Впереди нас не кошмар. Сказать «опасность» – значит не сказать ничего. Фактически там вообще ничего нет.
Здесь должен стоять Королевский Альберт-холл, огромное круглое здание. Но там, где ему следует быть, в ткани Аннуна прореха. Это не календ и не портал. Это пустота горя. Боль одиночества. Голубые инспайры кружат, как пыль, подхваченная торнадо. Но что еще более странно, так это тишина, становящаяся все глубже по мере того, как мы приближаемся. Как будто мы движемся в некий вакуум, где все звуки, всякое существование подавлены.
Самсон скачет впереди полка, его силуэт вырисовывается на фоне голубого опустошения. Олли пытается сказать что-то Сайчи. Но не слышно ни звука. Он хмурится и повторяет попытку. Майлос обращается к Линнее, но та растерянно трясет головой. А потом я открываю рот и кричу.
41
– Ты помнишь, когда здесь играл Моцарт и мы смогли его послушать? – говорит Наташе Амина.
– Я сама стала похожей на оперу, – отвечает Наташа.
Потрясение от нового хода Мидраута стихло. Мы все знали, что он собирается что-то предпринять, и мы лишь благодарны за то, что на этот раз обошлось без потери жизней. Вместо того всех охватывает бесконечная печаль о том, что мы теряем. И это, как ничто другое, снова сближает полки. Теперь нет отдельных групп: мы сидим в рыцарском зале большим кругом, вспоминая прошлое.
– Ты можешь вернуть его назад? Альберт-холл? – спрашивает меня Наташа. – Ты ведь однажды заставила Темзу выйти из берегов.
Я уже собираюсь качнуть головой, но тут замечаю, как смотрит на меня Олли. Понять не могу, как я догадываюсь, что́ он думает. Может, это шутки сознания двойняшек. Может, проделки Иммрала. Но я точно знаю, что он говорит: «Ферн, дай им немного надежды».
– Может быть, – отвечаю я. – Но придется подождать и узнать, что думает лорд Элленби. Может, это не главная задача для меня.
– О чем это ты? – спрашивает Амина, сидящая в углу зала.
– Ну, может, лучше пусть Мидраут поверит, что я недостаточно сильна, чтобы вернуть все обратно.
– Пусть он нас недооценивает, – кивает Наташа. – Как в прошлый раз.
– Это ведь, по сути, его единственная слабость? – говорит Олли.
– Правда? – пылая взглядом, произносит Сайчи. – Я видела множество слабостей у человека вроде него.
Другие начинают спрашивать Сайчи, что она имеет в виду, но я не слышу ее ответа, потому что как раз в этот момент один из рееви заглядывает в зал и молча кивает Олли, Самсону и мне. Мы втроем выскальзываем из зала.
В кабинет лорда Элленби набилась вся команда Экскалибура.
– Вопрос, который мы должны задать самим себе, – начинает лорд Элленби, – имеет ли это новое развитие какое-то отношение к коробке-головоломке. Считаем ли мы, что Мидраут нашел способ использовать ее без Экскалибура, или мы считаем, что он уже нашел меч?
– Если бы у него был Экскалибур, он не стал бы тратить время на такие выходки, – говорит Самсон. – Он, прежде всего, идет к власти. Он бы воспользовался Экскалибуром, чтобы открыть коробку и захватить полный контроль над Аннуном.
Лорд Элленби поворачивается ко мне.
– Ферн, только ты можешь сказать нам, значит ли это, что его сила возросла.
Я смотрю на Олли, даю ему понять, что не собираюсь ничего приукрашивать, только не в этой компании.
– Я бы такого не смогла, сэр, даже вместе с Олли. Но мы ведь и так знаем, что мой Иммрал и в сравнение не идет с Иммралом Мидраута.
– У нас есть кое-что на этот счет, – говорит Джин, с шумом роняя на стол лорда Элленби тяжелую книгу и пачку записей. – Из того, что мы знаем о местах, где открывали эти коробки или ящики, ясно – это всегда происходило на какой-то высоте.
– Артур стоял на горе, – добавляет Иаза. – А до Артура Пандора поднялась на крышу какого-то здания. Похоже на то, что для распространения силы с той скоростью, какой они хотели достичь, она должна быть запущена с возвышения. Значит, именно туда и направился бы Мидраут, если бы у него были Экскалибур и его коробка-головоломка.
– Коробка-загадка… – тихо произношу я.
– Что такое, Ферн? – спрашивает лорд Элленби.
– Ну… я ведь тоже сделала такую коробку, – неуверенно отвечаю я, надеясь, что они не поспешат с выводами. – В Итхре. Я хотела, чтобы она стала противоположностью коробке Мидраута. И теперь просто гадаю: а что, если я сделаю ее в Аннуне? И наполню ее нашими надеждами и мечтами? Воображение всех в одной коробке…
– Которая готова к тому, чтобы ее открыли, – заканчивает за меня Джин. Ее глаза сияют. – Везде инспайры. Антидот для Иммрала Мидраута.
– Точно.
– Это блестяще, Ферн! – шепчет Рейчел.
– Гениально! – кивает Самсон. – Шкатулка, наполненная не целью одного человека, а общей целью.
– Но мне понадобится вся ваша помощь, – говорю я. – Ее должна делать не я одна, так можно исказить цель. Должны участвовать как можно больше людей. И сновидцы тоже, если мы еще найдем такого, кто избежал влияния Мидраута.
