым, на кого напали.
– Так у него и не было шанса сражаться?
– Нет. Мне очень жаль.
Теперь у Сайчи сухие глаза, она смягчается.
– Он хотя бы был хорош? Как рыцарь?
– Твой брат был просто создан для этого, – говорю я. – Дело ведь не в том, чтобы быть хорошим в этом, пусть даже ты отличный боец. Он был избран… это было у него в крови.
Сайчи кивает, и мы идем дальше, через террасы парка над рекой. Я осознаю, что и Сайчи может кое-что мне сказать. Нечто такое, о чем я могла только догадываться.
– А Райанш нравился людям в Итхре? – спрашиваю я, впервые за очень долгое время называя его настоящим именем.
– Он был придурком. Отчаянно старался понравиться людям. Просто чертов придурок… – Сайчи дергает низко повисшую ветку, пока у нее в руке не остается несколько увядающих листьев. – Но он был хорошим. Добрым. Он не заслуживал всего того дерьма, что с ним случалось. Он был достоин лучших друзей в школе… – Она стискивает листья в кулаке. – Он заслуживал лучшей сестры.
Я могу представить, что Сайчи была груба с Рамешем дома, смеялась над его мягкостью. Я не могу ее утешить тем, что он ничего не имел против, потому что, хотя он умел прощать куда лучше меня, я знаю по собственному горькому опыту, как могут ранить такие слова.
– Семья – это всегда так странно… – говорю я вместо того.
– Я просто думала, что ему необходимо стать жестче, – качает головой Сайчи. – А потом узнала, что он – воин в Аннуне, и я не могу…
– Ты не можешь с этим разобраться? – спрашиваю я.
Она кивает.
Мы подходим к дороге, что ведет к мосту, но поворачиваем вниз, к воде – там стоят скамейки, повернутые в сторону плывущих лодок. И на ходу в моем уме начинает созревать понимание – о танах, об Испытании, о людях, какими мы являемся в наших сердцах вместо тех, каковы мы снаружи.
– Дело вот в чем, – говорю я. – Я не думаю, что быть рыцарем значит быть воином. Не только им в любом случае. Когда я впервые встретилась с лордом Элленби, он сказал мне кое-что… он сказал, что дело в желании пожертвовать собой, чтобы мог остаться в живых твой злейший враг.
– Он пожертвовал собой ради Мидраута? – вскидывает брови Сайчи.
– Ну, может, не настолько уж… – улыбаюсь я. – Думаю, он имел в виду, что мы должны быть способны понять, из чего исходят другие люди, пусть даже мы с ними не согласны. Это помогает нам осознать, что они достойны спасения.
– Да, понимаю… – кивает Сайчи, пиная камешек. – Прийти к пониманию того, что они просто овцы с промытыми мозгами, неспособные помочь себе сами.
– Многие из них таковы.
Сайчи качает головой:
– Я могу спасать жизни в Аннуне. Я могу это делать. Но просить меня не выступать против них в Итхре? Думаю, это нечто другое.
– Значит, ты готова вернуться на те собрания?
– Да, – кивает она.
– Я бы хотела, чтобы мне там больше понравилось…
– Тот парень, что пришел с тобой… он бойфренд твоего брата?
– Как ты догадалась?
– Ну, он выглядит в том же стиле, что и твой брат. Шикарный, но притворяется, что он один из нас.
Я смотрю на нее со странным чувством.
– Ну да, вроде того… Но разве ты не видела людей, на которых нападают сторонники Мидраута?
Сайчи фыркает.
– Он на нашей стороне, Сайчи! – говорю я.
Она пожимает плечами: этого недостаточно для того, чтобы она его приняла. Потом подчеркнуто смотрит на мой шрам.
– Ты скрываешь это.
– Я просто еще к нему не привыкла.
– Тебе следует им гордиться.
– Что?!
– Он показывает, что ты одна из нас.
Я встаю со скамьи.
– Это не какая-нибудь татушка, Сайчи. Я не хотела быть обожженной. И это не медаль за победу.
– Я ничего такого и не имела в виду, – запинаясь, возражает Сайчи. – Я подумала…
– Ты подумала, что я могу стать находкой для тех, кто не вписывается, так же как я стала находкой для рыцарей?
Сайчи тоже встает.
– Извини… Я просто подумала, что тебе следует знать: мне не кажется, что кому-нибудь в Аннуне нужно видеть тебя иначе.
