Я окидываю взглядом Трафальгарскую площадь. Сновидцы, которые лишь мгновение назад нападали на нас, теперь бесцельно бродят, расползаясь по Лондону или через порталы перебираясь в другие части Аннуна. Но у очень многих по-прежнему нет ртов. У некоторых отсутствуют затылки. Я не могу исправить большинство тех повреждений, что нанес Мидраут.
Я так устала. Так устала. Я снова смотрю на моих друзей, мне хочется, чтобы они отнесли меня в Тинтагель. А они в ужасе отшатываются.
– Ферн, твои глаза… – говорит Самсон. – Они…
– Они больше не красные, – договаривает за него лорд Элленби.
– Что?
Я протягиваю вперед руку и создаю из какого-то инспайра зеркало. Но ничего не происходит.
Я так устала… Я обращаюсь к той части моего мозга, где обитает Иммрал, несколько раз глубоко вздыхаю… он ведь действует лишь тогда, когда я спокойна. Мне необходимо успокоиться. Успокойся, Ферн.
Тишина. Я стою там как идиотка, стараясь не паниковать.
– Вот, – говорит Самсон, подавая мне один из чакрамов Олли, – тот, на котором еще кровь Мидраута. Он протер его и держит передо мной, превратив оружие в зеркало.
Я смотрю на себя. Мой шрам еще на месте, хотя и слабый. Но мои радужки больше не красные. Они того цвета, какого были бы, не обладай я Иммралом. Они прекрасные. Ореховые.
59
Когда мы возвращаемся в Тинтагель, я в полном оцепенении. Глаза Мидраута тоже изменились, когда морриганы лишили его силы. И ему понадобилось более десяти лет, чтобы восстановить их. Я почти не слышу слов Самсона, утешающего меня, не вижу потрясенных лиц харкеров, встречающих нас, когда мы скачем по мосту. Я избегаю их взглядов. Все уходят в замок – позаботиться о раненых и оплакать наши потери, или же спешат рассказать о происшедшем этой ночью на Трафальгарской площади.
А я? Я остаюсь в конюшне, ухаживаю за Лэм еще долго после того, как остальные исчезли. Она ласкается ко мне, проверяя, все ли в порядке. Мой первый порыв – угостить ее кусочком сахара, но тут мне приходится напомнить себе, что я уже не могу сотворить для нее сахар. И каждое такое осознание рождает новый удар пустоты: я, наверное, даже не смогу теперь скакать на ней, как прежде… мой талант наездника был крепко связан с моим Иммралом, с моей способностью заставить Лэм превзойти воспоминания ее прежнего владельца. А если я теперь потеряю такую связь с ней? Что, если…
– Пора в замок, Ферн, – тихо произносит Олли.
А я даже не заметила, что он все еще здесь. Я понимаю, что брат прав, – я должна как-то принять все это, к тому же в замке есть те, чье состояние я должна проверить. Джин, Рейчел, Наташа. Но мне невыносима мысль, что на меня будут смотреть с жалостью. Или они разозлятся на меня? Разозлятся из-за того, что я оказалась недостаточно сильна, чтобы управиться с Экскалибуром так, как мы все рассчитывали?
Поднимаясь по ступеням и входя в огромные двери, я съеживаюсь, снова превращаясь в ту жалкую девушку, которая вечно пряталась под капюшоном. Пусть Олли и рядом со мной, но я одинока. Мы снова разделены, брат и сестра.
Дорога к рыцарскому залу бесконечна.
Потом я чувствую, что кто-то идет рядом со мной. Рейчел. Бледная, с покрасневшими глазами, но живая. Она берет меня за руку.
– Выше голову! – говорит она, мягко улыбаясь.
Еще кто-то присоединяется к нам, шагает рядом с Олли. Самсон. Он смотрит на меня сверху вниз так пристально, что я краснею. А потом и другие окружают меня – Найамх, Иаза, Амина, Неризан. Джин и Наташа, – обе хромают и окровавлены. Их присутствие придает мне храбрости.
Мы входим в величественный холл под куполом Тинтагеля и останавливаемся. Группа танов слушает лорда Элленби.
– Мы должны быть хитрее, – произносит он. – Мы должны помнить, что единственный для нас способ победить в этой войне – действовать вместе. Это никогда не зависело только от одного человека…
Я понимаю, зачем он так говорит, – он хочет всех уверить, что я никогда не была спасителем. Но все равно это меня задевает. Он словно стирает все то, чем я была и что я делала.
Позже, наедине, лорд Элленби говорит мне:
– Ты должна помнить, что твой Иммрал вернется. Не теряй надежду.
Я смотрю, как он пишет письмо феям и сжигает его на маленьком святилище в своем кабинете. Ни один из нас не упоминает о том, что́ мы видели: как Мидраут убил Андрасту. Память об этом – как постоянный упрек. Вся та вера, которую вложила в меня мама, все то, что она делала ради того, чтобы обмануть фей, – все было напрасно. Хуже, чем напрасно: если бы я не искала Экскалибур, Мидраут, возможно, никогда бы не сумел найти его самостоятельно. А теперь, без моей половины Иммрала, мы с Олли не сможем вернуть Андрасту. Она ушла до тех пор, пока ко мне не вернется Иммрал. Если я доживу до этого.