Лорд Элленби наблюдает за нами, впитывая все. Наконец он кивает, на его морщинистом лице появляется улыбка.
– Отлично. Давайте начнем прямо сейчас, чтобы к тому времени, когда мы найдем Экскалибур, все было готово. Возможно, сумеем сразить Мидраута даже без схватки с ним.
Мы все взлетаем на волне радостного возбуждения, которое приходит с новым направлением, новой целью. Мне не требуется много времени, чтобы повторить мой рисунок в Итхре здесь, в Аннуне, и изготовить основу нашей коробки. А вот загрузить в нее наши надежды и мечты – задача потруднее. Олли до предела выматывает свою силу, потому что только он умеет читать мысли. Мы проводим долгие ночи, просеивая мечты наших коллег – тех, кто согласился на такое насилие, – и тщательно укладывая их в коробку.
– Я себя чувствую морриганом, – замечает как-то ночью Олли, когда мы склоняемся над Самсоном.
Олли действительно неловко рыться в уме нашего друга, а я сопротивляюсь искушению поискать намеки на то, что́ Самсон чувствует по отношению ко мне.
– Морриганы действуют намного болезненнее, – улыбается Самсон, не открывая глаз.
– Ага, вот, – шепчет Олли и, находясь уже в уме Самсона, показывает мне некое качество.
Оно прозрачное, но тяжелое. Я исследую его, с помощью своей силы поворачивая так и эдак, пока наконец не понимаю, в чем дело. Это особый вид стойкости. Преданность, но не слепая. Моральный компас без сомнений. Лучшее в этом человеке.
Я мягко извлекаю тончайшую нить и укладываю ее в коробку, рядом с сожалениями лорда Элленби.
– Готово, – сообщаю я Самсону, и моя рука ненадолго задерживается на его груди.
Он открывает глаза, и на мгновение мы встречаемся взглядами, прежде чем я отвожу руку и жестом предлагаю подойти следующему тану.
У Брендона мы взяли его любовь ко всем живым существам, пусть даже самым незначительным. Взяли храбрость Наташи и Найамх – одну тихую, другую дерзкую. От Сайчи и Иазы получили другие образцы любви, а от Рейчел – желание быть справедливой к тем, кого она любит. У каждого нашлось что-то небольшое, но прекрасное, чем можно поделиться. И коробка, недавно бывшая чистой, становится многоцветной. Она намного прекраснее той, что я изготовила в Итхре. Янтарь и мрамор покрыли ее поверхность, она стала олицетворением сотен желаний и фантазий.
Но за внешней красотой таится тошнотворный факт, от которого никуда не деться: все наши старания будут напрасны, если мы не сумеем найти меч.
Иаза и Джин выбиваются из сил, стараясь разгадать следующую подсказку. А я кончаю тем, что совершаю самую большую глупость из всех, что когда-либо совершала.
Вера в рыцарей и танов? Преклонение колен перед Круглым столом в Тинтагеле и клятва верности. Вера в Аннун? С помощью моего Иммрала я сажаю деревья по всей стране. Вера в себя? Выйти наружу из замка…
– Ничего, – ворчу я, когда мы возвращаемся в Итхр после нескольких недель таких занятий.
Я все еще в синяках после последней попытки. Мы рухнули на группу аптекарей – они старались не слишком громко хихикать, хотя и считали, что шум, с которым я приземлилась в аптекарском огороде, был чрезвычайно смешным.
– Мама, вообще-то, могла бы дать нам дополнительную подсказку, тебе так не кажется? – говорит Олли. – Все это уже становится немножко глупым.
– Это ты мне говоришь? – откликаюсь я.
Дома я тащусь вниз в пижаме и продолжаю разговор с Олли, который уже набрал в чайник воды для чая. Не спрашивая, он находит для меня пакетик «Эрл Грей». Я принюхиваюсь к горбушке хлеба и, решив, что он еще не испортился, кладу два ломтика в тостер.
– Как ты думаешь, она знала, что у меня будет Иммрал? – через какое-то время спрашивает Олли.
Я смотрю на брата. Он говорит с искусственным безразличием, как всегда, когда речь заходит о маме.
– Она была сосредоточена на том, чтобы одолеть Мидраута, – осторожно говорю я.
Если честно, у меня такое чувство, что мама любила меня больше, чем Олли. А после долгих лет предположений, что папа любит Олли больше меня, я знаю, как это может быть тяжело. Но я также и не хочу лгать брату, и не думаю, что сейчас говорю ему неправду. Мама действительно была сосредоточена на Мидрауте, особенно под конец.
– Она даже не упомянула обо мне в том письме для тебя, – вздыхает Олли.
– Разве это имеет значение? – возражаю я с деланным весельем. – Ее теперь нет с нами. Но у тебя есть папа и я. Только не говори, что ты становишься сентиментальным, что Киеран превращает тебя в мягкосердечного простофилю.
Я подталкиваю брата локтем, но он не улыбается.
– А у тебя никогда не возникало чувства, что мама была не таким уж хорошим человеком? – спрашивает он наконец.
– Что? Нет!
– Взгляни на факты, Ферн. У нее была огромная тайна от папы. Она экспериментировала со своей лучшей подругой – нет, мне все равно, что она пыталась помочь Эллен, – она не на шутку рисковала, потому что считала себя лучше других, и это дало обратный результат. Потом она свалила на нас эту невозможную задачу – чего ради? Чтобы заставить собственную дочь доказать, что она достойна Экскалибура? Но почему бы ей просто не верить в это?