Мы раскраснелись, глядя друг на друга. У меня в кармане гудит телефон. Это сообщение от Олли: «Ты в порядке? Киеран сказал, тебя приняли».
Сайчи читает это через мое плечо.
– Тебе лучше пойти, – говорит она и показывает в ту сторону, в какую собирается идти сама.
Я киваю в противоположном направлении. И она уходит, не попрощавшись.
– Сайчи? – окликаю ее я.
Она оборачивается, но продолжает идти задом наперед.
– Если ты знаешь, что никто не станет осуждать меня, почему ты сторонишься нас? Танов? – спрашиваю я.
Она снова пожимает плечами.
– Я просто не подпускаю к себе людей. Так безопаснее.
– Когда я стала рыцарем, я была такой же, – говорю я. – Укрывалась за стеной в милю толщиной. Но иногда стоит опустить подъемный мост.
– Нет, – отвечает Сайчи. – Не для меня.
– Я бы не выжила, если бы не сделала этого, – говорю я, глядя ей в глаза. Мне бы хотелось научиться лучше выражать то, что у меня на уме.
Потому что я говорю правду. Я могу иметь Иммрал, но без поддержки Олли, без аптекарей, которые лечили мои кровоточащие глаза, без капитана, который верил в меня, и без всех танов, которые жертвовали собой в сражении с трейтре, меня бы уже не было в живых.
– Оно того стоит, – повторяю я.
Сайчи так и не останавливается, но я вижу, как она молча кивает, обдумывая мои слова, – а потом разворачивается и исчезает.
38
День Рождества – это ровно год с тех пор, как я обнаружила, что владею Иммралом. Немногие могли бы это запомнить, но Олли помнит. Он будит меня рождественским утром с первым за многие годы подарком.
– Я не хотел, чтобы папа это увидел и начал задавать вопросы, – тихо объясняет брат, когда я тяну за ленточку.
В коробке лежит на бархатной подушечке бронзовая фигурка. Я беру ее, восхищаясь искусной работой.
И улыбаюсь.
– Лошадка…
– Она мне напомнила Лэм, – поясняет Олли.
Я понимаю, что́ он имеет в виду: у бронзовой лошадки слегка повисшие уши и широко расставленные ноги. Она, как и Лэм, не совсем справляется с их длиной.
– Она парная, – говорит Олли.
И предъявляет мне вторую лошадку.
– Видишь?
Он ставит фигурки напротив друг друга, и я вижу, что странная поза моей лошадки обусловлена тем, что они взаимосвязаны. Когда фигурки рядом, это выглядит так, словно лошади положили головы на шею друг друга. Друзья.
– Я так понимаю, что это слезы радости? – с запинкой спрашивает Олли.
– Конечно, тупица! Мне казалось, ты вроде как умеешь читать мысли?
– Ну да, в Аннуне. Только мы вроде как в Итхре.
Я неловко обнимаю его.
– Извини, – говорю я. – Я ничего тебе не купила.
– Нормально, – пожимает плечами Олли. – Я ничего и не ждал.
Но я все равно чувствую себя ужасно. Уверена, что Олли разочарован, несмотря на его слова. Я роюсь в памяти в поисках чего-то такого, что можно было бы ему подарить, и тут Олли показывает на мой письменный стол.
– А это что такое?
Это коробка-головоломка, которую я сооружаю, – я принесла ее домой на рождественские каникулы. В ней пока что всего шесть глиняных квадратов, но я показываю Олли, как я задумала соединить их, и рада отвлечься. Я уже покрыла глазурью пять из них, все они разных цветов.
– Этот простой, он будет дном, – поясняю я брату.
– Но это прекрасно, Ферн! – одобряет Олли, вертя части в руках, проводя пальцем по разным орнаментам.
А потом он хмурится.
– В чем дело? – спрашиваю я.
– Пять, – медленно произносит Олли. – Пять деталей…
– Ну, шесть, просто одна снизу.
– А в коробке Мидраута на донышке тоже был орнамент? Не помнишь? – спрашивает Олли.
Мы оба роемся в памяти, наши взгляды устремляются к моему зеркалу-порталу. Искушение проверить себя велико, но рисковать нельзя – папа может нас застукать.
– Может, и нет? – предполагаю я. – И тогда остается пять панелей с рисунком.
– То есть все всегда возвращается к пяти? – говорит Олли. – Пять прядей в поясе Нимуэ, пять камешков на той монете, пять частей каждой задачи…
– Пять лоре, – добавляю я.
– И что все это значит? – вздыхает Олли.