Лорд Элленби подает мне стакан огненного сока лотоса и сам опрокидывает один. Я помню, каким опустошенным он был, когда узнал о своей роли в возвращении Мидрауту его коробки-загадки. Я не единственная, кого обманул Мидраут. Думаю, что произошло с лордом Элленби в Итхре, когда Мидраут впервые дал понять, насколько бессильны таны в своих попытках остановить его.
– Вы в порядке, сэр? – спрашиваю я.
– Это мне следовало бы задать такой вопрос, – говорит он, и морщины на его лице превращаются в настоящие ущелья.
Я качаю головой:
– Не думаю, что кто-то из нас еще будет в порядке.
– Наверное, да, какое-то время, – отвечает он. – Но всегда где-то есть свет, даже в самых темных местах.
Я не уверена, что согласна с ним.
Впервые с тех пор, как я присоединилась к рыцарям, я с нетерпением жду возвращения в Итхр. Там я хотя бы знаю, кто я такая. В Аннуне я потерялась. Когда мы с Олли тащимся к платформе-порталу, нас догоняет Самсон.
– Можно с тобой поговорить, Ферн? До того как ты вернешься домой?
Я смотрю на Олли, он пожимает плечами и идет дальше. Самсон жестом предлагает мне отойти к иве, что раскинула ветви над крышей конюшни. Мы идем туда, и я вижу, что листья падают на землю. Медленно, но непрерывно. Сила Мидраута нарастает – и дерево умирает.
– Ферн, – вдруг окликает меня Самсон, – ты вообще слушаешь, что я говорю?
– Что? Ну да. Извини. Нет… а что?
– Ох… – качает он головой. – Я тут признаю́сь тебе в моей вечной любви к тебе, а ты даже не слышишь!
Я таращусь на него:
– Ты… что?..
– Ну, нет, – печально уточняет он. – Я просто пытался привлечь твое внимание, чтобы ты наконец сосредоточилась. Но я собирался… и теперь вроде как готов.
Он нервничает, что совершенно на него не похоже.
– Но какой теперь от меня толк? – говорю я.
Самсон обхватывает руками мое лицо, его ладонь касается жесткой кожи шрама.
– Никогда, никогда не говори так, Ферн.
– Но это правда, – шепотом возражаю я, и из моих глаз льются слезы. – Как можно любить кого-то сломленного?
– Ферн, ты же видела видеозаписи Мидраута после того, как его лишили Иммрала?
Я киваю.
– Ты видела, каким он тогда был. Для него это было нечто большее, чем провал. Он был не просто сломлен. Тогда вообще ничего не осталось от того, кем он был.
– Мне кажется…
– Люди вроде Мидраута, люди, которые никогда прежде не сталкивались с трудностями, не могут справиться, когда их лишают силы. Но мы с тобой… мы уже столько всего пережили, даже до того, как стали рыцарями. Мы были воинами до того, как научились сражаться. Вот поэтому ты – по-прежнему ты, пусть даже без Иммрала. И ты пройдешь через это. Может, ты и сломалась слегка, может, так оно и останется. Но ты все равно будешь Ферн. Тебе никогда и не нужен был Иммрал, чтобы быть великолепной.
– Не знаю… – бормочу я, хотя в моей груди вспыхивает искра надежды. – Может, тебе кажется, что я сильнее, чем на самом деле.
– Я насчет многого ошибаюсь, – продолжает Самсон. – Но только не насчет тебя. Я ошибался, боясь, что ты влюбишься в другого рыцаря. Ошибался, когда мне казалось, что ты думаешь, будто ты мне нравишься только из-за твоей силы. Ошибался, отстранившись от тебя после того поцелуя.
– Так много ошибок, капитан…
Он улыбается – это застенчивая и в то же время хитроватая улыбка, какой я прежде никогда не видела. Но она ему идет. Очень идет.
– Тогда мне придется совершить много правильных поступков, чтобы все исправить.
Я позволяю своим рукам коснуться его груди, его шеи, подбородка и щек…
– Что это ты говорил насчет признания в вечной любви?
Самсон придвигается ко мне и наконец снова целует меня. Не найдется достаточно искусной вязальщицы, чтобы распутать в этот момент клубок моих эмоций. Это и страх – он красной лентой пронизывает все, – и тревога, и гнев… Но все тонет в радости, тепле и нежности, что исходит из сердца другого человека, прижатого к моему сердцу, от человека, обнимающего меня, говорящего, что он так долго стремился ко мне, и целующего меня так, что ясно: он хочет и большего…
Я просыпаюсь на подушке, измазанной кровью. Но теперь это будет в последний раз. Отсутствие силы означает отсутствие мигреней и кровотечений из носа и глаз. Небольшое милосердие, полагаю. И мне, вообще-то, трудно грустить из-за потери Иммрала, когда я обрела… бойфренда? Нет, это слово слишком мелкое по сравнению с тем, что значит для меня Самсон. Для того, через что мы прошли вместе.
Я уношу грязное постельное белье вниз, чтобы постирать, и нахожу Олли уже сидящим за обеденным столом. Телевизор включен, идут новости. Олли рассеянно кивает в сторону экрана.
Толпы «Одного голоса» окружают здание парламента. Все молчат, с неподвижными лицами глядя на членов парламента, проходящих мимо них ко входу. Потом камера поворачивает в другую сторону, и я понимаю, что это не обычный протест «Одного голоса». Толпа заполняет улицы Лондона, во все стороны, – это видно, когда вертолет с камерой поднимается выше.
– Такие же ошеломляющие картины мы видим этим утром по всей стране, – говорит репортер. – Люди хотят донести до нынешнего правительства свои беды…